Спальня светской женщины
Шрифт:
Г-жа М*, женщина лтъ сорока пяти, находившаяся около десяти лтъ въ разъзд со своимъ мужемъ, принадлежала къ числу геніевъ по этой части. Въ одно октябрьское утро она сидла съ своей пріятельницей, двадцатипятилтней баронессой Р**, о которой уже мы говорили мимоходомь читателямъ, и разсказывала ей со всмъ поэтическимъ энтузіазмомъ слдующую повсть:
— Какъ жаль, что княгиня Гранатская отказалась отъ обществъ въ такія лта, съ такой красотой, съ такимъ образованіемъ! Она была обворожительнымъ украшеніемъ гостиныхъ, какъ теперь ты, мой милый ангелъ!.. Правда, въ ней не было этой легкости, этой граціозности, которая такъ необходима свтской женщин; ея манеры были немножко небрежны… однако, несмотря на то, она еще до сихъ поръ могла бы играть роль, хотя не такъ значительную, какъ прежде. Еще обидне, что мы лишились, и безвозвратно, ея вечеровъ: а эти вечера были очень милы, очень одушевлены. Говорятъ, ея домъ навсегда запертъ для
— Я была раза два у нея, когда она еще жила на своей дач,— перебила баронесса, — и она оба раза принимала меня; это было… кажется, въ конц іюня… Въ август я ее видла на музыкальномъ вечер у княгини Л** и на балу у графини З**…
— Право? — то были ея послдніе вызды. Я теб сказала, мой другъ, что ея домъ запертъ для всхъ, кром одного… Знаешь ли, кто этотъ одинъ? Человкъ никуда не вызжающій, ни съ кмъ незнакомый, какой-то чудакъ, самаго простого происхожденія, ужасно дурной собою… и къ тому же, говорятъ, поэтъ! А ты знаешь, Адель, какъ эти люди чудовищны въ обществ!.. Бдный мужъ княгини! Она, кажется, совсмъ забыла о его существованіи!.. Къ тому же, какой ужасъ, какое пятно для фамиліи князя: если бы зналъ онъ, что жена его иметъ связь съ человкомъ низкаго происхожденія!! другое дло, ея прежняя любовь… — Баронесса нахмурила личико. — У насъ, кажется, нравы еще не такъ испорчены: наши дамы не позволяютъ ухаживать за собой людямъ, которые Христа ради поддерживаютъ свое существованіе, этимъ художникамъ, этимъ поэтамъ! Къ тому же, слава Богу, эти ремесленники почти и не показываются въ нашихъ обществахъ… Какъ бы то ни было, княгиня до того ршилась компрометировать себя, что отворила дверь своего будуара для этого чудака. Онъ топчетъ ея ковры грязью своихъ сапогъ, онъ, говорятъ, коптитъ ея комнаты табачнымъ дымомъ! Фи! одна мечта о такомъ невжеств ужасаетъ меня, мн становится дурно. — Г-жа М* понюхала скляночку съ духами, которая стояла передъ нею. — Можно ли низойти до этого? Она проводитъ, запершись съ нимъ, цлые вечера… Онъ всегда ходитъ съ кинжаломъ; онъ дикъ, какъ индецъ, онъ страшенъ, какъ арабъ — и бдная княгиня, натурально, дрожитъ отъ страха, сидя возл него… Посл этого ты видишь, милая, почему она не можетъ ни принимать къ себ, ни вызжать… Я воображаю, какая жестокая сцена будетъ разыгрываться въ ея дом по прізд ея мужа. Мн отъ души жаль добраго князя!
Въ это время вошедшій лакеи подалъ г-ж М* запечатанную записку. Она прочитала и вся вспыхнула.
— Какая странность, милая! — продолжала она, отдавая записку баронесс.— Какъ ты думаешь, что это? Пригласительная карточка на вечеръ отъ княгини! Непостижимо! И вечеръ назначенъ посл завтра! Неужели ея дикарь покажется въ обществ?
— Ты ошибаешься, Аделаида, — произнесла наконецъ баронесса, — онъ вовсе не дикарь! Мн говорилъ объ немъ Александръ; напротивъ, онъ только страшный, неловкій… Онъ былъ когда-то его пансіонскимъ товарищемъ… и графъ былъ такъ любезенъ, что хотлъ доставить случай посмяться всмъ надъ его неловкостью, представивъ его къ княгин… Александръ уврялъ меня, что онъ хорошо знаетъ его характеръ, что онъ тихъ, какъ ягненокъ, и что княгиня вовсе не въ связи съ нимъ. Ей пришла одна изъ самыхъ странныхъ и невстрчаемыхъ прихотей: заниматься нмецкою литературой; онъ хорошо знаетъ этотъ языкъ — и въ ея дом не боле, какъ учитель. Впрочемъ, Александръ давно не видалъ его, нарочно же разспрашивать у этого чудака, какую роль играетъ онъ у княгини, вовсе незанимательно для графа!..
— Съ нкотораго времени я этому очень врю, — возразила съ насмшливою улыбкою г-жа М*.— И я знаю, что ты имешь причины боле слушать графа Врскаго, чмъ меня!
Черезъ день посл этого разговора зала княгини Гранатской блистала огнями; въ этой зал собрано было все: роскошь, изящество, утонченная свтскость, образованіе, острота, умъ, гордость, тщеславіе, изысканность, любовь, волокитство, юность, дряхлость, красота… и все смшивалось, вса сливалось, все кружилось въ глазахъ, оставляя въ памяти недоговоренныя фразы, недоконченныя мысли, недоясненные взгляды. Среди этого хаоса возставало одно существо упоительне всхъ, совершенне всхъ… То была хозяйка дома. Съ самаго появленія своего въ обществахъ никогда и нигд она еще не была такъ поразительна… Казалось, она одушевлена была новою жизнью, досел невдомою ей: жизнью души; новымъ чувствомъ, котораго она прежде тщетно искала: чувствомъ высокой любви!.. Взглядъ ея сверкалъ искрами сердца, уста трепетали поцлуями, грудь волновалась полнотою сладостпыхъ вздоховъ… Это было видніе, ниспосланное небомъ поэту. Это была мечта художника,
мечта Рафаэля, когда душа пробудила его и въ волшебномъ зарев указала стоявшую предъ нимъ Мадонну!Вс съ почтительнымъ удивленіемъ преклонялись предъ княгинею, вс были заворожены ею въ этотъ вечеръ…
Когда графъ Врскій, совершенно до того забывшій ее, вдругъ взглянулъ на нее и потомъ бросилъ испытующіе глаза на свою баронессу, она показалась ему такою жалкою, такою ничтожною! Онъ едва могъ скрыть свое волненіе — онъ обернулся въ сторону: прямо противъ него стоялъ статный, ловкій, заманчивый молодой человкъ, одтый съ самымъ тонкимъ, заботливымъ вкусомъ… Лицо его обведено было рзкими, поэтическими чертами; огненный взоръ его слдилъ въ ту минуту княгиню, будто говоря: "Дивитесь, дивитесь, безумные! Вдь я вложилъ въ это обворожительное существо душу, я раздулъ въ немъ искру огня! Это мое созданіе!"
Графъ невольно вздрогнулъ. Молодой человкъ былъ его прежній товарищъ — Викторъ Громскій.
Какая-то неопредленная мысль промелькнула въ голов графа.
— Княгиня сегодня очень интересна! — говорила г-жа М* стоявшей возл нея баронесс.
— Да, она не дурна, — блдня, отвчала послдняя. — А хочешь ли, Аделаида, я теб покажу ея любовника, этого страшнаго дикаря съ неразлучнымъ кинжаломъ. Вотъ онъ, направо отъ насъ, со сложенными руками…
Г-жа М* покрылась багровымъ румянцемъ… она вполн поняла ядовитую иронію баронессы.
— Это онъ? — сказала одна молодая дама стоявшему возл нея камеръ-юнкеру, указывая на Громскаго.
— Кажется, да.
— Ah! qu'il est beau, ce jeune homme! — Музыка гремла, все прыгало и вертлось съ беззаботнымъ самодовольствіемъ…
Княгиня, проскользнувъ незамтно мимо Виктора, устремила на него свой волшебный взглядъ, — взглядъ, который говорилъ ему: это все для тебя, для тебя одного, милый!..
Когда балъ приближался къ концу, когда утомитольная мазурка была на исход, нетанцовавшій графъ Врскій, стоя возл окна, разговаривалъ съ самымъ короткимъ своимъ другомъ, кавалергардскимъ ротмистромъ, Громскій, незамченный ими, очутился нечаянно сзади ихъ въ амбразур окна и сдлался невольнымъ слушателемъ разговора.
— Княгиня восхитительна! — восклицалъ ротмистръ… — Ты счастливецъ, Александръ! Но вмст съ этимъ ты и безумецъ: можно ли было промнять ее на баронессу, разстаться съ ней! Какая нелпая мна!.. Она не проститъ теб оскорбленія, ты потерялъ ее, и навчно! Говорятъ, уже твое мсто занято: и непостижимо! Какой-то неизвстный никому уродъ пользуется ея благосклонностью…
У Громскаго поднялся дыбомъ волосъ, но не отъ послднихъ словъ ротмистра.
— Вздоръ! — отвчалъ съ небрежною задумчивоетью и съ выразительною хвастливостью молодоіі графъ. — Сущій вздоръ! она моя, она не уйдетъ отъ рукъ моихъ! Она была и будетъ моею! Я перешагну черезъ этого глупца — и снова брошусь въ ея объятія… Я завтра же буду въ ея будуар!
Громскій былъ блденъ, какъ мертвецъ, етраіненъ, какъ помшанный; губы его синли; онъ весь дрожалъ въ лихорадк; кулаки его были стненуты, перчатки разорваны въ сгиб пальцевъ, и въ обоихъ кулакахъ онъ держалъ по половин батистоваго платка…
Когда вс разъхались, Громскій неслышно подошелъ къ княгин…
— До завтра! — произнесъ онъ убійственнымъ голосомъ и какъ тнь скрылся.
Она вскрикнула.
Громскій сдержалъ общаніе: на другой день, въ 11 часовъ утра, онъ былъ въ ся спальы. Цвтъ лица его былъ такъ же страшенъ, какъ наканун, въ ту минуту, когда онъ выслушивалъ роковыя слова, — будто жизнь его съ той минуты замерла въ немъ. Только глаза юноши сверкали молніей страсти, только походка была порывиста… Онъ засталь княгиню, противъ обыкновенія, въ этотъ часъ уже совершенно одтою. Видно было по изнеможенію лица ея и по истом во всхъ движеніяхъ, что она во всю ночь не смыкала глазъ. Онъ ходилъ по комнат; она съ замираніемъ сердца слдила шаги его.
Онъ остановился противъ нея.
— Знаете ли, княгння, — произнесъ онъ ледянымъ голосомъ, — я теперь только понимаю, что такое жизнь… Одна минута, только одна минута — и человкъ, слпецъ, стоитъ озаренный страшнымъ пламенемъ, пламенемъ, которое ниспосылаетъ ему само небо. Часто среди благодатной тиши лазореваго неба набгаютъ черныя тучи, спускаются ниже и ниже, захватываютъ дыханіе — и молнія, блеснувъ, распахнетъ гнвный свтъ свой по неизмримому пологу. Не правда ли, такая картина и неожиданна, и чудесна… Бури очищаютъ воздухъ, бури благодтельны, княгиня!..
Она молча, съ темнымъ предчувствіемъ чего-то, смотрла на Виктора.
Онъ опять сталъ ходить поперекъ комнаты…
Былъ тяжелый промежутокъ молчанія.
Онъ слъ возл нея.
— Княгиня! дло о жизни или смерти двухъ человкъ. Ихъ приговоръ въ устахъ вашихъ. Вчера вечеромъ случай открылъ мн многое. Я хочу стрляться…
— Что это значитъ, Викторъ? — произнесла она дрожащимъ голосомъ.
— Вы не понимаете, а прежде вы такъ хорошо понимали меня! Что жъ вы не спрашиваете, съ кмъ я хочу стрляться?..