Союз-77. Книга-1. Теория заговора

– Помню. А дрова подготовили?

Меня, естественно, в поле не взяли, да, честно говоря, надо было полежать. Голова болела, самочувствие было не на пятёрочку. Поэтому я сразу пошёл в душ, постоял под горячей водой, переоделся в чистое и завалился в постель. Ну… не сразу.

Сел на кровать сначала, посидел, посмотрел вокруг. Повспоминал ещё молодость свою безвозвратно ушедшую, попрощался с воспоминаниями о счастливых временах и только потом лёг и опустил голову на подушку. Аккуратно, чтобы не потревожить рану.

На животе лежать было невозможно из-за провисшей сетки, и я долго не мог выбрать удобное положение, но, наконец, умостился. Закрыл глаза с мыслью о том, что здорово было побывать в молодости. Правда ничего хорошего сделать я не успел, ну хотя бы на ребят посмотрел.

Я не сомневался, что когда проснусь, ситуация будет совсем другой и ничего хорошего от пробуждения не ждал. Но и не спать было нельзя, требовалось хотя бы немного восстановить силы, чтобы этот сон не стал последним.

После пробуждения мне предстояло разобраться с делами в Москве. Поэтому я закрыл глаза и практически мгновенно нырнул в темноту. А когда вынырнул… по-прежнему лежал в неудобной позе в бывшей казарме в селе Красноперниково.

И это было уже интересно. Нет, существуют, конечно, различные экзотические идеи типа солипсизма, в котором считается, что весь мир – лишь плод человеческого воображения, но это же хрень, в которую никто всерьёз не верит. Нужно было поискать более правдоподобное объяснение.

Я снова сел на кровати. Вернулись ребята с поля, они, похоже, и разбудили. В существующей реальности ровным счётом ничего не изменилось, кроме того, что я чувствовал себя намного лучше. Вот что значит молодость и немного сна.

Было и ещё кое-что… Я почувствовал радость оттого, что проснулся здесь, среди однокурсников, а не там, в каком-нибудь мусорном контейнере или на допросе с пристрастием.

Я поднялся. Боль в голове почти не чувствовалась, а вот настроение чувствовалось. Неплохое было настроение, и ещё я понял, что страшно голоден. Поэтому, когда мы, наконец, оказались в столовой, стандартные порции мне показались до смешного маленькими.

Ну, в самом деле, одна котлета с ложкой картофельного пюре, два кружка огурца и две четвертинки помидора. И компот. Мне было явно мало.

– Клавдия Захаровна, я таких котлет вкусных в жизни не ел, – заявил я поварихе, выглянувшей из окна раздачи. – Выдайте, пожалуйста, раненому герою ополчения наградную порцию, а лучше две. Больше суток маковой росинки во рту не было.

Голод голодом, но мне действительно было вкусно. В котлете натуральное мясо, а в пюре чистое сливочное масло. А помидоры… М-м-м… Помидоры в обычной деревенской столовке были куда лучше, чем даже пресловутые «бакинские» из будущего, а уж про супермаркеты и говорить не приходилось.

– Вот, учитесь дети, как нужно к моей еде относиться, – засмеялась толстая повариха Клавдия Захаровна, ставя передо мной тарелку с добавочной котлетой. – А то слова доброго от них не дождёшься. Кушай касатик, больше нет сегодня, но завтра тебе отдельно нажарю полную сковородку.

– Нет, вы только гляньте на него, – смеялись ребята. – На работу не ездит, а жрёт за двоих! Кто бы мне кочан раскроил, ради такого дела?

Не обращая внимания на шутки, я взял тарелку и прихватил кусочек белого хлеба со стола, над которым висело предупреждение: «Хлеба к обеду в меру бери! Хлеб – драгоценность, им не сори!»

А может, дело не только в еде, а в том, что молодое тело чувствует вкус гораздо острее и ярче? В этой идее что-то было…

В принципе, даже хорошо, что добавка была небольшой – набитый до отвала живот только мешал бы. Я вернулся вместе со всеми в казарму и начал готовиться к походу в клуб. Поскольку возвращение к реальностям двадцать первого века пока откладывалось, нужно было постараться не ударить в грязь лицом перед веком двадцатым.

Кстати, и перед комсомолкой Люсей, если она придёт. Так что я планировал быть во всеоружии.

– Гришка, старик, ты чего такой неугомонный? – Ромка скептически покачал головой. – Тебе же постельный режим прописали, какой клуб, к лешему? Мало тебе приключений на тыльную сторону организма?

– Приключений много не бывает, – усмехнулся я, – и режим мне никакой не прописывали, кстати. Так что будем танцевать. Я – медленные, а ты можешь и быстрые, под Распутина, например. А вот завтра… завтра…

Я сделал многозначительную паузу и поднял вверх указательный палец.

– Чего завтра-то?

– Завтра вечером пойдёшь со мной в медпункт. Должен же меня проводить кто-нибудь? Мне Алевтина сменит повязку, а тебя я принесу ей в жертву в качестве оплаты её милосердия. Если захочешь, конечно. Как тебе такой план?

– Посмотрим.

Конечно, посмотрим. Если будем всё ещё здесь.

– Только без специальных резино-технических изделий, особенно получивших известность под номером два, не советую.

– Так где ж я их возьму, в деревне-то?

– У Каткова спроси, он приторговывает втихаря. Фарцовщик он.

Ромка засмеялся, покачал головой и легко хлопнул меня по плечу.

На танцы я надел джинсы, тёмно-синие, потёртые на коленях, синюю футболку с треуголной горловиной и надписью «Динамо» и тонкий трикотажный джемпер, не сковывающий движений. Несколько раз присел, похрустел суставами рук, аккуратно размял шею, покрутив головой вправо-влево. Системы работали отлично – легко, точно, практически идеально. Давненько, ох, давненько такого не бывало.

– Ты чего лыбишься? – подозрительно спросил Роман.

– Эх, Ромка, Ромка… – с улыбкой вздохнул я. – Хорошо жить на свете…

– А? – нахмурился он.

– …молодым…

– Не били ли тебя по голове в последнее время? Впрочем, не отвечай, это риторический вопрос.

Я весело подмигнул. Что бы он понимал в эмоциях путешественников во времени.

Когда мы пришли в клуб, народу было уже много, но танцы ещё не начались. Действительность оживших воспоминаний всё больше и больше поглощала меня, и мысли всё реже и неохотнее возвращались к недавним московским событиям.