Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
— Как вы относитесь к тем авторам, которые выходят из ЖЖ и других социальных сетей?
— Нормально отношусь, потому что, по сути, ничего не изменилось. Во времена моей юности литература развивалась в системе литературных объединений, которые покрывали всю страну густой сетью, как партячейки или, если хотите, масонские ложи. Если где-то на Дальнем Востоке в литобъединении при газете «Тихоокеанский комсомолец» появлялся талантливый поэт, уже через несколько месяцев о нем говорили в Москве. Это были те же самые социальные сети, которые существовали не в электронном виде, а как материальное явление. Суть та же. Литературный талант — очень редкое свойство. Его сымитировать невозможно. Поэтому дар заметен и на заседании литобъединения и в ЖЖ. Но я все-таки считаю, что лучше традиционно издать книгу, особенно — стихи. Впрочем, хорошие стихи и в электронной версии останутся хорошими, а графоманские — графоманскими даже на мелованной бумаге. Какая разница: выбито это на мраморе или нацарапано на воске? Главное — что написано и как — талантливо
— В ваши задачи входит быть интересным для потомков?
— Если писатель садится за стол с задачей быть интересным для потомков, он точно напишет такую чушь, которая никому не будет интересна, даже родственникам. Задача писателя — прежде всего быть интересным современникам. Внимание потомков — штука мистическая и непредсказуемая. Меня читают с середины восьмидесятых годов и, думаю, будут читать, пока не сойдет мое поколение. Далее произойдет смена эстетических кодов. Вот тут-то начинается самое интересное. Почему одни книги переживают смену эстетических кодов, а другие нет? Это тайна художественного текста. Скажем, сегодня Булгакова интересно читать, а Пильняка уже не очень, а кого-то из любимцев критиков 30-х годов — и вообще невозможно читать. Конечно, дело в таланте, который и есть тот, извините, нафталин, что предохраняет писателей от моли забвения. И нужно надеяться, что в твоем литературном даре есть нечто, из-за чего твои тексты уцелеют при смене эстетических кодов. Спрогнозировать это невозможно. Я лично одну смену эстетических кодов уже пережил. Мои книги, написанные при советской власти, до сих пор издаются и читаются. Многим моим коллегам это не удалось. Видимо, у меня есть шанс перешагнуть еще один рубеж. Но и остаться автором только своего поколения — это уже очень-очень много…
«Я смотрю свои пьесы как простой зритель»
Напомню, что до «Одноклассников» в Ставрополе были поставлены пьесы Ю. Полякова «Халам-Бунду, или Заложники любви» и «Женщины без границ». Три года назад Юрий Михайлович приезжал на премьеру «Женщин…» и остался доволен режиссерской работой Валентина Бирюкова и тем, как актеры воплотили авторский замысел на сцене.
«Одноклассников» сегодня охотно ставят во многих театрах России. По словам автора, впервые его пьесу сначала поставили в провинции — почти одновременно во Владикавказе и Тобольске, и лишь потом в Москве. Более того, из 12 московских театров Ю. Поляков поначалу получил отказ.
— Пьеса называется «Одноклассница», но везде почему-то идет под названием «Одноклассники». Это нормально, когда театр берет название, которое его больше устраивает. Я видел более десяти постановок «Одноклассницы», поэтому мне есть с чем сравнить. В том, что это будет хорошая постановка, не сомневался. Но чем она будет отличаться от других, для меня было загадкой. Если говорить о спектакле вашего театра, то от тех, которые я видел, он отличается прежде всего очень мощной эмоциональностью. Здесь и постановщик, и актеры раскрыли прежде всего эмоциональную драму героев. Я смотрю свои пьесы не как автор, а как простой зритель: трогает — не трогает. Мне даже трудно выделить кого-то из труппы, потому что очень мощный состав, сильные актерские работы. Пожалуй, это единственный спектакль из тех, что я видел, где две центральные женские судьбы получились в равной степени сильными. На мой взгляд, очень удачное сочетание, пойманы два женских архетипа. Это удача театра.
Юрий Поляков рассказал, что идея пьесы появилась у него довольно давно. Восемь лет он держал ее в голове, пока наконец не выкристаллизовался центральный персонаж, вокруг которого и закрутилась вся интрига.
— Я ничего не придумывал. Встреча с одноклассниками — это такая же обязательная деталь жизни каждого человека, как свадьба, дни рождения. Проблема заключалась в другом — я подумал о том, что встреча сорокалетних одноклассников в нулевые годы кардинальным образом отличается от такой же встречи, например, в советские годы. Это уже примета нашего времени, когда судьбы кардинальным образом ломаются: один стал олигархом, а другой — бомжом, один батюшкой, другой — эмигрантом. Эта мысль мне показалась драматургически выигрышной. Но не было стержня, вокруг которого все это закручивалось бы. Как это бывает иногда, толчком стал случай — телевизионный сюжет. Показывали, как Путин пришел поздравлять генерала Романова, которого взорвали в Чечне и он утратил сознание. И тогда я понял, что одноклассники в пьесе не просто собираются. Они приходят к самому лучшему парню из класса, который выпал из этой изменяющейся не в лучшую сторону жизни. Я специально выбрал сорокалетних героев, потому что по ним разлом девяностых прошел сильнее всего. Мое поколение встретило девяносто первый год уже сформировавшимся.
Юрий Поляков отметил, что современный театр переживает те же проблемы, что и в шекспировские времена, только теперь ему приходится конкурировать не с уличными балаганами, а с телевидением. Не менее острые процессы происходят и внутри театрального сообщества.
— Если сегодняшний драматург хочет всерьез поговорить со зрителем о социально-нравственных проблемах, он должен его зацепить. В противном случае драматургия обречена на лабораторность, во что и вылилась «новая драма». Русский театр всегда был демократичным и старался притянуть обычную публику. В этом смысле я оппонент «новой драмы», и абсолютно
не разделяю утверждений, будто сегодня драматургия вообще не способна собрать серьезные залы, а может только развлекать или заниматься движением «экспериментальной театральной мысли». Возникает проблема новизны ради новизны. Новизна — понятие коварное. Когда ты сделал что-то по-новому и лучше, чем до тебя, это прекрасно! А если ты сделал по-новому, но хуже, чем до тебя? Получается: новое — это испорченное старое. Зачем такое «новое»? Я, как умею, опровергаю основной довод оппонентов, что сегодня массовый интерес к современной русской драме невозможен. Я говорю: нет, возможен. Но есть один секрет: чтобы остаться в литературе, театре, надо быть немного старомодным…Мне непонятно, зачем писать пьесу, которая наполовину состоит из нецензурной брани. То, что называется «новой драмой», это не драматургия, а своего рода драматургический материал, из которого режиссер может делать все что угодно. Мне кажется, некоторые режиссеры даже заинтересованы в таком материале, потому что пьеса, написанная по законам драматургии, ставит его в довольно жесткие рамки. Написать нормальную пьесу это по меньшей мере год работы, а написать драматургический материал — неделя. Творческие усилия сведены до минимума. Чего напрягаться?!
Думаю, на подобную драматургию, которая не ставит вопросов, не выступает серьезным критиком существующего порядка вещей, есть, точнее, была некая установка власти. В девяностые годы писатели, настроенные критически, готовые анализировать сложившуюся ситуацию, были мягко, но решительно оттеснены на обочину, а поддерживаться стал постмодернизм, причем его откровенно антинациональная, депрессивная версия с тотальной иронией по отношению к русской цивилизации. Иронизм деструктивен как мировоззрение, хотя как художественный прием необходим. Однако происходит незаметная подмена. И наша власть двадцать лет активно поддерживала этот деструктивный иронизм. Теперь же страна восстанавливается после погромов девяностых, а в искусстве продолжают царить коды разрушения. Почему так происходит, не могу понять. Или это трудно просчитываемые, но угадываемые движения власти, или это, что тоже возможно, проявление очень мощного нашего собственного системного недуга, ведь через эстетические аномалии часто выражаются глубинные болезни социума. Для меня это предмет размышления.
Юрий Поляков считает одной из самых главных своих задач в творчестве — «оставить достаточно честный и интересно читающийся очерк своего времени, своего поколения, написать правду о советской эпохе». Писатель и журналист, он постоянно находится в гуще общественной жизни. Ю. Поляков много ездит по стране, часто встречается с читателями от Калининграда до Камчатки, на канале «Культура» Юрий Михайлович ведет программу «Контекст», вместе с ее гостями, известными деятелями искусства, обсуждает актуальные проблемы нашей жизни.
— Россия впервые за несколько сотен лет существует без исторического проекта. У нас всегда была цель: или освобождение от татаро-монгольского ига, или выход к морям, или расширение на Восток. А сейчас никто не может объяснить, зачем живем, для чего качаем нефть и газ.
Недавно у меня в студии был Николай Цискаридзе. Речь шла о новом законе о творческих учебных заведениях. Я спросил: как могли появиться такие бредовые идеи унификации художественного и обычного образования. Меня поразило то, что ответил Цискаридзе — человек достаточно благополучный, востребованный. Он сказал: потому что чиновники, которые занимаются у нас искусством и образованием, в «этой стране» жить не собираются. Их дети давно уже учатся «там», собственность у них «там», поэтому они заинтересованы в том, чтобы максимально унифицировать процесс, чтобы поменьше «здесь» бывать. Для них Россия как вахтовый поселок. И это, увы, правда. У большинства московских крупных чиновников нет исторического честолюбия, того, что было даже у самого плохого советского чиновника. В губерниях я часто встречаю руководителей, у которых есть историческое честолюбие, а в Москве складывается такое впечатление, что все играют в какую-то надоевшую игру, но выйти из нее не могут. В общем, нет исторического проекта — нет культурной политики.
Газета для тех, кто любит спорить
Есть люди, привыкшие, что их гладят только по шерсти. И есть такая газета, которая пишет то, что считает нужным. Во главе ее стоит редактор, книги которого раскупаются и с удовольствием читаются, невзирая ни на какие премии и их отсутствие, а пьесы собирают полные залы. И пока это так, он будет просыпаться рано утром, чтобы перед выходом в любимую редакцию «Литературки» написать хотя бы несколько строк будущей книги или пьесы. Иногда грустных, иногда смешных, но всегда правдивых строк.
Писатель, который в прошлом пять лет редактировал многотиражку «Московский литератор», приходит в очень известное издание, находящееся, правда, в плачевном состоянии. И — в течение двух-трех лет вытаскивает газету из финансовой ямы, в компьютеризованно-телевизионную эпоху, завоевывая новых читателей и почитателей, в том числе молодых и совсем юных. Юрий Поляков, ровно десять лет назад ставший у руля «Литературной газеты», поведал мне, что к его приходу зарплата сотрудникам не выплачивалась… год, а гонорары — два года. Но так вышло, что никакой не кризисный управляющий, не брат и не друг Чубайса, а русский прозаик, поэт, драматург, публицист Поляков — сам любящий признаваться, что он долго сидел «на вольных хлебах» и предпочитает свое утро посвящать исключительно написанию художественных текстов и ничему другому, — дал второе дыхание газете, основанной еще самим Пушкиным.