Спасения нет

Гвендолин следила за новостями кое–как, большей частью выходя на публичные каналы и более правдивые сообщения своего глобального политического комитета, а иногда разглядывая столбы дыма в неподвижном воздухе Лондона. Отрываясь от этих занятий, она помогала Горацио ухаживать за Криной. Безрезультатно, разумеется: они никак не могли прекратить процесс окукливания. К-клетки полностью завладели телом, перестроив его по устрашающе нечеловеческому плану. Но они хоть утешали ее как могли, когда она в эти мучительные двое суток изредка выплывала в сознание: успокаивали, заверяли, что свяжутся с ее родными, обещали, что после завершения процесса никто не потревожит ее кокона.

Эти разговоры давались Гвендолин достаточно тяжело: ей пришлось обратиться к глубочайшим резервам терпения и твердости — тем, что приберегались для самых дорогих из умирающих родственников. А эту женщину она знала не больше недели. Еще тяжелее было оттого, что Крина не испытывала боли. Луи, с которым Гвендолин изредка связывалась, подтвердил: первым делом кокон создает железу, выделяющую антидепрессант, так что жертва претерпевает изменение в неестественном спокойствии.

Под конец Гвендолин не выдержала и в последние часы оставила Горацио утешать Крину, как сумеет. А сама засела в полутемной гостиной, пила кофе с коньяком (не пожалев коньяка) и презирала себя за слабость. Не решалась выходить на новости, гоняла старые музыкальные записи и старалась ни о чем не думать — тем более о предстоящем выборе.

Лондон наконец успокоился. Из ее высоких окон виднелись лишь несколько пожаров. Власти понемногу восстанавливали контроль над улицами. Обсуждалось создание для коконов безопасных зон, где родственники смогут оставлять их под охраной. Она не слишком представляла, как это устроить, но инициативе аплодировала.

Где–то перед рассветом высветилась иконка Луи.

— Привет, мам, как ты там?

— Пьяная. Несчастная. Боюсь. Скажи еще раз — окукливание не заразно?

— Не заразно. Только если у тебя нет К-клеточных имплантов. Хотя на Земле были случаи, когда агенты оликсов обездвиживали людей нейроблокаторами, после чего вводили К-клетки в…

— Не надо! Не сегодня, милый. Просто… новых плохих известий я не выдержу, понимаешь?

— Ну и ладно. У меня для тебя хорошая новость.

— Охрененное спасибо!

— Мама!

— Да. Извини. Какая новость, милый?

— Через десять минут жди гостя. Я беззастенчиво воспользовался своей фамилией и напомнил кое–кому о старых долгах. Он принесет двадцатисантиметровый портал.

— И на что мне двадцатисантиметровый портал?

— Он от нашей «Службы поддержки в чрезвычайных ситуациях». Подвяжется к двухметровому прямоугольному порталу и доставит тебя прямо в Гринвичскую высотку. Оттуда один шаг до Нашуа, мам. Вы с папой в одну минуту попадете в безопасную систему Кормы.

— Это… просто сказка. Спасибо тебе, милый.

— Только много с собой не берите, хорошо?

— Луи… милый. Не знаю, сможем ли мы этим воспользоваться.

— Что?

— Послушай меня, дорогой. Здесь так много людей. Что они будут делать?

— На крайний случай есть план и для них, мама. И ты сама знаешь, что спрашивать не положено.

— Знаешь, ей было страшно, несмотря на все седативные, которыми ее накачали эти гады. Что за ужас? Лежать, следить, как чужие клетки поедают твое тело, понимать, что вата, в которую закутаны мысли, — от изнасиловавших твою кровь химикатов. Но она им не сдалась. Она была слишком сильной.

— О господи, мама! Просто используй портал, ладно?

— Ладно. Но что с остальными? Нельзя их так бросить.

— Мы не собираемся их бросать. Но ты им помочь не сумеешь, даже если останешься в Лондоне.

— Твой отец считает, что сможет. Он, хоть и не говорит, хочет остаться. Я его знаю. Ему каждый день звонят из его службы, просят совета. Дела плохи. Там целые сообщества оставлены на произвол судьбы.

— Мама! Прошу тебя! Слушай, у вас уже в доме кокон — за периметром безопасности. Вам с папой надо уходить.

— Я должна быть с ним.

— Нет, мам, это он должен быть с тобой. Нам для строительства хабитатов исхода понадобятся все, кто способен вести крупные проекты. Такие, как ты, мам. Эти хабитаты — спасение человечества, а важнее этого ничего быть не может. Не веришь мне, спроси папу.

— Ох, ты и вправду весь в него, да? Моих генов как не бывало.

— Мы оба знаем, что это неправда. Слушай, корабли Избавления подойдут к вечеру. Я не шучу: мы не знаем, как это будет. У них хватает мощи убить Землю и все живое на ней, и помешать им Оборона Альфа не сможет. Уходите! Сейчас, пока еще есть время.

— Если я сейчас уйду, а Лондонский щит не выдержит, я никогда себе не прощу.

— Хорошо. Тогда, может, так? Вы оба ждете, пока первый Избавитель подходит к Земле. Если они взломают щиты, вы оба немедленно уходите. Если щиты держатся… тогда пусть папа решает. А не ты. Понятно?

— Хорошо. Против логики не поспоришь.

— Ладно. Когда доставят портал, подвяжите его.

— Да, да.

— Я серьезно, мам. Если ты думаешь, что я не найду способа доставить вас силой, ты так больше не думай.

Она не сдержала прокравшейся на лицо улыбки.

— И зачем ты стал взрослым?

— Чтобы заботиться о вас.

— Мой сын!

— Мам, пожалуйста, береги себя.

— Конечно.

— Я буду пересылать вам поток информации от Обороны Альфа. Вы в прямом эфире увидите, что происходит с городскими щитами.

— Спасибо, Луи. Люблю тебя.

— Ты лучше всех, мама. Не рискуй.

Гвендолин запрокинула голову, уперлась затылком в мягкий валик кушетки. И протяжно–протяжно выдохнула.

— Ты меня изумляешь, — сказал от дверей Горацио.

Она поджала губы.

— Много слышал?

— Чего не услышал, о том догадался. Он, конечно, прав, тебе надо на Нашуа. Хоть у кого–то есть рабочий план спасения людей.

— Некоторых людей. — Она кивнула на окно. — Он не для тех, кто там, а ты рвешься туда.

— Да, потому что, если щиты устоят перед кораблями Избавления, живущим под ними людям в ближайшие годы очень нужна будет помощь. Разве они ее не заслуживают?

— Почему именно ты?

— По той же причине, почему ты должна работать над проектом исхода. Мы это умеем. Нет, мы это хорошо умеем.

Она взяла его за руку, притянула к себе на кушетку.

— Но это нечестно!

— Жизнь редко бывает справедлива.

— Я подумать не могу о разлуке с тобой. Навсегда.

— Остается надежда. Она у нас будет общая — вроде нашей личной запутанности. Этого оликсам у нас не отнять, — улыбнулся он.

— Верно.

Его улыбка, как всегда, пробралась ей прямо в душу. Она никогда не могла устоять перед его улыбкой. Из–за нее к глазам поступила предательская влага — слезы, которые нельзя было пролить, потому что это нечестно по отношению к нему.