Спасти президента

Я показал рукой, сколько бы травки перепало зараз каждому рядовому чморику. Облако, на котором я лежал, качнулось. Оно уже не было таким мягким, ласковым и пушистым. От большой вечерней папиросины, сколько я ни экономил, остался окурочек в полсантиметра. Кайф можно было удержать от силы четверть часа — и то если не шевелиться.

— Трррр!..

Откуда-то далеко снизу, со дна заснеженного ущелья, требовательно зазвонил телефон. Спутниковый, не иначе. У духов всегда была отличная техника связи, с неприязнью подумал я сквозь дымку. Братья по вере из Пакистана и Афгана слали им это добро пачками. Прямо контейнерами слали, маде ин Корея или ин Тайвань. А у нас на всю роту была одна РПО — радиостанция портативная общевойсковая, склепанная в городе Воронеже. Без ремонта это железное убоище могло проработать не больше трех суток. Говорят, из-за такой рации и погибли однажды все десантники полковника Рогова, вместе с командиром: не услышали штабную метеосводку и попали под лавину. Рогову сунули посмертно «Героя России», рядовых ребят списали так.

— Трррр! Трррр!..

И чего им еще от меня надо? — рассердился я. Война кончилась, мертвецов оприходовали по заслугам. Духи где-то устроили своему Гамалю целый мавзолей, с минными полями по периметру. А наших пацанов кое-как распихали по братским могилам, толком даже не собрав медальонов. Спите спокойно, защитники Родины.

— Трррр! Трррр! Трррр! Трррр!..

Да замолчите вы или нет?! Обозлившись, я уже собрался метнуть в ущелье пару пластитовых шашек, чтобы накрыть сверху вражеский узел связи. Но в последний момент сообразил: блин, я же дома! Значит, надрывается мой собственный телефон — на полу, возле кровати. Видно, кому-то я нужен до зарезу.

Стараясь не растерять последний подарок травки, я выпростал руку из облака и прицельно послал ее вниз, к самому подножию кровати. Пальцы нащупали там теплую пластмассу.

— Чего надо? — пробурчал я в трубку.

— Немедленно уходи! — услышал я в ответ. — Ты меня понял? Немедленно!

Облако подо мной затрепетало и растворилось. Лампочка взлетела под самый потолок. Я был один на голой кровати, и кайфа уже — ни в одной ноздре. Только горьковатое воспоминание о нем, повисшее в воздухе.

— Уходи! Уходи! — надсаживался в трубке голос Друга. — Слышишь?

— Что стряслось? — Свободной рукой я уже торопливо подгребал к себе тетрадку и рассовывал торпеды с травкой по карманам джинсов и рубашки. Две штуки в задний карман, две в верхний, одну в боковой, а последнюю — НЗ — в нарукавный, с клапаном...

— Прокол! — Друг никогда еще не был так встревожен. — Ну, давай же, поспеши, так надо!

— Прокол? — переспросил я. — Чей? В чем?

Придерживая трубку плечом, я одновременно шнуровал правую кроссовку. Что бы ни случилось, я привык слушаться Друга. Кто я без него? Ноль. Ошибка природы. Галочка в пенсионной ведомости, справка о контузии, котелок с черной злобой. Не будь Друга, месть моя имела бы маловато шансов.

— Потом все объясню, потом! — торопила меня трубка. — Бери самое необходимое и двигай на ту квартиру, про которую ты сам знаешь. Ключ под ковриком. Адрес не забыл?

Я затянул левый шнурок и притопнул ногой: готово. Недели две назад я нарочно ездил смотреть свое запасное убежище, отличную квартирку на Мясницкой. О ней тоже позаботился Друг.

— Адрес помню, — ответил я, но трубка была уже пуста. В ней не осталось ничего, кроме прерывистого комариного писка гудков.

Пока я еще собирался с мыслями, руки мои продолжали действовать независимо от головы, в автономном режиме. Сперва я накинул поверх рубашки свою летнюю куртку. Пусть жарковато, зато не надо перекладывать документы — оба паспорта и карточка под целлофаном уже там.

Потом я выволок из тайника свой арсенал с боезапасом. Вначале патроны сюда: бумажные гильзы, фарфоровые пули. Дальность стрельбы — восемьсот метров, масса патрона — всего-то шесть граммов. Зарядим карабинчик, как следует, и упрячем его под куртку. Не видно? — Я глянул в выщербленное зеркало на дверце шкафа. — Не видно. Что и требовалось доказать.

Настала очередь взрывчатки. Я взвесил в руке весь мешок: тяжеловато, да и не нужно столько. Это ведь чистый пластит. Достаточно и половины дозы... Решительным движением я высыпал полмешка на кровать, остальное сунул в сиреневый рюкзачок. Коробку с детонаторами — туда же. Клейкую ленту, моток провода, пару батареек, катушку суровых ниток с иглой, кусачки — туда же.

Пока, подруга, мысленно сказал я электролампочке. С тобой было приятно побазарить...

Все, пора на выход!

Подхватив сиреневый рюкзачок, я выбрался из квартиры на лестницу и, как учил меня Друг, посмотрел сперва вверх, потом вниз. Пусто-пусто, словно на доминошной косточке. В нашем доме люди по подъездам зазря не шастают. Тем более к вечеру, когда начинаются самые длинные сериалы, для больших дураков и маленьких придурков.

Мне оставалось преодолеть три лестничных пролета, пройти метров пятьсот до подземного перехода, а там уж и станция метро. Пять минут хода, если не отвлекаться. Но мы и не будем отвлекаться. Ну-ка, где там мой Пушкин? Где там мой окопный талисман?

«Мчатся-тучи-вьются-тучи-неви-димко-юлу-на...» — принялся бубнить я, спускаясь по лестнице.

Один пролет готов.

«Осве-щает-снегле-тучий-мутно-небо-ночьму-тна...»

Еще один пролет.

«Еду-еду-вчистом-поле-коло-кольчик-диндин-дин...»

Третий, последний пролет. Никого. Проверим карабин, чтобы не выпал из-под куртки. Поправим лямку рюкзака, откроем дверь. Теперь направо.

«Страшно-страшно-поне-воле...»

— Исаев? — неуверенно спросил кто-то сзади.

Мне надо было двигаться вперед, не убыстряя ходьбы: мало ли какого Исаева там окликают? Кроме меня, Исаевых в Москве человек тысяча, а то и больше. У нас в батальоне было аж пятеро Исаевых, в том числе замкомбата. И вообще, на затылке у меня фамилия не написана.

«Стра-шно-стра-шно-по-не-во-ле...»

Страшно не было. Однако я сбился с ритма, зачастил, поневоле прибавил шагу. Не на много, но прибавил: после контузии нервы ни к черту...

— Исаев! — вновь послышалось сзади. Утвердительно. Повелительно. — Стой! Стой, кому говорят!

На ходу я выхватил из-под куртки свой КС-23«С» и, не поворачиваясь, выстрелил назад через левое плечо. Сделал я это машинально, на чистом автопилоте.

Тьфу ты, зараза! А я-то говорил Другу, что уже избавился от армейской привычки сперва стрелять, потом думать...

34. ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Единственной тюрьмой в моих апартаментах был сортир: он запирался снаружи. Туда я Сашку и втолкнул, по пути оттаскав ее за ухо. Дряни еще сильно повезло. За ресторанную подлянку ее следовало замочить в сортире или уж, как минимум, изукрасить фейс синяками, симметричными двум моим. Око за око, фингал за фингал.

Но мужское сердце отходчиво. Я быстро сообразил, что до прямого эфира в «Останкино» времени у меня остается с гулькин хрен. Либо я его трачу на экзекуцию, либо на свой макияж. Одно из двух. Французский пятитомный маркиз предпочел бы первое, я же сделал выбор в пользу второго. Садизм второпях — это вульгарно. Тем паче, рассудил я, домашний арест будет для сучки наказанием побольней простой трепки. Дрянь давно мечтала попасть со мною на ТВ. Столько соблазнов! Увидеть живьем Илюшку Милова, потрогать пальцем теледиву Карину Жеглову, встретить в коридоре Леню Якубовича и скорчить ему рожу...

Фиг тебе теперь, а не рекламная пауза. До поздней ночи прокукуешь в клозете.

Чтобы кара выглядела неотвратимой, я пропихнул сучонке под дверь свой роман «Дырочка для клизмы» — вместо рулона пипифакса, который я предусмотрительно изъял. Попользуйся-ка этим, дорогая.

— Ты жопа, Фердик! — взвыла из-за двери Сашка. Ей не приглянулось отличное парижское издание на толстенной глянцевой бумаге.

— Париж — это праздник, который всегда с тобой, — находчиво ответил я и пошел к зеркалу.