Спи, крольчонок

Я отнимаю от глаз окуляр. Оборачиваюсь к ней – к всеведущей, всевидящей, верховной заклинательнице, из-за кото рой моя крепость и я сам неделями ходим как по струнке. Она хмурится.

– Там!
– голос подводит. Страх, заразная дрянь, пауком переползает от дозорного ко мне, префекту Иерархии, держащему в узде весь этот трижды проклятый кусок королевства Низших.
– Магия.

Она все еще хмурится. Все еще не понимает. Смотрит в указанную сторону - теперь по настоящему, пристально.

Окуляр ей ни к чему.

– Я не чувствую никакой магии Я не чу...

Тон меняется. Она закусывает губу. Прекрасное лицо ожесточается. Изящная ладонь с тонкими пальцами поднимает длинный жезл увенчанный черным алмазом, певучий, когда надо медовый, голос выкрикивает заклинания. Одно, другое.

Мы высшие.

В уже видную без всякого окуляра фигуру бьет искрящая изумрудной энергией молния. Бьет еще раз. Снова. За молнией, с бешенным шипением, устремляется идеальн ая , сверкающ ая как хрусталь, сфе р а .

Сфера взрывается, разлетается на колкие кусочки, каждый такой кусочек - я знаю - вспарывают броню, рассекает кости, мускулы, сухожилия.

Фигура . Сама Смерть и Смерть эта направляется к моей крепости, к моим людям. Выразить отрицание самому нашему существование. Отказать в жизни и того, что идет после.

Ле с вдалеке бьетс я в агонии, в мгновения иссыхая , мумифицируясь в искореженные палки .

Фигура все ближе. У же не идет, чуть плывет над землей, сокращает расстояния быстрее бега.

Еще одна молния. Еще одна хрустальна сфера.

Лучники!

О тдаю приказ. Не успеваю вздохнуть, как навстречу Смерти устремляются сверкающие жала стрел.

Устремляются, но не цели не достигают . Лопаются пеплом, бессильно обращаются в ничто .

Я снова оборачиваюсь к ней , прекрасной, презрительной, высокомерной.

Впрочем, уже нет.

Страх передался и ей, вызрел в панику.

Совершенное лицо , как треснувшую фарфоровую маску, перекашивает ужас. На светлом бархатистом платье начинает расходиться пятно, хотя она давно перестала быть - если и вовсе когда и была - мочащимся в исподнее молокосос ом ,

Она бессвязно бормочет, жалко тычет пальцем во внутренний двор - и тогда я понимаю, что все кончено.

С ивы шелестящим шепотом осыпаются белые листья. Ива гибнет.

– Ты сказал, что отряд вырезал всех в деревне!
– почти плачущая мольба за спиной обвиняет, упрашивает.
– Ты сказал, что выродки низших преданы мечу и огню! Все, до единого! Ты ска...

Она не успевает договорить, я не успеваю ответить. Вой дозорного взвинчивается к небесам, ему вторят лучники.

Дозорный падает на колени, кожа лопается перезревшим плодом, из уже пустых глазниц сочится коричневый вонючий гной.

Я чувствую как сила, определению и понимания которой нет, вдавливает меня в камень, скручивает кишки в узел, сворачивает кровь в жилах.

Я умираю?

Нет. Таковой милости нам не видать.

Мы не умрем. Мы останемся тут навсегда. До конца времен, как велено. Кровью, потом, слезами , мочой пропитав все вокруг, мы останемся здесь, в бессрочном мучительном рабстве .

А она... Она уже не кричит.

Черный алмаз в навершие жезла разлетается на осколки.

Мы Высшие.

Мы прокляты .

Эскер выронил брошь, резко выпрямился, развернулся.

И увидел.

Дознаватель ошибался.

Одинокий призрак Селентии не блуждал в мучительной тоске по руинам. Скорее всего, его тут никогда и не было.

Но гарнизон оставался на посту.