"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
После показа толстяк первым пожелал высказаться. Вся его тридцатипятиминутная речь свелась к следующему: «Здесь дерьмо, и там дерьмо, и во всем дерьмовом городе нет ничего, кроме дерьма!» Потом, довольный, он отер слюни и уселся, скрестив руки на груди, с выражением вызова на лице, которое снова стало походить на плохо пропеченную пиццу.
Я уже готов был излить на него длинный (длиннющий) ряд далеко не корректных соображений относительно жирдяев-всезнаек, когда произошло невероятное.
Белокурая девушка подняла руку, и Кэлхун, с облегчением вздохнув, предоставил ей слово. Она встала (на редкость грациозно) и проговорила с очень сильным немецким акцентом:
— Как будет правильно сказать «Neid»?
Я расхохотался, мысленно поблагодарив
— Mein liebes Frаulein, — выдал я, наслаждаясь тем, как глаза ошарашенных слушателей, включая толстяка, вылезали из орбит, чуть ли не хлопая, как пробки шампанского на Новый год, — Sie sollten nicht fragen, wie wir «Neid» sagen, sondern wie wir «Idiot» sagen.
Любезная фрейлейн, вам незачем спрашивать, как правильно сказать «зависть», спросите лучше, как правильно сказать «идиот».
Ее звали Аннелизе.
Ей было девятнадцать лет, она провела в Соединенных Штатах немного больше месяца, на стажировке. Аннелизе не была ни немкой, ни австрийкой, ни даже швейцаркой. Она происходила из крохотной провинции на севере Италии, где большинство населения говорит по-немецки. Альто-Адидже, или Южный Тироль — вот название того странного места.
В ночь перед отъездом на гастроли мы занимались любовью, а на заднем плане звучала песня Спрингстина «Небраска», и это хоть немного примиряло меня с Боссом. Утро было тяжело пережить. Я думал, что больше никогда ее не увижу. Ничуть не бывало. Милая моя Аннелизе, рожденная среди Альпийских гор за восемь тысяч километров от Большого Яблока, поменяла стажировку на мастер-класс. Знаю, это отдает безумием, но можете мне поверить. Она меня любила так же, как и я ее. В 2007 году, когда мы с Майком готовились снимать третий (и, как мы друг другу поклялись, последний) сезон «Команды роуди», в одном ресторанчике, более всего напоминающем «Адскую кухню», я попросил Аннелизе выйти за меня замуж. Она согласилась с таким восторгом, что я, роняя свою мужественность, чуть не прослезился.
Чего мне было еще желать?
Того, что случилось в 2008-м.
Ибо в 2008-м, пока мы с Майком, выбившись из сил, взяли тайм-аут после выхода в эфир третьего сезона нашего fuck-туала, одним погожим майским днем, в Нью-Джерси, в клинике, утопающей в зелени, родилась Клара, моя дочь. А значит: пахучие горы памперсов, детское питание на одежде, на стенах, но главное — долгие часы, в которые мы наблюдали, как Клара учится познавать мир. И как забыть визиты Майка с очередной невестой (девицы эти держались от двух до четырех недель, рекордное время — полтора месяца, то была Мисс Июль), когда он всеми силами пытался научить мою дочь называть его по имени, еще до того, как Клара смогла произнести слово «папа»?
Летом 2009 года я познакомился с родителями Аннелизе, Вернером и Гертой Майр. Мы не знали, что «утомление», которым Герта объясняла головокружения и бледность, на самом деле представляло собой метастазы на последней стадии. Она умерла через несколько месяцев, в конце года. Аннелизе не захотела, чтобы я ехал с ней на похороны.
Годы 2010-й и 2011-й были прекрасными и обескураживающими. Прекрасными: Клара лазает повсюду, Клара спрашивает: «Что это такое?» — на трех языках (третьему, итальянскому, Аннелизе учила и меня, и я делал успехи, находя учительницу весьма сексуальной). Клара, попросту говоря, растет. Обескураживающими? Еще бы. Ведь, представив мистеру Смиту порядка ста тысяч проектов, которые он все отверг, в конце 2011 года мы приступили к съемкам четвертого сезона «Команды роуди». Хотя и клялись, что таковая никогда не увидит свет.
Все получилось скверно, волшебство исчезло, и мы это знали. Четвертый сезон «Команды роуди» — длинная, неудачная похоронная песнь, знаменующая конец эпохи. Но
публика, как это известно целым поколениям рекламщиков, любит погрустить. Рейтинг оказался еще выше, чем для трех предыдущих серий. Даже «Нью-Йоркер» превознес нас до небес, мы-де представили «рассказ о сне с открытыми глазами, о мечте, которая разбивается вдребезги».А мы с Майком совсем выдохлись, впали в апатию. В депрессию. Работу, которую мы считали худшей за всю нашу карьеру, восхваляли даже те, кто раньше сторонился нас, будто зачумленных. Поэтому в декабре 2012 года я согласился на то, что предложила Аннелизе. Провести несколько месяцев в ее родной деревне, крохотной точке на карте под названием Зибенхох, Альто-Адидже, Южный Тироль, Италия. Вдали от всего и от всех.
Прекрасная мысль.
Герои гор
На фотографиях Зибенхоха, которые показывала мне Аннелизе, эта деревушка, прилепившаяся на высоте тысячи четырехсот метров над уровнем моря, не представала во всей ее красе. Да, окошки с геранью были те же самые, и улочки, узкие, чтобы сохранялось тепло, — тоже. Заснеженные горы и леса вокруг? Вид с открытки. Но вживе это все виделось… другим.
Великолепным.
Мне нравилась церквушка и кладбище вокруг нее, пробуждавшее мысли не о смерти, но о молитвах и вечном покое. Мне нравились островерхие крыши домов, ухоженные клумбы, асфальт без единой трещинки; нравился диалект, временами непонятный, искажавший язык моей матери (и, по сути, язык моего детства), превращая его в диалокт, неблагозвучный и грубый.
Мне нравился даже универсам «Деспар», приютившийся на площадке, с трудом очищенной от растительности; нравилось, как местные дороги пересекаются с центральными автострадами; нравились и горные тропы, полускрытые буками, папоротниками и елями.
Мне нравилось выражение, с каким моя жена показывала мне что-нибудь новое. Улыбка, превращавшая ее в ту самую девочку, которая, как я мог себе вообразить, бегала по этим лесам, играла в снежки, бродила по дорогам, а когда выросла, пересекла океан, чтобы оказаться в моих объятиях.
Что еще?
Мне нравился шпик, в особенности хорошо засоленный, какой тесть приносил нам, никогда не признаваясь, откуда берется такая вкуснотища — ясно, что не из тех магазинов, каковые он именовал «лавчонки для туристов», — и кнедлики, для приготовления которых существует по меньшей мере сорок различных способов. Я поглощал песочные пироги-кростаты, штрудели и много чего еще. Самым бесстыдным образом я набрал четыре килограмма, и совесть меня нимало не тревожила.
Дом, где мы поселились, принадлежал Вернеру, отцу Аннелизе. Он располагался на восточной окраине Зибенхоха (если, конечно, деревенька с населением в семьсот душ имеет настоящие окраины), в том месте, где горы поднимаются, чтобы коснуться небес. На верхнем этаже находились две спальни, кабинетик и ванная комната. На нижнем — кухня, кладовка и помещение, которое Аннелизе называла салоном, хотя слово «салон» по отношению к такой комнате казалось уменьшительным. Она была огромная, со столом в центре; всю мебель, из бука и кедра, Вернер смастерил собственными руками. Свет проникал сквозь два высоченных окна, выходивших на лужайку, и в самый первый день я поставил перед ними кресло, чтобы без помех глядеть на горы, покрытые зеленью (когда мы приехали, на них лежал плотный слой снега), и от души наслаждаться простором.
Именно сидя в этом кресле 25 февраля, я увидел, как небо над Зибенхохом прочертил вертолет. Он был выкрашен в красивый ярко-алый цвет. Я думал о нем всю ночь. И 26 февраля вертолет превратился в идею.
Навязчивую идею.
Итак, 27-го я понял, что должен с кем-то об этом поговорить.
С кем-то, кто знал, в чем дело. Кто понял бы.
А 28-го я это сделал.
Вернер Майр обитал в нескольких километрах от нас, если считать по прямой, в местности, довольно необжитой, которую местные называли Вельшбоден.