Сперанца

Чорт возьми, до чего ж она разозлилась!

Жена Берто была сделана из другого теста. Рослая, крепкая, живая… Не то что Минга, походившая на ящерицу, а с лица серая, под цвет тополей.

Сноха была румяная и сильная, и, должно быть, просто дурь нашла на акушерку, что она пророчит всякие беды.

Во всяком случае, новый лекарь сюда и не заглянет. К Цвану приезжал только старый доктор.

Грози им беда, он давно бы приехал.

Люлька была почти готова. Совсем белая и пахла сыростью. Цван попробовал рукой, нет ли внутри острых концов, которые могли бы поцарапать ребенка…

Больше не слышно было, как Минга разговаривает с курами, зато вскоре она появилась с веревочкой в руке.

— Дай-ка сюда, я сниму мерку…

— Какую мерку? Боишься, что ли, что он не поместится?

— Вот дуралей! Я приготовила перья для матрасика. По всему видно, что теперь уже скоро… Так дай-ка корзину, чтобы сделать его как надо!

Цван отдал ей люльку, и, пока она обмеряла ее веревкой, время от времени завязывая узелки, он почувствовал потребность поговорить с ней о том, что его тревожило.

— Что ты думаешь, Минга, насчет того, что говорит акушерка?

— А ну ее!

— Хорош ответ!

— Что ж ты хочешь, чтобы я тебе сказала! Я и сама не знаю… Это верно, что Роза отекает. К вечеру у нее нога вот тут, в подъеме, толще икры. И руки тоже совсем опухли. Как она только цапку держит, Я ей все время говорю: ты не нашей породы. Тебе бы нужно лечь в постель и не вставать. Или хотя бы оставаться дома, в покое… Куда там! Упрямая! То же самое и Берто ей говорит, но она и его не слушает. Забрала себе в голову до конца работать вместе со всеми: хочет купить новый комод.

— Так как, по-твоему, может, позвать доктора?

— Зачем? Из-за родов? Это же не болезнь — роды… Это ведь даже не давление.

И она ушла скорыми шажками, сокрушенно качая головой.

Что за странные мысли приходят иногда в голову мужчинам!

Глава вторая

Цван почти окончил свою работу.

Теперь он с проворством кружевницы оплетал края люльки.

Услышав скрип велосипеда на гумне, он поднял голову.

Это приехала акушерка.

Она соскочила с седла, прислонила велосипед к высокой шпалере розмарина и подошла к двери с чемоданчиком в руке.

— Где?

— Кто где?

— К кому ж я, по-вашему, приехала? Не вам же рожать?

— Роза? В долине она… Ее дома силком не удержишь. Мы-то ее не посылаем.

Акушерка уставилась на старика.

— Это еще что за история? За мной приходил сын капрала и сказал, чтобы я скорее собиралась, потому что Розе плохо.

Цван молча выслушал ее, потом легко, как кошка, вскочил на ноги.

— Минга! Эй, Минга! Скорее, Минга! Розе плохо!

Из маленькой двери под навесом высунулась Минга с перьями и пухом в волосах.

— Чего тебе?

Потом она увидела акушерку, поняла, как взволнован старик, и вышла во двор. За ее спиной поднялось целое облако пуха.

— Раз вам сказали, что Розе плохо, и велели идти сюда, значит, ее приведут домой.

Старуха быстро прошла мимо них, вошла в дом и через минуту уже кричала из спальни:

— Пойдите сюда, Тереза. Помогите мне постелить новые простыни!

Акушерка поспешно поднялась наверх, обернувшись на ходу, чтобы сказать Цвану:

— А вы тем временем разожгите огонь и вскипятите воду.

Цвана не надо было подгонять. Мигом заиграло пламя в просторном очаге, и над огнем закачался вместительный медный котел, снаружи черный, но изнутри ослепительно сверкающий.

Потом старик вышел посмотреть на дамбу, но там не видно было ни души.

— Что-то неладно, — сказал себе Цван.

Он подошел к лестнице и, запрокинув голову, крикнул:

— Минга! А если она не может вернуться сама?

— Это еще почему?

— Почему?.. Почему?.. Потому, что не все такие, как ты, чорт подери.

Выглянула акушерка.

— Вы знаете, где работает ваша сноха? Знаете? Ну, так вот. Возьмите лошадь, запрягите ее в двуколку или что там у вас есть и поезжайте ей навстречу.

И она отошла, не дожидаясь ответа.

Хорошо ей говорить! А где взять лошадь?

Управляющий частенько оставлял здесь свою. Но уж известно, как раз когда нужно, ее и нет.

Цван с досадой подумал, что, если бы он позвал доктора (а сердце ему говорило, что его надо позвать), Роза теперь была бы дома и было бы кому ей помочь. Он нагнулся и стал с таким ожесточением раздувать огонь, что зола набилась ему в ноздри и запорошила глаза. Потом он вышел.

Под навесом стояла тачка. Он схватил ее и, никому ничего не сказав, быстро пошел вдоль дамбы.

Странный выдался день. Утро было погожее, к полудню же стало пасмурно и поднялся сильный ветер, потом опять распогодилось. Но вот на севере небо совсем заволокло тучами и снова подул сильный, резкий ветер.

На дамбе — никого.

Цван с силой толкал тачку, борясь с ветром, налетавшим сбоку.

Он дошел до изгиба дамбы и за барьером тополей увидел зеленую низину, вдалеке — сарай для инструментов, служивший батракам также убежищем в случае внезапной непогоды.

Там, внизу, были люди.

Цван громко окликнул их, приложив руки ко рту рупором, но ветер унес его крик.

Он пустился бежать. Северный ветер сбивал его с ног, и на бугристой, сухой и твердой земле тачка катилась вкривь и вкось. Но Цван не убавлял шага. Он уже различал фигуры людей возле сарая. Все это были женщины; они стояли у входа и заглядывали внутрь.

Ему понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до хибарки.

Только когда он был от нее всего в нескольких метрах, женщины услышали его голос.

— Вот, прости господи! — крикнул он, обливаясь потом. — Битый час ору. Могли бы прийти к нам домой и сказать. Мы от акушерки узнали…

— А где ж она сама, акушерка-то? Вот уже два часа, как мы ее ждем. За ней первой было послано. Потом, когда мы поняли, что Розе с места не сойти, мы еще за Берто и за доктором послали. Но пока никого не видать. А Розе плохо. Только что тут объездчик проехал на велосипеде, так мы и ему наказали, чтоб съездил за доктором… Но он не больно-то всполошился. «Беспокоиться, говорит, нечего: Мори — они что лягушки, у них все на болоте рождаются». Но Розе и вправду худо…