Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Да, монархический режим во Франции был гораздо гуманнее, чем последующая революционная диктатура. То же у нас. Количество заключенных и смертных приговоров было мизерным по сравнению с Европой. Этот факт часто приводится, чтобы оттенить размах красного террора, но тут же забывается, когда речь заходит о романовской империи в сравнении с западными демократиями. Такой вот двойной стандарт. К тому же Февральская революция произошла, когда в стране уже был парламент. Октябрьская революция случилась, когда установили республику. Где же отсталая, средневековая Россия? И таких передергиваний очень много. Наша творческая интеллигенция находится в плену скепсиса и нелюбви к своему Отечеству. Да, иной писатель клянется, что не может существовать в другой культурной системе, так как вырос на русской культуре, русский язык для него родной и так далее. Но объективно своим творчеством он не помогает стране развиваться, выходить из исторических тупиков, а воспитывает у соотечественников комплекс исторической неполноценности. Мол, такая нам попалась неудачная страна, такой неудачный человеческий материал. Конечно, есть деятели культуры, которые смотрят на своей народ иначе. Но они не на слуху. Литературными и кинематографическими премиями их не балуют. Вернусь к Выборгскому фестивалю, где я смотрел также игровое кино. После фильмов конкурсной программы хочется сказать: «Да будь оно все проклято!» — и куда-нибудь уехать. Угаровщина, понимаете? Причем снимают такое кино люди, вполне успешные, не вылезающие с западных фестивалей. Я привожу в этом отношении эпизод из фильма «Хрусталев, машину!». Там генерал попадает в некое общежитие — нечто среднее между сумасшедшим домом, пьяным омутом и борделем. Но такая картина может родиться только в голове сына лауреата Сталинской премии, выросшего в очень хороших условиях. Я провел все детство в заводском общежитии. Такого порядка, как там, мало где найдешь! Каждый тазик висит на своем гвоздике, каждая кастрюлька стоит на своей полочке, каждый знает, когда он моет пол. Если в общежитии, где живет тридцать семей (так это было у нас), люди не будут соблюдать порядок, наступит кошмар. А в кошмаре жить никто не хочет, кроме авторов новой драмы. Вот мы и имеем в кино фантазии на тему «немытой России» мальчиков и девочек из профессорских семей.

— Плюс «социальный заказ», скажете вы?

— Плюс «социальный заказ». Мы живем в эпоху мощных геополитических схваток. Первый раунд мы проиграли — распался Советский Союз. Сейчас есть могучие силы, заинтересованные в том, чтобы вслед за СССР распалась Россия, а ее недра стали достоянием мировых монополий. В ход идет все — культура и искусство тоже. Запад сейчас делает то, за что всегда критиковал Советский Союз. Он чрезвычайно идеологизировал искусство. Видно, что они отбирают для своих фестивалей из наших фильмов, кому дают премию, какие книги переводят. Они целенаправленно формируют образ России, не имеющей прав на историческое будущее. Появился класс деятелей культуры, которые цинично на этом зарабатывают. Они заранее знают, что спектакль, где матерятся и совокупляются, будет отобран на фестиваль за рубеж. Если сегодня появится современный Чехов и напишет современные пьесы, их не возьмут ни на один фестиваль. Аргумент простой: «Что это такое? Нормальные люди, нормальные отношения, пусть даже и сложные… Нет, такая, нормальная Россия нам не нужна. Зато чудовищная, грязная лента «Жить» Сигарева обречена на успех за рубежом. А бывают фильмы типа «Елены» Звягинцева. Любопытно, что снят он по английскому сценарию и первоначально действие происходит там. Но потом, видимо, решили, что эта мрачная история отравительницы больше подходит для России. И получается странная вещь. Откуда режиссер взял в России такого кристального олигарха, которого играет Андрей Смирнов? Создается впечатление, что это барон Ротшильд в седьмом поколении. Да от новых русских за версту несет паленой водкой, порохом огнестрелов и мерзостью первичного накопления. У нас еще таких нет. А вот Звягинцев изображает простую русскую семью, ради которой жена-сиделка Елена идет на преступление. Это же сборище каких-то бездельников, уродов, недочеловеков. Жена — крольчиха, муж — патологический бездельник, сын — скинхед, развлекается убийством бомжей. И Елена убивает ради денег, чтобы купить место скинхеду в институте? А если бы этот мальчик из простой семьи был неглупый, усердный, добрый, он мог бы поступить на бюджетное отделение? Едва ли… Так почему же режиссер так сладострастно изображает семейную зоологию? А ему важно показать: богатые — это благородные и слегка сексуально озабоченные люди, а вот бедная Россия — злобные скоты, потому и бедные. Но ведь это же вранье от начала до конца! Идеологическая схема, которая выдается за искусство. Причем схема более примитивная, чем в советском кино. В фильме «Елена» я увидел прежде всего какую-то гемоглобиновую нелюбовь к России. И премии буквально обрушились на Звягинцева.

— На телекинофоруме вы дважды возглавляли жюри конкурсов «Телевизионные программы и фильмы» и «Телевизионные игровые фильмы». Что вы можете сказать о телевизионной кинопродукции этого фестиваля?

— На телекинофорум отбираются фильмы, в которых при всей сложности позиции автора все-таки присутствует позитив. И какое-то светлое начало. Хотя бывают неожиданности. Например, в конкурсе прошлых лет был фильм про Катынь, отражающий польскую версию трагедии. А ведь есть, по меньшей мере, еще две, а то и три версии. Почему мы должны ограничиваться антирусским взглядом поляков? Нет, пусть зритель сам решает, какая версия убедительнее. И мы, поспорив, не дали ленте никаких премий. Но это, скорее, исключения. В целом же телекинофорум «Вместе» старается не разъединять, а соединять.

— Каждый телекинофорум приезжает в Ялту не с пустыми руками. Что в этом году собираетесь дарить городу?

— В этом году мы дарим Дому-музею Чехова прекрасный рояль. Этот инструмент необходим, ведь музыка и в жизни, и в произведениях писателя играла огромную роль. Музей Чехова без хорошего, настоящего инструмента — нонсенс. Вообще, положа руку на сердце, фестиваль сделал для города много. Ялта без памятника Чехову не Ялта. Поставленная телекинофорумом около десяти лет назад на набережной скульптурная композиция «Чехов и Дама с собачкой» уже стала визитной карточкой города.

Беседовала Елена БУЛОВА «Московская правда», 3 октября 2012 года

Тридцать третий после Пушкина

Писатель Юрий Поляков, лауреат Бунинской и Гоголевской премий, автор ставших в свое время литературным событием повестей «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и многих других, приезжал к нам по приглашению БГАДТ имени М. С. Щепкина, открывшего сезон премьерой спектакля «Одноклассники» по его пьесе. В музее театра и состоялась встреча писателя с поклонниками его литературного и журналистского творчества. В непринужденной обстановке артисты, журналисты, студенты пообщались с гостем, который отвечал на самые разные интересующие их вопросы — от литературных до политических. Фрагменты этой встречи предлагаем вашему вниманию.

— Юрий Михайлович, как вам удается вести столь многогранную деятельность — вы и прозаик, и драматург, и главный редактор еженедельной газеты?

— Еще с советских времен бытует стереотип, что лучше всего писателю работать дворником. Тогда это точно хороший писатель! Если он управдом, то это уже подозрительно… Ну да, Андрей Платонов работал когда-то дворником в Литинституте… Но практически все классики девятнадцатого века были если не государственными чиновниками, то, как Пушкин и Достоевский, — журналистами, издателями газет и журналов. Некрасов был просто, можно сказать, журнальным магнатом и очень прилично на этом зарабатывал. А я много лет занимался только литературным трудом — с восемьдесят шестого по две тысячи первый год, до того, как мне предложили возглавить «Литературную газету».

Инсценировки своих произведений я начал писать давно. Театр «Табакерка», недавно отметивший свое двадцатилетие, начинался моей пьесой по повести «ЧП районного масштаба». Спектакль шел у них под названием «Кресло». А оригинальные пьесы я начал писать в конце девяностых годов, можно сказать, от отчаяния. Мы с женой Натальей любим в театры ходить, а в то время эти походы всегда вызывали шок. Когда мы с Говорухиным работали над фильмом «Ворошиловский стрелок» (я там выступил в качестве сценариста), исполнитель главной роли Михаил Ульянов попросил нас написать для его театра «нормальную пьесу», без чернухи и нецензурщины, чтобы не стыдно было смотреть всей семьей. Мы такую пьесу написали, называлась она «Смотрины». Но Ульянов счел ее слишком острой. Взяла ее Татьяна Доронина. Во МХАТе имени Горького «Смотрины» успешно идут уже двенадцатый-тринадцатый сезон.

В две тысячи седьмом — две тысячи восьмом году я писал пьесу о поколении, разрубленном пополам девяносто первым годом. Моим сверстникам было легче, потому что страна, в которой мы жили, политический строй рухнули, когда нам было по тридцать семь лет и мы были уже людьми, сформировавшимися нравственно, социально и профессионально. А как это ударило по тем, кому было семнадцать-восемнадцать лет?.. Так вот, я чувствовал, что пьеса у меня получилась… И для меня было большим удивлением, когда театры под разными предлогами один за другим начали «Одноклассников» возвращать. Одни вежливо обещали — «когда-нибудь, через четыре сезона, непременно поставим, а сейчас извините…». Другие прямо говорили, что им пьеса не подходит. Директор театра Ленкома очень обрадовался возможности занять в спектакле Караченцова (главная роль Ивана Костромитина, инвалида-афганца, была как будто создана для него, и Москва бы ломилась на спектакль со своим любимым актером). Но после прочтения Марк Захаров сказал: «Эта пьеса абсолютно чуждой нам идеологии, и мы ее ставить не будем!». Зато главный режиссер Театра Российской армии Борис Морозов, прочитав мою пьесу, позвонил мне на следующий день около восьми часов утра: «Никому не отдавай, я все отложу, а ее поставлю!» Теперь она идет не только у Морозова, но и по всей стране, от Калининграда до Владивостока. И вот Борис Афанасьевич перенес постановку в Белгород… Везде это своеобычное произведение, иногда в чем-то, а иногда сильно отличающееся от оригинала. Не текстуально, конечно, но по режиссерскому решению. Одному постановщику важнее социальная острота, другому — лирическая тема, третьему — мелодраматичность…

— Хочется знать: все-таки в каком жанре вы чувствуете себя наиболее вольготно? Что вам более близко — поэзия, проза или драматургия?

— Видите ли, существует какая-то закономерность — каждый серьезный отечественный прозаик писал пьесы. В какой-то момент хочется уйти от словесной вязи и перейти к жесткому диалогу. На мой взгляд, мне больше всего удаются социально-психологические комедии. Даже если взять «Одноклассницу», в ней, несмотря на драматичность, много комических, даже фарсовых моментов. Наша жизнь так устроена: мы плачем, а через полчаса смеемся, потом опять плачем… Однако если я пишу какую-то серьезную прозу, то не могу отложить ее в сторону на несколько месяцев и заняться пьесой. Этим ведают какие-то разные части мозга! Вот от стихов к прозе переход органичен.

— «Литературная газета» — издание патриотичное, пророссийское, заставляющее думать… Наверное, вам непросто найти сегодня единомышленников в элите отечественной интеллигенции?

— Казалось бы, какой еще может быть газета, издаваемая в России, — только пророссийской! Но, к сожалению, антироссийских, антипатриотичных газет достаточно… Один государственный чиновник в интервью «Российской газете» заявил, что его беспокоит проблема «казенного патриотизма». Я ему возразил, что у нас в стране эта проблема появится нескоро, у нас — проблема «казенного антипатриотизма», который финансируется из государственной казны!

Когда в две тысячи первом году я пришел в «Литгазету», это был заповедник непуганых либералов, которые не желали понять, что произошло в девяносто первом году. Имя Валентина Распутина, например, ни разу не упоминалось. В сфере культуры, журналистики высказывать свои патриотические взгляды, приверженность интересам своей страны — дело опасное. Если ты позиционируешь себя таким образом, то очень быстро понимаешь, что гранты — не для тебя, поездки на фестивали — не для тебя, престижные ярмарки, премии «Букер», «Большая книга» — не для тебя. В сентябре в Краснодаре, во время «круглого стола» с президентом, я выступил и сказал об этом: о каком воспитании патриотизма может идти речь, если современный деятель культуры, который рискнет объявить себя патриотом, обречен на то, что его быстро оттеснят на краешек… Правда, со мной это сложно сделать. Как писатель, я получил признание еще при советской власти, у меня есть свой читатель, во мне заинтересован издатель, и живу я не с грантов и премий, а от издания книг. Я человек независимый, хотя некоторое давление все равно ощущаю.