Союз нерушимый

– Никто, товарищ маршал, - быстро и уверенно ответил я.

– От кого же вы получали указания? И, кстати, как-то очень странно, что сотрудник КГБ прилетел к маршалу космического флота с поручением от генерала Захарова.

– Я не могу вам этого сказать.

– Вы понимаете, что сейчас вы будете убиты? Шаттл, на котором вы должны будете улететь, взорвётся в плотных слоях атмосферы, даже останки никто не станет искать.

Я понимал. Прекрасно понимал. Но точно так же я понимал, что, если дать слабину и отступить от выбранной роли, то мне совершенно точно конец. Если со мной разговаривают - значит, ещё не всё потеряно.

– Да, товарищ маршал, - кивнул я.

– Хорошо, что понимаете, - усмехнулся в усы Гречко.
– А ещё, надеюсь, вы осознаёте, что эти два товарища вместо того, чтобы гробить ценный приз в виде агента КГБ, предпочтут вытрясти из вас всё, что известно, не гнушаясь никакими методами.

– Тут не могу согласиться, товарищ маршал, - я подался немного вперёд, заставив напрячься контрразведчиков.
– Протокол "плен" сожжёт мои мозги раньше, чем вы успеете применить ко мне хоть какой-нибудь допрос.

Гречко засмеялся:

– А он хорош!
– обратился маршал к "мичманам".
– Очень хорош, даже жаль, что не на нашей стороне.
– Простите, товарищ майор, - он повернулся ко мне и развёл руками.
– Мы не имеем права рисковать.

Контрразведчики сделали шаг вперёд.

– То, что вы не хотите говорить, решение, безусловно, достойное. Но глупое.

Контрразведчики направили на меня пистолеты.

Внутри у меня всё сжалось. Я быстро осмотрел комнату в поисках предметов, которые можно было бы использовать, но не нашёл ни черта. Отчаянная атака тоже не принесла бы результатов: возможно, я и смог бы вывести из строя одного контрразведчика, но второй определённо бы меня изрешетил. Взять маршала в заложники я бы не успел. Убить его? А вот это хорошая идея. Пусть заговорщики помучаются - без такой, во всех смыслах высочайшей поддержки, им будет очень и очень туго.

– Ну и стреляйте, болваны, - процедил я сквозь зубы, подбираясь на койке для финального рывка и уже почти ощущая пули, рвущие моё тело на куски.
– Обидно, мать вашу. Не от чужих подохну, а от своих не за руб двадцать. А вас потом самих сольют, как дурачков.

– Сольют...
– усмехнулся Гречко.
– Не городите ерунды, майор.

Маршал стоял чуть ближе, чем контрразведчики. В долю секунды я просчитал движения для того, чтобы они получились математически точными. Да, мне удалось бы нанести Гречко повреждения, несовместимые с жизнью, но нужно было прыгать, не теряя ни мгновения, а я словно застыл в глыбе льда. Сидел, как дурак, загипнотизированный чёрными точками пистолетных стволов. Поэтому неудивительно, что контрразведчики меня опередили: словно в замедленной съёмке я увидел, как сокращались мускулы на фалангах указательных пальцев, нажимавших на спусковой крючок.

Щёлк.

Щёлк.

Затворные рамы пистолетов отъехали назад, давая понять, что те изначально не были заряжены.

Я шумно выдохнул - и выдох этот был длинным, практически бесконечным. Гречко хохотнул, контрразведчики тоже.

– Можете теперь рассказывать своим внукам тот самый анекдот, как реальную историю, - сказал маршал.

– Какой анекдот?

– Который: "Расстреляли меня, внучек".

Толстый контрразведчик громко неуместно хохотнул и, поняв оплошность, замолк.

– Что случилось с Захаровым?
– серьёзно спросил Гречко.

Я покачал головой. Сердце бешено колотилось, голова кружилась от плохого адреналина: не того, который добавляет ярости в бою, а дурного, трусливого, заставлявшего колени подгибаться, а разум - мутиться.

– Не знаю. Правда не знаю. Для меня самого это стало неожиданностью, - это была первая фраза на борту Гагарина, произнесённая совершенно искренне.

– Но у меня есть теория на этот счёт.

– У меня тоже. Ах, сукин сын!
– выругался Гречко.
– Ни слова больше! Вы думаете, что он обрубает хвосты?

– Да, боюсь, что так. Меня отправили именно для того, чтобы предупредить вас об этом. Возможна...

Вспышка и звон в ушах. Дверь каюты влетела внутрь, смяв стол с терминалом и похоронив под собой маршала. Волна раскалённого воздуха опрокинула меня на пол, а десятки металлических осколков впились в тело. Я видел, как скрытый в чёрном дыму и ярко-рыжем пламени пожара в развороченную дверь каюты входил давешний старшина, поставивший на меня прослушку. В руках он держал короткое и массивное абордажное ружьё, больше похожее на хромированную древнюю пушку с пластиковым прикладом. Старшина занёс своё чудовищное орудие и выстрелил в тощего контрразведчика, лежавшего в дальнем углу комнаты голышом: всю одежду с него сорвало первым взрывом. Контуженый и осоловевший, я валялся без движения и смотрел, не мигая, на то, как по тесной каюте шагает сама Смерть - и решительно ничего не слышал, как будто смотрел фильм, где вместо звука кто-то решил дать возможность чувствовать запахи - крови и дыма.

Старшина заметил меня. Я увидел, как он повернулся, посмотрел мне прямо в глаза и нацелил оружие, призванное дырявить переборки и сметать укрепления в отсеках. Нужно было что-то делать, хотя бы выкрикнуть матерное слово в лицо неожиданной и глупой смерти, но я снова, во второй раз за сегодня, смотрел в ствол оружия, которое должно меня убить, и ничего не мог поделать. Поэтому я просто закрыл глаза, ожидая своей участи и благодаря кого-то, держащего в своих руках человеческие судьбы, за то, что смерть будет мгновенной и безболезненной.

Потихоньку угасать на больничной койке или страдать - было бы куда хуже.

Интересно, как скоро мне слепят замену? Будет ли он знать, как закончил свою жизнь я? Нет, вряд ли. Я-то не знал, сколько таких Ивановых было до меня и как они погибли. Надеюсь, Палыч позаботится о Маньке.

Мне в лицо плеснуло чем-то влажным и вонючим - запах железа усилился, а по лицу потекли и поползли какие-то осклизлые комья, напоминающие куски тёплого холодца. Меня словно ошпарило в первое мгновение, но потом, спустя вечную секунду, я с удивлением осознал, что всё ещё жив и открыл глаза.

Матрос лежал на полу без половины головы, а в углу, держась за стену, стоял окровавленный толстый контрразведчик, который беззвучно раскрывал рот. Его правая рука безжизненно свисала вдоль туловища, а в ладони левой я рассмотрел пистолет.

Капитан орал, жестикулировал и пытался от меня чего-то добиться, но я так и не понял; ровно через десять секунд в каюту, мешая друг другу, ворвались тощие матросы с огромными красными огнетушителями. И перед тем, как всё исчезло в белом порошковом дыму, я заметил израненного Гречко с обгоревшими усами, выбиравшегося из-под опрокинутого стола.

Минутой позже мы с маршалом сидели в коридоре. Он говорил мне что-то, но в ушах звенело - и я постоянно переспрашивал. Перед глазами всё плыло и, думается, в этот раз меня всё-таки контузило.

– Что?!
– вскрикнул я, в очередной раз не разобрав слов Гречко.

Маршал взял меня за грудки, притянул к себе. Из уха у него стекала тонкая струйка чёрной крови:

– Я верил ему! Верил! Он мог всё изменить, а он оказался таким же, как все остальные!

26.

На Москву медленно опускались белые хлопья первого снега.