Спаси меня

— Так что ты унаследуешь ранчо, которое не хочешь.

Сэйди пожала плечами. Ее чувства к «Джей Эйч» были запутанными. Она одновременно любила и ненавидела ранчо. Оно было такой же ее частью, как голубые глаза.

— Не знаю, что на уме у отца. Он не говорил мне, а я не спрашивала.

— Тебе это не кажется странным?

— Ты не знаешь моего отца, — прошептала она.

Винс чуть повернул голову влево. Сэйди заметила, что он иногда так делает и следит за ее губами.

— Сколько твоему отцу?

— Семьдесят восемь.

К чему все эти вопросы? Не может же Винса так интересовать ее жизнь. Это лишь секс на одну ночь. Ничего больше. Сэйди отодвинула тарелку.

— Закончила есть?

— Да.

Винс улыбнулся:

— Готова продолжить?

А. Он просто убивал время, задавая эти вопросы в ожидании, пока она поест. Сэйди взглянула на часы. Было чуть больше часа ночи. Сестры Партон появятся примерно в шесть утра. Нет, это был не самый романтичный секс, но он оказался восхитительным. Винс был не очень романтичным парнем, но Сэйди и не искала романтики. Винс — лишь партнер на одну ночь, и он дал Сэйди то, чего у нее давно не было.

Хорошо проведенное время.

— Ола.

ГЛАВА 11

— Ну и кто же намазывает маслом твой маффин?

Повернувшись, Сэйди взглянула на отца: кислородная канюля вставлена в нос, очки на макушке, на ногах новая пара пурпурных нескользящих носков. Отец узнал о Винсе? Кто-то видел, как пикап отъезжал от дома около трех утра, и сболтнул об этом Клайву?

— Что?

— Ты напеваешь.

Сэйди повернулась обратно к раковине, которую заполняли желтые маргаритки.

— Человек разве не может напевать?

— Только тогда, когда для этого есть причина.

Сэйди прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от улыбки. Впервые с того утра, как повернула свой «сааб» в сторону Техаса, она чувствовала, что в мире с собой. В первый раз с тех пор, как приехала в «Джей Эйч», она провела ночь, думая о… ну ладно, не думая ни о чем. Только чувствуя. Наслаждение. Занимаясь чем-то еще, кроме просмотра телевизора и беспокойства за отца, свою карьеру и будущее. И это что-то определенно было причиной мурлыканья под нос.

Сэйди закончила подрезать цветы и поставила их в вазу.

— Я могу что-то сделать для тебя, пап?

— Ничего.

— Я могу взять на себя какие-то обязанности на ранчо. — На какое-то время. Пока он не сможет вернуться домой. — Ты мог бы показать мне свою бухгалтерскую программу, и я бы начисляла зарплату. — Вряд ли это окажется таким уж сложным, когда ей покажут, что делать.

— Все это делает Ванда. Если ты возьмешь на себя ее работу, ей не на что будет кормить детей.

О. Ванду она не знала.

— Скоро нужно будет прививать и клеймить телят. Я могла бы помочь с этим.

Одна из самых нелюбимых работ Сэйди, но так у нее появилось бы хоть какое-нибудь занятие, кроме как торчать в госпитале с ворчливым отцом.

— Будешь только путаться под ногами.

И то правда, но он мог бы соврать и пощадить ее чувства.

Стоп. Это же Клайв Холлоуэл.

Нет, он — не мог.

— Вот подумала, эти цветы порадуют тебя, — сказала Сэйди, прекращая бесплодные попытки. Маргаритки были любимыми цветами ее матери.

— Меня порадует возвращение домой. — Закашлявшись, Клайв схватился за бок. — Черт побери!

Сэйди взглянула на отца через плечо, зная, что ничем не может ему помочь. Ребра у него срастались, но очень медленно. Клайву все еще было больно, но он отказывался от обезболивающих.

— Почему бы тебе не принять что-нибудь? — сказала она, наполняя вазу водой.

Приступ боли продолжался несколько мгновений.

— Не хочу стать чертовым нариком, — прокаркал между приступами кашля отец.

Ему было семьдесят восемь лет. Вряд ли он попадет в зависимость от лекарств, а если вдруг такое случится, то что с того? Проживет остаток жизни счастливо и без боли. Так, только чтобы сменить привычки.

— Папа, ты не должен терпеть боль, — выключая воду, напомнила отцу Сэйди. Она прошла через палату и поставила вазу на прикроватный столик. — Любимые цветы мамы. Я подумала, они добавят немного красок тебе в палату.

— Твоя мама любила белые маргаритки.

Сэйди опустила взгляд на желтые цветы:

— А.

— Белые маргаритки и голубое небо. Она всегда была такой же красивой, как серебряный доллар. Даже по утрам.

Сэйди подумала об отросших корнях своих волос, которые пойдет красить только завтра. Она забрала волосы в «хвост» и чуть тронула тушью ресницы. Вот и все.

— Милая и добрая со всеми.

— Догадываюсь, что я не очень на нее похожа.

— Нет. Не очень. — Отец посмотрел на Сэйди. — Ты никогда не была на нее похожа. Она знала это, когда ты была еще малышкой и упрямилась по любому поводу.

Нет, ее отец никогда не станет лгать, чтобы пожалеть чувства дочери.

— Пап, я пыталась.

— Я знаю, но в тебе нет этого. — Он взял газету с края кровати и сдвинул очки с макушки на нос.

Ладно, может быть, Сэйди не помогала в больницах и приютах для животных. Может быть, она не готовила суп для старых больных леди, но усердно трудилась и сама себя содержала.

— Знаешь, пап, я только тогда чувствую, что недостаточно хороша, когда приезжаю сюда. Может, я тебя неприятно удивлю, но в этом мире есть люди, которые считают меня умной и одаренной женщиной.

— Никто и не говорит, что ты не умная и не одаренная. — Он развернул газету. — Не принимай все в штыки. Если ты где-то чувствуешь себя лучше, чем здесь, иди и живи своей жизнью, Сэйди Джо.

У нее был большой соблазн так и поступить. Просто сесть в машину и уехать из Ловетта, и из Техаса, и от отца, и от воспоминаний и разочарований.

Конечно, Мерседес Джоанна Холлоуэл этого не сделала. Она осталась еще на час, прежде чем вышла из госпиталя и отправилась домой. В пустой дом.