"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
— Ты не ездишь, а блуждаешь, Маркус, — произнес он.
Эрни попал в точку.
— Знаешь, кто так делал?
— Что делал?
— Таскался в “Кларкс”. Гарри. Я никак не мог понять, чем он таким занят: часами сидит на этом самом месте, за этим столом, уставившись в пустоту, точно как ты. Я думал, он искал вдохновение. А он на самом деле ждал Нолу.
Я тяжело вздохнул.
— Мне нужен хоть какой-то знак, Эрни.
— Гарри больше не появится в Авроре.
— Почему ты так уверен?
— Он перевернул эту страницу. И тебе надо перевернуть.
— Что ты хочешь сказать?
—
— Нет, Эрни, Аврора была…
— Маркус, ты знаешь, что я прав, — перебил Эрни. — Ты знаешь, что Гарри никогда сюда больше не вернется. Друзей нельзя ждать, как автобус. Зачем ты все время сюда приезжаешь? У тебя своя жизнь. Хватит терзаться. Ты славный парень, Маркус. Пора заняться чем-нибудь другим.
Эрни был прав. Но, пообедав, я все равно совершил паломничество в Гусиную бухту. Прошелся по пляжу под домом Гарри, потом сел на большой обломок скалы и стал любоваться окрестностями. Смотрел на внушительный дом, полный воспоминаний. По песку скакали чайки. Понемногу небо затянуло облаками, заморосил дождик. И тут я увидел, как из пелены тумана появился человек, которого я считал близким другом: Перри Гэхаловуд, сержант уголовного отдела полиции штата Нью-Гэмпшир. Расплывшись в лукавой улыбке, он шагал ко мне, неся в каждой руке по стаканчику кофе.
Тем, кто меня знает и читает, прекрасно известно, что связывает меня с Перри Гэхаловудом. Остальным позвольте кратко напомнить: с Перри я познакомился два года назад, в ходе знаменитого дела Гарри Квеберта, он как раз им занимался. Мы вместе пролили свет на смерть Нолы Келлерган. Кто-то скажет, что убийство Нолы позволило мне написать второй роман. Но на самом деле оно позволило взрастить семена дружбы, которая завяжется у меня с этим необычным полицейским, похожим на фрукт из пустыни — колючим, нарастившим толстую корку, но со сладкой мякотью и нежным сердцем. Таков был Перри Гэхаловуд: жесткий, грубый, гневливый, но верный, справедливый и прямой. По-моему, о качествах мужчины можно судить по его семье, а его семья — которую я близко знал — источала счастье.
— Сержант, — с первого дня нашего знакомства я звал его “сержант”, а он меня — “писатель”, и традицию эту мы сохранили, — вы что тут делаете?
Он протянул мне стаканчик с кофе:
— Хотел задать вам тот же вопрос, писатель. Вам известно, что всякий раз, когда вы сюда являетесь, кто-нибудь непременно звонит в полицию? Хорошенькое впечатление вы оставили по себе в городе.
— Вы хуже моей матери, сержант.
Он расхохотался:
— Какой злой умысел привел вас в Аврору, писатель?
— Возвращался из Монреаля, заехал по дороге.
— Это крюк на два часа, — возразил Гэхаловуд.
Я кивнул в сторону дома в дымке дождя:
— Я полюбил этот дом, полюбил этот город. А когда любишь, это сильнее тебя, это навсегда.
— Если вы полагаете, что любите этот город, писатель, то вы ошибаетесь. Вы любите свои здешние воспоминания, это называется «ностальгия». А ностальгия — это способность убедить себя, что
наше прошлое было в основном счастливым, а значит, мы все делали как надо. Всякий раз, когда мы что-нибудь вспоминаем и говорим себе: “Как было хорошо”, на самом деле наш больной мозг источает ностальгию и убеждает нас, что мы жили не напрасно и не теряли время даром. Потому что терять время — значит терять жизнь.Выслушав эту тираду, я подумал, что Гэхаловуд, всегда готовый взбаламутить всех и вся, рассуждает абстрактно; мне и в голову не пришло, что он говорит о себе. Я решил, что это камень в мой огород:
— И все-таки в Гусиной бухте было хорошо.
— Кому хорошо, вам? Не уверен. Вы писатель десятилетия, а таскаетесь в нью-гэмпширское захолустье. Последний раз я вас тут видел в октябре, помните?
— Помню.
— Думал, вы тогда приехали попрощаться с этим домом. Мы пили пиво примерно на этом же месте, и вы мне наплели с три короба, что якобы пускаетесь на поиски любви. Погорели, судя по всему! Вы все еще со своей летчицей?
Перри Гэхаловуд был лучше, чем кто-либо, осведомлен о моей личной жизни: я звонил ему после каждого свидания. Когда мы познакомились с Реган, я рассказал ему об этом первому.
— По-моему, у нас с Реган все более или менее серьезно.
— Ну наконец-то хорошая новость, писатель. Если не хотите, чтобы все кончилось, не привозите ее в сюда в отпуск.
— Представьте себе, я везу ее на Багамы.
— Пфф, как вы меня бесите, писатель.
— Частный остров, просто невероятное место. Хотите посмотреть фото?
— Сказал бы «нет», но, чувствую, вы меня все равно заставите.
Сидя вдвоем на камне, не обращая внимания на сыпавшуюся морось, мы болтали о пустяках — обычный дружеский разговор. Я упоминаю его лишь по одной причине: я не спросил, как дела у Гэхаловуда. Расспрашивал про его жену Хелен, про дочерей, Малию и Лизу, но не поинтересовался, как он сам. Не дал ему возможности выговориться. И к концу беседы не имел ни малейшего понятия о том, что творилось в его жизни.
Мы допили кофе, и Гэхаловуд встал.
— Пора возвращаться к уголовным делам? — спросил я.
— Нет, пора встречаться с Хелен. Сегодня день рождения Лизы, надо пройтись по магазинам. Ей сегодня одиннадцать.
— Уже одиннадцать! И каково это вам, папа-сержант? Старость не радость?
Гэхаловуд вдруг помрачнел.
— Все в порядке, сержант? Не вижу особой радости.
— К несчастью, эта дата связана с одним тяжелым воспоминанием. Ровно одиннадцать лет назад, 6 апреля 1999 года, моя жизнь пошла под откос.
— Что случилось?
Но Гэхаловуд сменил тему: он отлично умел это делать, когда речь шла о нем самом.
— Неважно, писатель. Вечером у нас домашний ужин в честь Лизы, собираемся всей семьей. Присоединяйтесь. В шесть часов.
— С удовольствием. Могу даже пораньше прийти, если хотите.
— Только не это! Появляться раньше шести часов строго воспрещается!
— Есть, сержант!
Он отошел на пару шагов, обернулся и произнес обычным своим издевательским тоном:
— Только не думайте, писатель, что я вас считаю членом семьи. Просто Хелен меня убьет, если я вас не приглашу.