Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Вон то зеленое пятнышко там, на небе, — начало рассвета, капелька света, светлячок, которого солнце послало вперед, чтобы убедиться, что все темно перед его восходом. Ваша жена ни за что вам не простит. Но женщины — неразумные человеческие существа. О-хо-хо! А по-вашему, разумные, Англия? Я вам докажу, что вы не правы, и быстрее, чем вы меня убедите. Вы говорите, что солнце красное. Я вижу, что таким оно и будет. Но я был в Испании много раз. Я пришел сюда в 1934-м, всю дорогу пешком, рисовал крестьянские дома и туристские памятники — потом они вышли альбомом в Берлине. Я осматривал страну. Испанию я знаю отлично. Мы спасли эту прекрасную страну от большевизма, хотя подчас я спрашиваю себя: зачем? Я боюсь здесь коммунистического правительства, потому что, если они придут к власти, мне конец. Весь мир покроется для меня тьмой. Может быть, Франко заключит пакт с коммунистической Германией и вышлет меня обратно. Такое уже бывало. Я чувствую, как моя кровать уходит из-под меня.

Моя жизнь была трагична, но я не из тех, кто оплакивает сам себя. Сегодня будет жарко. Я уже вспотел. Надо бы мне продать свой гараж и уехать, уехать в другую страну. Я вынужден покинуть жену и детей, а это не очень хорошая участь. Это заставляет мое сердце страдать, как — вы не можете себе вообразить. Я потихоньку перевожу тайные грузы в другой свой гараж и однажды я скажу ей, что еду проверить там дела, и больше она никогда меня не увидит. Я путешествую с легкостью, Англия, но мне почти шестьдесят лет. Вы заметили, что я не говорил о войне, потому что это слишком болезнетворно для меня. Мой дом был в Восточной Пруссии: Советы захватили фамильные земли. Они поработили и убили моих собратьев-земляков. Англия, не смейтесь. Говорите, надо бы оставить берлинскую стену навсегда? А, вы сами не знаете, что говорите. Я теперь вижу, что мое несчастье радует вас. Я там не был, конечно, но я знаю, что делали Советы. Моя жена погибла в одну из бомбардировок.

Англия, прошу, не задавайте мне этот вопрос: я не знаю, кто начал эти отвратительные налеты на мирное население. Когда начинается война, случается много всего. Много воды утекает под мостами. Но дайте же мне пройти дальше в моем рассказе. Прошу терпения. Оба моих сына в коммунистической партии. Как будто я за это сражался, истощал всю гигантскую энергию души и тела в борьбе за единую великую Германию. Я хочу поехать туда и побить обоих, избить их без милосердия, бить по ним, пока они не умрут.

Однажды я получил от них письмо, они зовут меня вернуться домой — не на родину, а домой. Как письмо попадает ко мне, не знаю, но его послали из Толедо. Они просят меня вернуться и работать для демократической Германии. Как думаете, почему они просят меня? Думаете, они невинны и просто любят своего отца, как положено сыновьям? Нет, все потому, что они знают — меня повесят, как только я туда вернусь. Вот почему они зовут. Это дьяволы, дьяволы.

Я уезжаю из Вилья Овеха, бросаю Испанию, потому что некто приехал сюда несколько недель назад и видел меня. Думаю, он узнал меня по некоторым фото в парижской газете и по другим, сделанным моими врагами. Они меня прихлопнули, они охотились за мной, как за зверем, и знают, где я теперь. Я знаю, они пока что не трогают меня, — должно быть, есть дело покрупнее — кто-то более важный, можно потом заняться мелкой рыбешкой. Тот еврей был непохож на других. Он был высокий, молодой и белокурый. Он был загорелый на солнце, очень красивый, как будто пробыл в Испании так же долго, как я, и однажды он подошел к двери моего гаража и заглянул внутрь прямо на меня. Он смотрел, чтобы убедиться. Я не мог выдержать его взгляда, и с моего лица можно было брать мел, как со скал в Дувре. Спрашиваете, откуда я знаю, что он еврей? Не издевайтесь надо мной, Англия, я ведь больше не против них. Я едва взглянул на его лицо и все ПОНЯЛ, потому что глаза у него горели, как угли; славный молодой человек, мог бы быть приятным туристом, но я знал, знал — сам того не понимая, откуда я это знаю, что он — один из их народа. Теперь у них есть своя страна; жаль, что у них не было своей страны до войны, Англия. Его глаза выжгли мне сердце. Я не мог пошевельнуться. На другой день он уехал, но теперь они могут прийти за мной в любую минуту. Я все еще молод, хотя мне и шестьдесят, а вы, может, думаете, что мне наплевать — пусть меня забирают, или, по-вашему, я убью себя, пока они не пришли?

Здесь мне оставаться невозможно, потому что люди обратились против меня. Может, еврей сказал что-то перед уходом, но один человек остановил меня в переулке и сказал: «Газман, убирайся, ступай домой». А ведь этот человек был моим другом, так что понимаете, как он меня глубоко поранил. И как назло, чтобы еще крепче мне вбить эти слова в голову, на стенках пишут крупно: «Газман, ступай домой!» Никто не понимает, что я желаю быть в одиночестве, жить мирно, работать как положено. Когда я лью слезы вот так, я чувствую, что я старый человек.

Я не должен был убивать тех людей. Я присел поесть. Они были голодные в снегу, и я не мог удержаться. Я не мог переносить, как они стояли и смотрели, люди, которые не могли работать, потому что у них не было еды, нечего было есть. А они все смотрели, Англия, все смотрели. Я думал: их жизнь — одна мука. Я ее прикончу. Если даже я буду кормить их, как на рождество, хоть три месяца, они все равно никогда не станут сильными. Я хотел помочь им освободиться от их жизни и страданий, дать им мир, чтобы они больше не мерзли и не голодали. Я перестрелял их из винтовки. После этого я совсем сбился с пути, потерял власть над собой. Душа моя была черна. Я убивал и снова убивал, чтобы прекратить поток страданий, который обрушился на меня. Пока я убивал, мне было тепло, я забывал о страдании, о ревматизме своей души. Как я мог так поступать! Я же был не такой, как другие. Я был художник.

Послушайте, не надо уходить. Не останавливайтесь, не бросайте меня. Солнце хочет напоить эту гору огнем. Я всегда буду видеть горы в огне, куда бы я ни дошел, куда бы ни ступала моя нога, — багровые горы, рассыпающие огонь со своих вершин. Даже до прихода еврея мне был сон однажды ночью. Я был молодым студентом в университете, и на асфальте были нарисованы круги для гимнастических упражнений. Я стоял в одном кругу, все переменилось, и замкнутый круг превратился в раскаленную добела сталь. Это был тонкий обруч, кольцо пылающего металла. Я хотел выйти из него, но не мог, потому что жар от него опалял мои ноги. Изо всех сил я напирал на него. Но, хотя я и был высокорослый человек, я не мог выпрыгнуть оттуда. Вместо книги у меня в руке очутился пистолет, и я собирался застрелиться, потому что твердо знал, что, если я застрелюсь, я смогу выйти из круга и освободиться. Я застрелил какого-то прохожего, и это был беззвучный выстрел. Но потом я проснулся — и ничего мне не помогло.

Военные говорят, что маршальский жезл лежит в ранце каждого солдата. В мирной жизни, мне кажется, в каждом шкафу лежит пара стоптанных сандалий, потому что нельзя знать, когда начнется самый долгий поход в жизни — не знаешь, преступник ты или нет. Я закопал вину в свою душу, как ослиный навоз в добрую почву. Если бы я был аристократом, я мог бы заявить, что всех моих предков повесили на крюках для мяса за попытку восстать. Если бы я был из фабричных рабочих, я мог бы сказать, что плохо разбирался в таких делах. Всякий, кто умирает, умирает напрасно, Англия, — значит, так поступить я не могу. Что я собираюсь делать? Ваши вопросы законны, но я практичен. Я разумен. Я не буду сдаваться, потому что я всегда разумен. Может быть, это лучшее наследство, которое досталось мне от отца. Я смотрю на свои карты и питаю большую надежду загнанного человека. У вас нет долларов, которые я мог бы разменять? Нету? А вы не можете хотя бы заплатить за починку машины долларами? Ах так. У меня есть второй «фольксваген», могу вам продать, всего год на ходу и быстрый, как молния, с многолетней гарантией на любых дорогах. Человек, у которого я его купил, брал его в Ньясаленд — через всю землю, полный оборот. Тогда заплатите мне в фунтах стерлингов — гибралтарских, если хотите. Я могу за один день обернуться туда и обратно на пароме, сделать нужные покупки в дальнюю дорогу… нет, не можете?

Будет облачный день, хорошо для езды в машине, потому что не так жарко. Ваша машина в отличном порядке и будет работать хорошо и очень долго. Это порядочная машина, с выносливым мотором и прочным корпусом. Но она не слишком поддается починкам и протянет не так долго, как вы думали, покупая ее. В другой раз, если хотите послушать моего доброго совета, покупайте «фольксваген». Вы об этом не пожалеете и всегда вспомните меня за такой солидный совет.

Я устал после бессонной ночи. Правьте осторожно на горных поворотах. Вы не видите, что там написано, на небе? Не видите? Глаза у вас нехорошие. Или, может быть, вы меня обманываете, не хотите меня обидеть? Там сказано: «Газман, ступай домой!» Куда я пойду? У меня здесь два собственных дома и гараж. У меня здесь собственность, Англия, собственность. Всю свою жизнь я хотел владеть собственностью, и мне придется все продать тут, в Вилья Овеха, чуть ли не за бесценок. Ступай домой, говорят они мне, ступай домой.

Разумный, здравомыслящий, интеллигентный! Теперь все разумные и здравомыслящие. Да, это прекрасные слова, но их надо держать в коробочке и любоваться ими, как этими двумя попугаями, которых хозяин отеля привез из Южной Америки. Смотришь на них, и их красота радует сердце. Один незадачливый американский турист хотел как-то потрогать их, поднес палец слишком близко к клетке, и кровь брызнула, когда щелкнул острый, как бритва, клюв. Их пестрая расцветка веселит вам душу, но когда вас выследили и приперли к стенке, в самый угол, какая тогда польза быть разумным и здравомыслящим? Дайте людям волю, и на вас накатит великое уничтожение.

У меня пусто в голове, когда я не спал ночь, но мне пора идти на работу и за работой все еще немного обдумать. Мое имя не Газман. Это имя дали мне испанцы, гордые, скрытные и завистливые, потому что я знаю свое дело. Меня всегда удивляло, что я так успешно сделал коммерческую карьеру, начав жизнь просто как нищий пеший бродяга, рисующий лица. А теперь я стану бездомным путником, когда мне совсем этого не хочется.

Крис отвернулся и быстро пошел через тихий городок к гостинице, лицо у него было серовато-зеленого цвета, как свежая ветка, с которой содрали кору. Его жена кормила младенца. Послезавтра они будут в Африке. Еще через шесть месяцев в Лондоне.