Спи, крольчонок

***

– Тебя лишат звания , сана . Привил егий. Запретят преподавать, аннулируют доступ к архивам. Решили, что именно там ты научилась... Ну, тому, что сделала.

– Понимаю. Верно, кстати, решили. Что еще, Ивасик? Ой, прости, виновата. Что еще, Актуриус Сорриниус де Сервантес, архимаг его малолетнего величества?

– Не юродствуй, Ксана. Не нужно.

– Ксана... Ха! Я вот однажды придумала как похитровыверней прозваться, знаешь? Стала Селентией Фюьюргинльдой ан Муслакс или как-то так. Что бы при одной попытке эдакое выговорить, язык в узелки сплетался. Помнится, выдержала, сколько смогла. Но таперича Ксанкой останусь с концами. Продолжу волдыри сводить, у буренок бесплодие лечить. Чем не служба?

– Ксана, я сделал все что мог. Учитывая талант и способности, а стало быть опасность которую представляешь, тебе ведь...

– Не оправдывайся. Что думаешь, не понимаю? Думаешь, не благодарна? Сама разумею, что за исход получить могла, какой вердикт Круг вынес, кабы не ты.

– Кабы не я.

– Что с крольчонком?

– Все хорошо. Видать, все выплакал. Ничего не помнит. Ну, о том, что было. И о тебе...

– Это хорошо.

– Знаешь ведь, не удержится на нем твой заговор. Медленно, но верно, выветрится. Тогда вернется все. Мальчонка умелый, таланта немалого. Рано или поздно...

– Рано или поздно.

***

Вечер подполз крадучись, слизав с неба облака и навесив вместо кучерявых клубков колючие блестяшки звезд. Чуть позже, запоздав, проклюнулась бледная луна, непропеченной оладьей зависнув над избушкой. В избушке пекли сдобу, щедро сдобренную корицей. У окна стоял видавший много лучшие вилы немолодой мерин, стоически пожевывая крыжовник.

Эскер отнял от лица прилипший компресс, сел на кровати и огляделся. В разуме, до того наполненном вихрем видений, образов и воспоминаний, воцарилась благостная пустота.

У изголовья кровати чинно поскрипывало обширное кресло-качалка. В его недрах сидела Ксана и вязала носки.

– Проклятье ушло, господин дознаватель. На случай, если тебе интересно.

Эскер встал - слабость прошла окончательно. Кресло скрипело, пальцы - огрубевшие, привыкшие к труду - методично выводили хитрые шерстяные узелки.

– Зима грядет суровая. Ноги нужно держать в тепле.
– в сине-зеленых глазах шкодливым светляком плясали отраженные язычки свечей.

За окном колыхнулась ветка сирени, прижалась к стеклу.

Дознаватель помнил.

– Икса обожала сирень. Вплетала веточку в волосы.

Кресло скрипело, спицы выводили узелки.

– Вплетала. А твоя мать любила маки. Дочь мельника - львиный зев, жена старосты...

– ... пионы.
– закончил Эскер. Он помнил.

Ветер заколыхал сад. Сад цвел. Цвел сиренью, маками, львиным зевом, пеоном и астрами. Гвоздиками, гиацинтами, розами. Магия оплетала каждый цветок, доходила до корней, скользила по стеблям и листкам. Своеобычная магия. Характерная.

Темная.

– Тьма тьме рознь, господин дознаватель.

Эскер смотрел на маки. Маки цвели у реки. Мама плела из них венки.

С реки она не вернулась.

Эскер помнил.

– Они спят, господин дознаватель. Каждый под своим цветком, своим деревом. Спят и покой их хранит сад. Грянет холод, налетят дожди, задушит засуха - сад будет цвести. Я уйду, ты уйдешь, рассыплются косточки наши - сад будет цвести. Некромантия - инструмент, господин дознаватель. Каждый решает сам, как его пользовать.

– Ты решила.

Кресло продолжало скрипеть.

– Да. Решила. И далеко зашла. Я ведь долго изучала, что к чему. И всевластителей, и с чего каждый из них начинал, кем был, кем стал, как окончил.

– Одинаково окончили.

– Но начинали по-разному.

Конъюнктивит пошевелил ушами, покосился на маячившего в оконном проеме хозяина. Философские рассуждения мерина не интересовали, а потому не беспокоили. В отличие от, скажем, слепней. Слепни вполне конкретны и предельно честны.

Кольцо - лунный камень, в оправе из латуни - блеснуло.

– Твой отец сделал его для меня.

– А чары?

– Зарядила, так, на всякий случай. Пару полезностей, на черный день. А черный день возьми да и настань куда раньше.

Воспоминания больше не тревожили. Они улеглись, умастились каждая на свою полочку, как расставленные в алфавитном порядке книги. Сияли обложками, яркие, свежие.

Страшные. Но уже не способные уязвить.

– Ты нашла меня в подполе, я помню. Через три дня после того как деревню сожгли.

– Помогло кольцо, господин дознаватель. Не сразу, нет. Сначала, ничего не чувствовала. Бродила по Лопухам, смотрела, к чему приводит высокомерие.

– Ты не...

– Не перебивай, дознаватель!
– Ксана не повысила голоса, но Эскер умолк. Воспоминания не причиняли боль ему. Ее же память терзала по-прежнему. - Мою магию прочувствовали, моя магия привела к Лопухам. Думала, скрывала, как надо, да ошиблась. И ошибка моя встала куда дороже, чем оплатить могла.

– Тогда и пригодилось из архивов выуженное?

Травница кивнула.

– Пригодилось. Всю Силу из леса и долины выбрала, всю, до капли. Все что могла, на крепость обрушила. А для того, чтобы снять никто не мог, увязала заклятье на кровь. Не свою , но родных моих, которых в живых не осталось.

– Но ты ошиблась.

– Ошиблась.

Эскер помнил. Три дня в подполе, сжимая в кулаке кольцо. Три дня, чувствуя запах горелого мяса. Эскер знал, что это за мясо. И чем - и кем - это мясо было прежде. Три дня, без еды и воды.

Он погибал. А потом его подняли сильные крепкие руки, на него взглянули огромные сине-зеленые глаза и стало спокойно.