Спасенная с «Титаника»

Неужели заходила жена директора колледжа? Весьма любезно с ее стороны.

– Простите, что доставила беспокойство, но мне нужно домой.

– Нет, моя дорогая, это никак невозможно, по крайней мере, пока вы не поправитесь. Вы ведь пытались утопиться.

– Я… что? – Мэй съежилась под простынями.

– Вы забежали в море, вас пришлось уводить на берег силой. Напугали людей своими причудами. Согласитесь, подобные вещи нельзя допускать.

От слов сестры голова у Мэй пошла кругом. Если бы только она могла вспомнить! Однако в памяти все сливалось в одно цветное расплывчатое пятно, а отдельные картинки, едва только Мэй пыталась вглядеться в них пристальнее, распадались на мелкие кусочки. Да, там было море… гладкое и блестящее, как серебряное зеркало, которое показывало Мэй ее же собственные грехи. Ей хотелось разбить это зеркало. Оно возвращало те картины, которые больше никогда не хотелось видеть: волны, смыкающиеся над головами, корабль, уходящий под воду, в коварную океанскую глубину… Мэй почувствовала, что сейчас заплачет, но слез не было – глаза оставались сухими, в них щипало. Почему я здесь? Что я натворила? И где малютка, которую вытащил из воды капитан?

Устыдившись, Мэй отвернула лицо от сестры, мечтая вновь погрузиться во мглу забвения, растаять в осеннем тумане, который ранним утром поднимается над прудом Стоу.

Дни тянулись унылой чередой. Все вокруг казалось блеклым и бесцветным. В ветхом, застиранном больничном белье Мэй чувствовала себя нелепо, точно это была не она, а какая-то другая женщина, утратившая самое себя. Еда в столовой была безвкусной, как жеваная бумага; тело, накачанное лекарствами, налилось свинцовой тяжестью. Мэй с трудом выползала во двор на прогулку, с трудом переставляла ноги, двигаясь по больничным коридорам.

Из открытых окон тянуло дымом костров, и когда она, шаркая, обходила вокруг больницы, сухие листья хрустели под башмаками, будто толченое стекло. Пальцы распухли и перестали гнуться, поэтому, сидя в рабочей комнате, Мэй лишь смотрела, как другие плетут корзины. Она не могла сосредоточиться ни на вязании, ни на набивке мягких игрушек. Время от времени сестра уговаривала ее заняться чем-нибудь полезным.

– Не могу, – жаловалась Мэй. – Руки не слушаются.

Все происходило словно в замедленном темпе. Мэй наблюдала за женщиной, которая плела кружева при помощи заостренных палочек: склонившись над валиком, она сосредоточенно переплетала нити, не обращая внимания на зрительницу. Если бы и Мэй могла с головой уйти в какое-нибудь занятие…

Она теребила катушки с намотанными на них нитками и видела себя совсем юной девочкой, полной надежд, слышала щелканье станков, разговоры товарок, перекрикивающих шум машин. Она снова была на бумагопрядильной фабрике, молодая, энергичная, верящая в любовь и светлое будущее. Куда делась та девушка? Кто эта грязная старуха, сгорбленная от горя?

– Не хотите попробовать? – спросила сестра, подводя ее к месту, с которого можно было наблюдать, как создаются кружева. Хлопчатобумажные нити послушно следовали за коклюшками, и кружево выплеталось так незаметно, так волшебно!.. Ритмичное мелькание катушек и палочек заворожило Мэй, загипнотизировало взгляд. Она подумала о сетях, что ткут пауки: тонких, прозрачных, с широкими проемами между нитями. Ее разум – точно отрез кружева, в нем тоже много дырчатых проемов и узелков. Джо и Элен, Элла, океан и та роковая ночь. Закончатся ли когда-нибудь кошмары?

Как теперь разобраться в себе? Она слишком утомлена и объята страхом. Зато она может переплетать нити, создавая что-то новое. Мэй сидела и внимательно смотрела на тонкие заостренные коклюшки, которые порхали над валиком, словно чьи-то изящные пальцы. Да, она тоже попробует.

Позже, гуляя вокруг внешнего корпуса лечебницы, Мэй вдруг поняла, что больница Святого Матфея – не такое уж страшное место. Здание величественно высилось над округой, точно замок, вырастающий из тумана, и Мэй испытала благоговейный трепет перед его огромными размерами. Она слыхала о нем, но никогда не видела. Здесь ей не нужно задумываться о грядущем дне и готовить еду, можно просто сидеть в большой столовой и есть, что подадут. Конечно, ей поручают какую-то несложную работу, однако остается много времени, когда она может сидеть с коклюшками и плести узоры из нитей, обучаясь новому ремеслу, которое расслабляет ее негнущиеся пальцы.

Жизнь здесь похожа на сон и столь же нереальна. Мэй выдернули из действительности и поместили в этот замок, чтобы она обрела покой, но за его пределами осталось дитя, о котором она обязана заботиться.

Элла не заслуживает такой участи. Она всего лишь ребенок, сбитый с толку и напуганный, а теперь еще и по-настоящему осиротевший. Кто присматривает за ней? Если бы не проклятая усталость, если бы не тяжесть в руках и ногах… А может, Элле лучше без нее? Кому нужна такая мать?

* * *

В течение нескольких недель после печально закончившейся поездки на морское побережье все в школе относились к Элле с большим вниманием и заботой. Казалось, рядом с ней люди ходят на цыпочках, как будто у нее на груди висит табличка: «Ее мать упекли в дурдом. Она осталась одна, так что нечего пялиться». На самом деле все было не так. Хейзел была очень добра к Элле, а миссис Перрингс разрешила пожить с ними, поставив в спальню дочери раскладушку. Элла не понимала, почему маму увезли со связанными руками, почему держат взаперти в больнице для умалишенных и почему ее нельзя навещать. Миссис Перрингс пыталась объяснить:

– Ей нужен покой, милая. Она пережила сильное потрясение. Вид моря напомнил ей о твоем отце и о том, что он утонул. Врачи о ней позаботятся. Твоя мама не хотела бы, чтобы ты запустила учебу. Я заходила в колледж и к канонику Форестеру. Маму навещают, делают для нее все, что нужно. Не беспокойся, мы будем забирать ее почту, а тебе купим кое-какие необходимые вещи.

Эллу интересовал только один вопрос:

– Сколько она еще там пробудет?

– До тех пор, пока врачи не решат, что она поправилась и может вернуться домой. Будь спокойна, ты на время останешься у нас, а там посмотрим, как пойдет дело.

Элле нравилось ходить в школу вместе с Хейзел, а стоило ей загрустить, как мисс Парри тотчас придумывала для нее какое-нибудь задание. Элла скучала по парку Ломбард-Гарденс и виду, что открывался из окна ее комнаты на пруд Стоу. Службы в соборе она не посещала, так как Перрингсы были методистами, и по воскресеньям Элла ходила с ними в их церковь на Тэмуорт-стрит – там никто не знал, где находится Мэй.

Дни превращались в недели, и постепенно Элла начала привыкать к жизни с новой «сестрой», ее матерью и солдатом-дядей Джорджем.

В первую субботу, которую они провели вместе с Хейзел, девочки играли у ручья в Незерстоу, и Элла вспомнила о небольшом колодце под крышей из зарослей плюща. Это место было связано со Святым Чедом, там Элла и Мэй загадывали свои сокровенные желания. Пока Хейзел занималась на фортепиано, Элла сбегала к колодцу и горячо помолилась святому, чтобы он ускорил выздоровление мамы. Почему она не возвращается домой? Не хочет видеть Эллу? Действительно ли она ей не родная дочь? Во что бы то ни стало нужно выяснить правду. И у Эллы созрел план.

Глава 62

– Мы пришли навестить миссис Смит, – объявила Селеста, сжимая в руке букет алых георгин. Она и каноник Форестер стояли в огромном вестибюле больницы Святого Матфея, глядя на стрелку часов, которая приближалась к трем. Зазвонил колокольчик, возвещающий о начале времени посещений.

– Она сегодня не в настроении, – предупредила сестра. – Плачет целый день – бывают у нее такие приступы. Может, хоть ваш визит ее порадует.

Селеста пришла уже в третий раз, однако общаться с Мэй ей пока не разрешали. Сейчас она твердо решила не уходить, пока собственными глазами не увидит больную. Лечебница произвела на нее впечатление; для заведения подобного рода здесь очень чисто, заметно, что больница оснащена на хорошем, современном уровне.