Созидательный реванш (Сборник интервью)

Таких, кто лишь литературой занимался, практически не было. Бабель? Он активно сотрудничая с НКВД. Евтушенко? Страстно хотел возглавить журнал «Литературная учеба» — не дали. Объехал сто стран, пропагандируя советский образ жизни. Тоже работа! Писатель должен заниматься делом, чтобы подпитываться от жизни. Вначале питает опыт долитературной профессии: врач, учитель, строитель. А потом, когда литература становится профессией, что? Представьте себе, что Булгаков так бы и писал, как вправлял грыжи в сельской больничке. А он на время ушел в журналистику. Это самый верный путь получить разнообразные представления о неведомых закоулках жизни. Мне работа в «ЛГ» тоже помогает.

— Вы производите впечатление благополучного человека. А зависть, интриги, злословие — приходилось с этим сталкиваться?

— Не произвожу впечатление, а в самом деле являюсь одним из тех немногих писателей, книги которых расходятся сотнями тысяч экземпляров, экранизируются, переводятся. Мои пьесы идут по всей стране и за рубежом. Я могу обеспечить себя литературным трудом. Нас немного. Но слово «благополучные» тут не подходит. Благополучные — рантье, которым по дружбе отписали акции «Газпрома». Мы — состоявшиеся.

А что касается интриг, зависть в литературной среде достигает гомерического размаха. Ведь еще ни один писатель не объяснил отсутствием таланта тот факт, что им не написано ничего путного. Если и объясняют, то отсутствием времени. Но моя ситуация особая. «ЛГ», которая была оголтело-либеральной, с две тысячи первого года стала газетой просвещенных патриотов. Это в творческой тусовке немодно. Я против потрясений, против «болотной» бузы в стране, еще не оправившейся от погрома девяностых. Это тоже вызывает раздражение достаточно влиятельных либеральных сил, а в литературе очень влиятельно либерально-прозападное лобби. В итоге как прозаик, как драматург я много лет нахожусь в ситуации бойкота.

— Давайте к собственно литературным делам перейдем. Как правило, часть написанного базируется на действительности, а часть — на выдумке. Что вам легче дается?

— Есть писатели-рассказчики: Лимонов, например. Есть писатели-сочинители: Леонов, допустим. Я же вообще считаю, что литература — это выдуманная правда. Я из сочинителей. Даже первые мои вещи — «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» — уже были художественным вымыслом, хотя дебютные вещи, как правило, очень близки к реальной биографии автора. Проза, являющаяся мемуарами быстрого реагирования (тот же Прилепин), мне неинтересна. Писатель должен создавать свой, параллельный мир, иногда сильно отличающийся от мира реального, как, например, у Платонова. Конечно, я не столь радикально отрываюсь от реальности, как, скажем, Пелевин. Так можно и со смысловой орбиты слететь. Но мой отрыв куда значительней, чем у той же Улицкой, обладающей выраженными протокольными способностями.

— Что пишете сейчас?

— Я подготовил новую редакцию романа «Гипсовый трубач». Это огромный роман. Я писал его семь лет, выпуская по мере готовности частями. Летом он выйдет отдельной книгой, да еще с моим эссе «Как я ваял „Гипсового трубача“». Закончив роман, я сразу сел за новую пьесу, которую давно придумал. Но я устроен так, что не могу, например, с утра писать прозу, а после обеда пьесу. Если у меня мозги настроены на прозу, я буду писать прозу, не отвлекаясь, ибо «перенастройка» может выбить меня из творческого состояния на месяц, на полгода. Предыдущая пьеса «Одноклассники» была написана в две тысячи седьмом году и с успехом идет от Владикавказа до Владивостока. В Москве ее в Театре Российской армии поставил Борис Морозов. А поскольку спектакли по моим пьесам идут на аншлагах, все эти годы меня спрашивали: «Где новая пьеса?» Теперь могу ответить: «Готова. Осталось пройтись „нулевой шкуркой“».

Беседовал Сергей АМАН «Труд», 20 июня 2013 г.

Жизнеписцы и пропагандосы

— Юрий Михайлович, что сподвигло вас написать «ЧП районного масштаба»?

— Я был советским человеком. При скептическом отношении к подвядшей идеологии, дефициту, запретам на идеи и книги, антагонистических чувств я к тому обществу не испытывал. В андеграунд шли, в основном, дети номенклатурных работников, а я вырос в заводском общежитии и, как большинство моих «одностратников», реализовывал свой общественный темперамент через ВЛКСМ — и в школе, и в институте. Отношение к комсомолу у меня было бодро-романтическое, хотя это был, в сущности, такой молодежный менеджмент под идейным флагом. Сейчас абсолютизируют его идеологическую «наволочку», но мы-то спали на «подушке»: у нас были молодежные лагеря, спортивные клубы, театры, творческие объединения. В райком я попал случайно: вернулся из армии, а мое место в школе рабочей молодежи, где я работал, было занято, и тут один знакомый из Бауманского райкома сказал, что им нужен «подснежник» в школьный отдел — человек, работающий в райкоме, но получающий зарплату в другом месте, тогда это было распространено. И я увидел аппаратный механизм комсомола. Организационных навыков, полученных там, мне хватило на всю жизнь, вплоть до должности главного редактора. Но я понял, что это эскалатор (термина «лифт» тогда еще не существовало), на котором стоят не только те, кому дорого дело, но и те, кто занят исключительно своей карьерой. Не случайно из этого же райкома потом вышел Ходорковский, вообще многие экскомработники стали богатыми людьми. Мне открылась обратная сторона ковра…

— …уток и основа?

— Да, но их переплетения совершенно не совпали с теми романтическими представлениями, в которых нас тогда воспитывали. Кроме того, я верил в миссию литературы, в то, что она должна открывать глаза обществу: как же так, почему никто про это не написал, люди, наверное, не знают правды! Мне хотелось рассказать о том, как меняет человека включение в аппаратную борьбу: вступая в нее даже ради большой идеи, в итоге оказываешься в сваре, которая к идее уже не имеет никакого отношения. То же самое было и со «Ста днями до приказа», ведь и в армию я шел, воспитанный на воениздатовских книгах и фильмах, вроде «Весеннего призыва» с Игорем Костолевским в главной роли.

— Повесть «ЧП районного масштаба», написанную в восемьдесят первом, напечатали только в восемьдесят пятом?

— Да, еще при Черненко, когда никто не знал, что впереди нас ждут двое из американского ларца — Горбачев и Ельцин.

— В экранизации от повести осталось не так много. Вашему Шумилину и посочувствовать можно, а у Снежкина какой-то монстр получился. Почему?

— Фильм вышел в конце восемьдесят седьмого года, почти одновременно с «Маленькой Верой», когда поднялась перестроечная волна. Сценарий писал я, но фильм снимается не по литературному, а по режиссерскому сценарию. На примере гигантов проще объяснять свои лилипутские проблемы, поэтому сошлюсь на знаменитый фильм режиссера Кристиан-Жака «Пармская обитель» с Жераром Филиппом. Я увидел его раньше, чем прочел Стендаля, а прочтя, был поражен: в романе все тонко, на полутонах, это человеческая история, где у каждого героя своя правда. А в фильме все грубее, он черно-белый во всех смыслах, если и его еще не раскрасили. С моей повестью вышла аналогичная история. Режиссером был выбран Сергей Снежкин, человек максималистских взглядов, настроенный яро антисоветски. В комсомоле он не состоял, так как в школе дерзил, а потом во ВГИКе женился на однокурснице-мексиканке. Для него комсомол был абсолютно чуждой средой. Как, кстати и для Мурада Ибрагимбекова, экранизировавшего «Замыслил я побег» (он хоть в комсомоле и состоял, но в райкоме никогда не был). А режиссер должен знать, о чем снимает.

Фильм получился жестким, гротескным, что и вызвало бурю восторга в восемьдесят восьмом. А теперь его почти не показывают. Считают, что это снято не про людей, а про монстров, причем придуманных. Снежкин и среди актеров искал «монстров», точнее тех, кто мог талантливо изобразить «монстров». Потому-то и выбрал Игоря Бочкина на роль Шумилина, а Виталия Усанова на роль заворга Чеснокова. «Смотри, какие рожи!» — гордо говорил он мне. Ярость ослепляет художника. Талантливые, но неистовые режиссеры и начали формировать этот манихейский миф о советской власти.

— Персонажи — образы собирательные, но реальные прототипы у них наверняка были?

— Я всегда отталкиваюсь от конкретного человека, насыщая его впоследствии черточками, подсмотренными у других людей. В Николае Шумилине больше всего от двух реальных людей — первого секретаря Бауманского райкома Валерия Бударина, с которым я работал в семьдесят седьмом — семьдесят восьмом годах, и от Павла Гусева, первого секретаря Краснопресненского райкома, где я состоял членом бюро, когда стал секретарем комсомольской организации Союза писателей. Присловье «Вот так, да?» — это от него, оно тогда было в моде.

— За дальнейшей судьбой прототипов следили?

— Судьбы оказались совсем разными. Павел Гусев стал видным общественным деятелем, газетным магнатом, а Бударин начал пить, покатился по наклонной плоскости и погиб — его зарезали у пивной в пьяной драке в начале девяностых. А стартовые возможности у них были равными. Более того, из райкома Бударин пошел на большое повышение — стал заместителем председателя Комитета молодежных организаций, а Гусев (у него случились какие-то крупные неприятности) ушел с понижением — всего-навсего ответственным организатором в тот же КМО. А потом все перевернулось…