Спальня светской женщины
Шрифт:
— Я завтра же предувдомлю о теб княгиню. Ручаюсь, что она приметъ тебя какъ нельзя лучше…
— Неужели завтра? — возразилъ Викторъ, котораго волненье едва начинало стихать.
— Да, но одно условіе, прежде чмъ ты представишься къ ней! — Произнеся это, графъ сжалъ руку товарища въ своей рук.— Ты не знаешь общества, его нелпыхъ предразсудковъ, его мишурныхъ прихотей, его ничтожныхъ мелочей. Я теб говорю объ этомъ, какъ твой старый товарищъ, твой другъ, надясь, что слова мои будутъ имть всъ въ твоихъ мысляхъ… Чтобы не сдлаться страннымъ въ близорукихъ глазахъ общества, ты долженъ низойти до него и обратить вниманіе на мелочи. Знаешь ли, что эти мелочи иногда удивительно дйствуютъ и на самую умную, но свтскую женщину?.. Теб надобно одться, соображаясь съ теперешней модою. Покройц твоего платья годится только для уединеннаго кабинета. Онъ будетъ смшонъ въ роскошномъ будуар женщины.
Слезы брызнули изъ глазъ молодого человка…
— Александръ! — произнесъ онъ съ чувствомъ, — этою откровенностью ты напоминаешь мн старое время, нашъ школьный бытъ, который прошелъ невозвратимо. Я полагаюсь на тебя во всемъ. Я твой. Видть эту женщину сдлалось для меня необходимостью. Для нея, но только для нея, я готовъ сдлаться куклою…
Пробилъ часъ… Старые школьные. товарищи разстались. Съ самаго выпуска никогда графъ не казался такъ расположеннымъ къ Виктору, какъ въ этотъ вечоръ. Онъ разжогъ въ Виктор отрадную надежду видть въ немъ по прежнему друга… Восторженный, переполненный ожиданіями, онъ возвращался домой. Фантазіи его разыгрывались на слдующей мысли: я буду видть ее, говорить съ нею, дышать однимъ воздухомъ! Можетъ быть я снова буду имть друга!
Когда Громскій вышелъ отъ графа, графъ звнулъ, потянулся и подумалъ:
"Какъ неуклюжъ и неловокъ будетъ онъ въ обществ! Какой превосходный и поразительный контрастъ: влюбленный чудакъ-студентъ рядомъ съ свтской женщпной лучшаго тона! Право, я доставлю не одной княгин случай отъ души посмяться!"
Знаете ли вы, что такое вполнсвтскій человкъ. Вы встрчаете его въ обществ въ разныхъ видахъ: или въ франтовскомъ фрак съ желтыми перчатками и тросточкой, или затянутаго въ мундиръ, гремящаго шпорами и махающаго блымъ султаномъ. Свтскій человкъ — существо, дышащее только атмосферою гостиныхъ, вздумайте лишить его этой атмосферы: онъ уннчтожается, гибнетъ. Вы у него отняли жизнь. Вы посадили комнатную птичку подъ пневматическій колоколъ. Свтскій человкъ ежедневно кружится безъ цли около лжи, сплетней, напыщенности, предразсудковъ, прихотей, выдумокъ, — словомъ, около всего толкучаго рынка жалкой человческой ничтожности, и, наконецъ, одурваетъ отъ круженія… Онъ будто флюгеръ, вертящійся во вс стороны по прихоти втра и погибающій отъ ярости бури. Въ этомъ человк постепенно стираются самобытность и чувства, врованія и мысли, какъ стирается вычеканенная поверхность монеты отъ долгаго употребленія. Онъ иметъ совершенно одинаковую съ нею участь: истертый свтскій человкъ и истертая монета перестаютъ быть въ ходу, потому что вс начинаютъ бояться ихъ фальшивости. Въ самомъ дл, сохрани васъ Богъ довриться опытному свтскому человку: для него нтъ ничего высокаго! Онъ топчетъ въ грязь все прекрасное, онъ смется надъ всмъ благороднымъ, онъ ни отъ чего не краснетъ, онъ ничему не удивляется, онъ не хочетъ ничего чувствовать! И со всмъ этимъ не воображайте, чтобы онъ походилъ на Атамана разбойниковъ г-жи Радклифъ или на Саффи Евгенія Сю… Нимало! Дйствія свтскаго человка не имютъ никакой опредлительности, никакой цли… Онъ безбожно растрачиваетъ свою душу и не подозрваетъ этой растраты. Порокъ и безчувствіе вкрадываются къ нему безъ сознанія и одолваютъ его безъ сопротивленія. Онъ не злодй, — это имя для него черезчуръ громко: онъ ничтожный рабъ случая, онъ жалкій поденщикъ моды… не боле!
Идеалы Виктора Громскаго о свтскихъ людяхъ и обществ никакъ не сходились съ существенностью… Его выводы были извлечены изъ лучезарныхъ фантазій, а не основаны на гранитныхъ фактахъ! Хотя графъ Врскій усплъ разочаровать его во многомъ, но онъ старался оправдывать его передъ собою, какъ могъ. Еще призракъ дружбы не распадался въ глазахъ молодого человка, еще онъ былъ счастливъ.
Оставляя безъ сожалнія уединенность занятій, онъ съ трепещущимъ сердцемъ, съ неопредленными ожиданіями, вступалъ въ общество.
Ему готовилось испытаніе!
Мы едва не забыли сказать читателямъ, что около этого времеый имя Громскаго, разсяннаго по всмъ повременнымъ изданіямъ, длалось извстнымъ не одному только записному цеху литераторовъ… Это имя зажигалось звздой надежды на безпривтномъ горизонт русской литературы…
Черезъ полторы недли посл описаннаго нами свиданія Виктора съ графомъ, въ сумерки одного вечера, по Большой Милліонной съ громомъ катилась ямская карета, запряженная четвернею разгонныхъ коней… Въ этой карет сидлъ графъ съ молодымъ поэтомъ, сердце котораго билось такъ сильно, будто хотло прорваться… Черезъ минуту громъ смолкъ. Карета остановилась у гранитныхъ колоннъ подъзда
княгини Гранатской. Подножки хлопнули… у Громскаго захватило духъ…Княгиня сидла въ своемъ будуар, ярко блествшсмъ огнями, на широкомъ оттоман, окруженная махровыми розами, которыя роскошно красовались на тонкихъ стоболькахъ своихъ и плнительно оттнялись отъ ея лебединой груди… Маленькія ножки княгини завидно покоились на цвтистой ткани богатаго ковра; передъ ней стояло огромное трюмо въ золоченой рам. Поодаль на малахитовой доск стола красовались большіе бронзовые часы… Стны будуара были обиты волнистой шелковой матеріей благо цвта, отороченной вверху позолочеыными карнизами. Надъ головюй княгини висла широкая лента звонка съ золотою, искусно обдланною ручкою; возл нея стоялъ небольшой столикъ, на стол развернутая книжка, а на книжк большой перламутровый ножъ.
"Графъ Врскій и г. Громскій", сказалъ размреннымъ голосомъ вошедшій лакей.
Княгиня посмотрлась въ трюмо.
Об половинки зеркальной двери растворились.
Графъ Врскій показался первый. за нимъ шелъ поэтъ… но то не былъ позтъ Громскій, старый знакомецъ нашъ, всегда непринужденный въ движеніяхъ, всегда небрегшій о своей одежд, закутанный въ длинный сюртукъ или фракъ стариковскаго покроя съ короткими фалдами, съ таліей на спин и съ буфами на рукавахъ, въ бломъ галстук съ маленькимъ бантикомъ, затянутымъ съ нмецкою аккуратностію. Совсмъ нтъ! то былъ молодой человкъ, наряженный по послдней мод: въ узкій фракъ, совершенно обтягивавшій его, съ двумя лацканами, отлетвшими далеко отъ груди и выказывавшимися за спиною, будто остроконечныя крылья летучей мыши; съ небрежно разввавшимися концами чернаго галстука, въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ, съ обстриженною и завитою, какъ у барашка, головою, съ неловкою и странною поступью, съ руками, отпятившимися назадъ, будто просившимися вонъ изъ фрака… Вы нехотя улыбнулись бы, взглянувъ на эту фигуру, вы подумали бы, что это уморительная пародія на послднюю картинку Petit Courier des Dames или нашего Телеграфа.
Кто же былъ этотъ молодой человкъ?
Красня и потупляя глаза, мы должны признаться, что это точно былъ Викторъ Громскій.
До какихъ глупостей не доводитъ любовь 20-тилтняго юношу!
Княгиня, быстро осмотрвъ его съ ногъ до головы, едва скрыла улыбку, кусая нижнюю губу… Но видно было, что она тотчасъ узнала въ неуклюжемъ франт того молодого человка, который такъ сильно заманилъ ея любопытство въ театр.
Посл улыбки первое ея чувство было — досада: она хотла видть его въ эту минуту точно такимъ же, какъ увидла его впервые.
Графъ подвелъ къ ней Громскаго: лицо поэта было подернуто заревомъ, онъ дрожалъ всми членами, будто преступннкъ, приведенный передъ судьею для того, чтобы выслушать изъ устъ его роковое слово: смерть.
Но въ эту минуту смшная сторона его незамтно уничтожалась: онъ возбуждалъ не жалость, а участіе.
Княгиня съ очаровательнымъ кокетствомъ, котораго ни уловить, ни выразить невозможно, предупредила бднаго юношу отраднымъ привтомъ, который сверкалъ позолотой ума и былъ распрысканъ обаятельнымъ ароматомъ гостиныхъ.
Она показалась ему какимъ-то божественнымъ видніемъ, какою-то плнительною грезою. Сердце его сжималось, расширялось и трепетало. Онъ залетлъ бы за предлы неба, но поневол былъ прикованъ къ земл, потому что мучительно чувствовалъ неловкость каждаго своего шага, каждаго движенія, каждаго взгляда.
Грустно, непередаваемо грустно, когда душа, трепещущая восторгомъ, хочетъ вспорхнуть въ свою родину — небо и бьется, какъ голубь въ стяхъ, въ грубой оболочк тла! Она, расширивъ крылья и стрлой разрзавъ перловое пространство воздуха, взвилась бы далеко, далеко… Но нтъ! Существенность, едва прикрывшая наготу свою грязными лохмотьями, всюду слдитъ бытіе человка и дерзко заслоняетъ передъ нимъ бездозорный, гигантскій яхонтъ — подножіе Божьяго престола! Существенность тянетъ его къ земл, указываетъ ему на землю, будто хочетъ сказать, что съ нею сопряжено его грядущее… О, для чего же духъ и тло слплены неразрывно, для чего переходъ отъ настоящей къ грядущей жизни — могила, стукъ заступа и пніе ангеловъ?
Громскій хотлъ бы безъ мысли о жизни, безъ трепетанія вкъ любоваться ея очами, подслушивать ея дыханіе, подмчать волненіе груди, а конецъ галстука щекоталъ его подбородокъ, и накрахмаленные воротнички рубашки рзали шею. Онъ заготовлялъ такія прекрасныя поэтическія фразы для разговора съ княгиней, — и ни разу не могъ отвчать связно на самые обыкновенные вопросы ея. Самолюбіе грызло его, какъ вампиръ; онъ чувствовалъ, что долженъ казаться чудакомъ въ глазахъ ея и глупцомъ въ мысляхъ… А между тмъ графъ разсыпался любезностью. Онъ говорилъ о самыхъ простыхъ вещахъ съ такою оборотливостью и ловкостью; рчъ его заострялась ироніей, играла невынужденной веселостью и блистала красивой изысканностью, какъ вычурная бумажка, завертывающая самую простую конфетку.