Спальня светской женщины

Если бы на другой день вы вздумали спросить у нсго, что представляли на сцен? Драму, комедію, водевиль или балетъ? Въ русскомъ или во французскомъ театр былъ онъ? — Викторъ врно не могъ бы удовлетворить вашего любопытства. Онъ ни разу не взглянулъ на сцену; онъ не думалъ ни о сохраненіи приличія, ни о томъ, что нкоторые, посматривая на него, коварно улыбались, что другія просто смотрли на него съ полупрезрительною гримасою, какъ на чудака. Онъ не воображалъ, что на другое утро будетъ продметомъ разговора, игрушкою свтскаго пусторчія… И что ему было до свта? Его свтъ, его рай, его жизнь заключались въ ней одной. Она была передъ его очами — и онъ ничего не видалъ, кром ея… Онъ пилъ ея взоры, онъ слдилъ ея движенія, онъ хотлъ уловить въ измненіяхъ лица ея душу. Но она вся казалась ему душою.

Пылающія очи юноши, небрежныя волны его кудрей, дикое вдохновеніе, оснявшее чело его, неизысканная, можетъ быть, слишкомъ простая одежда — все заставило княгиню обратить на него небольшое вниманіе… Она навела на него лорнетъ… Съ перваго взгляда онъ показался ей чрезвычайно страннымъ. Эта странность задла ея любопытство, а говорятъ, будто бы женщины любятъ все, что выходитъ изъ ряду обыкновеннаго… И княгиня, желая вполн удовлетворить эту слабость, — общую всмъ женщинамъ, начиная съ ихъ прабабушки Евы, — начала внимательно разсматривать Громскаго.

Посл такого созерцанія она задумчиво обратилась въ сторону; она угадала состояніе души молодого человка, и сквозь эту задумчивоеть можно было провидть самодовольство женщины, привыкшей побждать, потому что страстныя уста ея пошевелились улыбкою.

При разъзд, когда она садилась въ карету, ея взоръ нечаянно встртился со взоромъ молодого человка. Онъ стоялъ будто окаменлый въ толп со сложенными руками, слдя шаги ея; она сла въ карету… Кони двинулись… И она два раза выглянула изъ окна, чтобы посмотрть на него.

Цлый вечеръ она была необыкновенно разсянна. — Это передала намъ раздвавшая ее горничная.

Когда посл театра Громскій, по приглашенію своего друга, явился къ нему, графъ съ необыкновеннымъ участіемъ бросился къ нему навстрчу.

— Я тебя искалъ везд посл окончанья спектакля, — говорилъ онъ, — обгалъ вс коридоры и не могъ найти. Мы вмст дохали бы въ карет…— И, схвативъ его за руку, онъ увлекъ его въ свой кабннетъ.

Кабинетъ графа красовался умышленно поэтическимъ безпорядкомъ. Вы сказали бы съ перваго взгляда, что это роскошное святилище поэта или заманчивая мастерская художника. Тамъ и сямъ на столахъ съ привлекательною небрежностью были разбросаны новйшія книги, журналы, эстампы; въ углу стояли: станокъ художника, зрительная труба; вс стны были увшаны снимками съ картинъ Рафаэля, Доминикино, Корреджіо, Мюрилло, въ богатыхъ золотыхъ рамахъ; въ амбразур оконъ висли портреты великихъ поэтовъ и замчательныхъ современниковъ на политическомъ поприщ. На доск мраморнаго камина стояли небольшіе бюсты: Петра Великаго, Екатерины, Наполеона, Говарда, Вольтера, Ньютона. Яркое освщеніе прихотливо играло на вычурныхъ бездлкахъ бронзы. Но, разсмотрвъ эту комнату, вы приняли бы ее за выставку вещей, продающихся съ публичнаго торга и соблазнительно разставленныхъ для глазъ покупателей.

Графъ посадилъ своого друга на широкій диванъ, который, вроятно, созданъ былъ для лежанья, и, придвинувъ къ дивану огромныя кресла, спинка которыхъ упадала назадъ, позвонилъ и разлегся въ нихъ.

— Чаю и трубокъ! — сказалъ онъ вошедшему человку. Чай и трубки были принесены.

Викторъ отбросилъ свою трубку и устремилъ нетерпливыя очи на Врскаго…

— Не правда ли, Александръ, — произнесъ онъ, — ты сдержишь свое общаніе и разскажешь мн о ней…

— Ого! Княгиня видно не на шутку защемила твое сердце… Въ самомъ дл она чудесная женщина! Она создана быть идеаломъ поэта: ея образованность, ловкость, тонкое познаніе незамтныхъ оттнковъ свтскости, пламенная душа, огненное воображеніе…

— А ея мужъ? — перебилъ влюбленный.

— Минута терпнія!.. Я передамъ теб хронологичсски короткую исторію этой женщины, короткую потому, что ей только 23 года.

Громскій придвинулся къ кресламъ графа, и послдній началъ разсказъ свой почти въ слдующихъ словахъ:.

"Генералъ адъютантъ Всеславскій имлъ одну дочь. Эту дочь звали — Лидіей. Говорятъ, малютка была такъ нжна и очаровательна, какъ мысль ангела. Ея голубые глазки, ея блокурая головка, разсыпавшаяся локонами, ея поразительная близна и легкій розовый оттнокъ на щечкахъ — все давало ей право, безъ всякаго ходатайства, быть включенною въ число прелестныхъ малютокъ. Она была неоцнимый брилліантъ. Мать ея, женщина съ необыкновеннымъ умомъ и съ утонченнымъ образованіемъ, любила ее до изступленія. Генералъ не могъ на нее наглядться… Наступилъ 1812 годъ. Наполеонъ шелъ на Россію. Россія приготовляла гостю кровавое пиршество. Незабвенный Барклай очищалъ ему дорогу и заводилъ его въ самое сердце Россіи. Москва пустла, чтобы дать полный раздолъ несмтнымъ полчищамъ исполина. Генералу назначенъ былъ важный постъ въ арміи. Онъ простился съ женою, прижалъ къ сердцу 4-хлтнюю Лидію и слъ на коня… Лидія съ каждымъ днемъ становилась миле, съ каждымъ днемъ проявляла удивительныя способности, необыкновенную смтливость для своихъ лтъ… Генералъ, возвратившійся изъ похода, съ грудью, увшанною орденами, ушпиленною звздами, съ одной ногой и съ двумя костылями, былъ въ восхищеніи отъ своей дочери… Время шло. Событіе за событіемъ совершалось. Уже русскіе успли прогуляться въ Парижъ и съ запасомъ французскихъ фразъ воротиться домой. Въ исход 1819 года генералъ скончался. День 5-го мая 1821 года палъ въ океанъ вчности — и Бурбоны вздохнули свободно на трон…

"Въ исход этого мсяца Всеславская ухала въ чужіе края, вмст съ 14-лтнею своею дочерью, которая уже ршительно поражала остротою ума, красотою и ловкостью.

"Четыре года провели он въ Париж: три года Лидія никуда не вызжала, эти три года были посвящены ея образованію; на четвертый яркая русская звзда блеснула на горизонт парижскихъ обществъ, ослпляя взоры самыхъ взыскательныхъ парижанъ. Ея нравственное образованіе было кончено, начиналось образованіе свтское. Въ 1825 году он возвратились въ Петербургъ.

"Въ начал зимы 1826-го года гостиныя петербургскія ознаменовались новымъ явленіемъ… Въ этихъ гостиныхъ показалась очаровательная, несравнимая двушка. Эта двушка была Лидія… Ея блестящее образованіе, ея покоряющая красота пеожиданно изумили всхъ. Дворъ обратилъ на нея свое благосклонное вниманіе — и на слдующуіо зиму она была пожалована во фрейлины. — Въ ту же зиму она лишилась матсри. Въ 1828-мъ году она должна была выйти замужъ за полковника князя Гранатскаго, который присоединилъ къ ея огромному состоянію свои милліоны. Этотъ бракъ не могъ бытъ выборомъ ея сердца: князь ничего не иметъ, кром своего имени и золота. Вотъ уже годъ, какъ онъ посланъ съ какими-то порученіями на Кавказъ. Время его возврата не опредлено. Княгиня покуда дышитъ свободою…"

При этомъ слов и Громскій, все время слушавшій разсказъ графа съ напряженнымъ вниманіемъ, вздохнулъ легче и свободне.

"Молодая княгиня, — продолжалъ графъ, — два года сряду постоянная владычица обществъ самаго высшаго тона, неизмнимая законодательница модъ. Она окружена неотразимой толпою обожателей: ея взглядъ — жизнь, ея желаніе — законъ, ея вниманіе — рай.

"Можетъ быть исторія княгини не иметъ поэтической стороны: это исторія многихъ свтскихъ женщинъ. Поэзія — сверкаетъ страстью и дышитъ любовью… Но согласись, что такая женщина не можетъ долго существовать безъ любви…

— Настала ли пора ея любви или нтъ?..

— Во всякомъ случа любовь должна быть тайною, — прибавилъ съ странною улыбкою Врскій…

Викторъ Громскій задумался. Было нсколько минутъ молчанія…

Графъ выпустилъ изо рта длинную ленту дыма.

— Хочешь ли, я тебя представлю къ ней? — сказалъ онъ.

Лицо Виктора подернулось страшною блдностью… Сердце его било тревогу. Эта мысль досел была для него такъ недоступна, что онъ оскорбился предложеніемъ своего товарища.

— Я не знаю, кстати ли твоя шутка? — возразилъ холодно юноша.

— Что съ тобой, Громскій? я не думалъ шутить. Я очень серьезно спрашивалъ и спрашиваю тебя: хочешь ли быть съ ней знакомымъ?

Юноша не могъ ничего отвчать, онъ соскочилъ съ дивана и съ непередаваемымъ волненіемъ чувствъ бросился на грудь графа… Измненія лица его были неизслдимо быстры: въ это мгновеніе оно вдругъ вспыхнуло темнымъ румянцемъ.

Аристократъ снова улыбнулся; но эта улыбка, казалось, замнила въ немъ вздохъ. Онъ подумалъ — я ужъ не имю наслажденія такъ сильно чувствовать; для меня не будетъ такой минуты!