"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

Гости едва держались на ногах; изнемогая от жары, они в конце концов сбились под тент, в тенек. Они расселись по своим местам и томились в мертвой тишине. Наконец Донна нарушила молчание: «Надеюсь, это очень важная новость». — «Если я выпью еще один коктейль, меня, по-моему, вырвет», — заявила Эми. Тамара, не выдержав, попросила официанта расставить блюда и предложила гостям угощаться.

В два часа дня обед был в полном разгаре, а никаких вестей от Гарри по-прежнему не поступало. Дженни, вся сжавшись, не могла проглотить ни кусочка и только старалась не разрыдаться на виду у всех. Тамару трясло от злости: он опаздывал на два часа, значит, уже не придет. Как он посмел так с ней обойтись? Хорош джентльмен! И в довершение всего Донна снова стала приставать к ней с расспросами, какую же великую новость она для них припасла. Тамара молчала. Тогда несчастный Боббо, пытаясь спасти положение и женину честь, торжественно воздвигся на стул, поднял свой стакан и гордо объявил гостям: «Дорогие друзья, мы хотели вам сообщить, что у нас новый телевизор». Повисла долгая недоуменная пауза. Тамара, не в силах перенести подобного издевательства, тоже встала и заявила: «У Роберта рак. Он скоро умрет». Гости немедленно разволновались, и сам Боббо тоже: он никак не подозревал, что умирает, и спрашивал себя, когда же доктор успел позвонить им домой и почему жена ничего ему не сказала. И Роберт вдруг заплакал, потому что скоро лишится жизни. Лишится всего — своей семьи, своей дочери, своего городка. И все окружили его, клятвенно обещая, что станут навещать его в больнице до последней минуты и никогда его не забудут.

Гарри не поехал на обед к Тамаре Куинн, потому что находился у постели Нолы. Как только Пинкас сообщил ему новость, он отправился в больницу в Монберри, куда ее отвезли. Несколько часов он просидел на стоянке, не выходя из машины и не зная, что делать. Он чувствовал себя виноватым — ведь умереть она решила из-за него. От этой мысли ему самому захотелось покончить с собой. Он перестал сдерживать свои чувства и только теперь начал понимать, насколько сильно его влечет к ней. И проклинал любовь; пока она была здесь, совсем рядом, он мог себя убедить, что между ними нет ничего серьезного и что он должен вычеркнуть ее из своей жизни, но теперь, когда он едва ее не потерял, представить себе жизнь без нее стало невозможно. Нола, милая Нола. Н-О-Л-А. Он так ее любил.

Когда он наконец решился войти в больницу, было пять часов вечера. Он надеялся, что никого не встретит, но в центральном вестибюле столкнулся с заплаканным Дэвидом Келлерганом.

— Преподобный отец… Я узнал про Нолу. Право, мне очень жаль.

— Спасибо, что пришли выразить свое участие, Гарри. Вам, конечно, скажут, что Нола пыталась покончить с собой, но это жалкая ложь. У нее болела голова, и она приняла не то лекарство. Как все дети, она часто бывает рассеянна.

— Конечно, — согласился Гарри. — Эти лекарства — такая гадость. В какой палате лежит Нола? Я хотел зайти ее проведать.

— Очень любезно с вашей стороны, но, знаете, ее лучше сейчас не навещать. Ей нельзя утомляться, вы же понимаете.

Однако у преподобного Келлергана была с собой записная книжка, где посетители могли оставить запись. Гарри написал: «Скорого выздоровления. Г. Л. Квеберт», сделал вид, что уходит, и затаился в своем «шевроле». Прождав еще час, он наконец увидел, как преподобный Келлерган идет по парковке к своей машине; тогда он тайком вернулся в главный корпус больницы и спросил номер палаты Нолы. 26-я палата, второй этаж. Он постучал. Сердце у него колотилось. Никто не ответил. Он тихонько приоткрыл дверь: Нола сидела на краю кровати, одна. Она повернула голову и увидела его; глаза ее на миг вспыхнули радостью, но она сразу погрустнела.

— Оставьте меня, Гарри… Оставьте, или я позову медсестер.

— Нола, я не могу тебя оставить…

— Вы были такой злой, Гарри. Я не хочу вас видеть. Мне неприятно вас видеть. Из-за вас мне захотелось умереть.

— Прости меня, Нола…

— Прощу, только если вы хотите быть со мной. Если нет, оставьте меня в покое.

Она посмотрела ему прямо в глаза; вид у него был печальный и виноватый, и она не удержалась и улыбнулась ему:

— Милый Гарри, не смотрите на меня, как побитый пес. Обещаете никогда больше не быть злым?

— Обещаю.

— Просите прощения за все те дни, когда бросали меня одну под вашей дверью и ни разу мне не открыли.

— Я прошу прощения, Нола.

— Вы плохо просите прощения. Встаньте на колени. На колени и просите прощения.

Он больше не раздумывал: встал на колени и положил голову на ее голые коленки. Она наклонилась и погладила его по лицу.

— Встаньте, Гарри. Идите ко мне, мой милый. Я люблю вас. Люблю с того самого дня, когда первый раз увидела. Я хочу быть вашей навсегда.

В то время как Гарри и Нола вновь обретали друг друга в маленькой больничной палате, в Авроре давно закончился обед в саду и Дженни, запершись у себя в комнате, изливала в слезах свое унижение и печаль. Роберт пошел было ее утешать, но она не открыла дверь. Тамара же, одержимая праведным гневом, понеслась к Гарри требовать объяснений. Она всего минут на десять разминулась с нежданным гостем, позвонившим в дверь. Роберт открыл: на пороге стоял Тревис Доун в парадной форме; зажмурившись и протягивая ему охапку роз, он единым духом выпалил:

— Дженни-хочешь-пойти-со-мной-на-летний-бал-пожалуйста-спасибо.

Роберт расхохотался:

— Здравствуй, Тревис, ты, наверно, хочешь поговорить с Дженни?

Тревис вытаращил глаза и сдавленно вскрикнул:

— Мистер Куинн? Я… Я прошу прощения. Какой же я болван! Просто я хотел… В общем, вы не против, чтобы ваша дочь пошла со мной на летний бал? Если она согласна, конечно. Ну, может, у нее уже кто-то есть. Ее уже кто-то звал, да? Я и не сомневался. Что же я за дурак такой…

Роберт дружески похлопал его по плечу:

— Ну-ну, мой мальчик, ты как раз вовремя. Входи.

Он отвел молодого полицейского на кухню и достал из холодильника бутылку пива.

— Спасибо, — сказал Тревис, кладя цветы на кухонный стол.

— Нет, это я себе. А тебе надо чего-нибудь покрепче.

Роберт подхватил бутылку виски, положил в стакан льда и налил двойную порцию:

— Ну-ка давай выпей, и залпом.

Тревис выпил.

— Мой мальчик, у тебя какой-то очень нервный вид. Расслабься. Девушки не любят нервных парней. Поверь, я кое-что в этом смыслю.

— Но я же совсем не робкий, а когда вижу Дженни, меня как заклинивает. Не знаю, что такое…

— Это любовь, сынок.

— Вы думаете?

— Точно.

— Правда, ваша дочь, она потрясающая, мистер Куинн. Такая нежная и умная, а уж красивая! Не знаю, стоит ли вам говорить, но я иногда проезжаю мимо «Кларкса», только чтобы увидеть ее сквозь витрину. Смотрю на нее… Смотрю на нее и чувствую, как сердце выскакивает из груди, я как будто задыхаюсь в своем мундире. Это любовь, да?

— Точно.

— Знаете, в такой момент мне хочется выйти из машины, зайти в «Кларкс» и спросить ее, как дела и не хочет ли она, случайно, сходить в кино после смены. Но у меня никогда не хватает смелости. Это тоже любовь?

— Э нет, вот это уже глупость. Так и упускают любимых девушек. Не робей, мой мальчик. Ты молодой, красивый, все при тебе.

— Так что же мне делать, мистер Куинн?

Роберт налил ему еще виски.

— Хорошо бы сейчас послать к тебе Дженни, но у нее был тяжелый день. Если хочешь совета, выпей и иди домой, сними свой мундир и надень просто рубашку. Потом звонишь сюда и предлагаешь Дженни где-нибудь поужинать. Говоришь, что хочешь съездить в Монберри съесть гамбургер. Там есть один ресторан, он ей страшно нравится, я тебе дам адрес. Будет очень кстати, вот увидишь. А вечером, когда вы оба расслабитесь, предложишь ей прогуляться. Сядете на скамейку, будете смотреть на звезды. Покажешь ей созвездия…