Спин
Шрифт:
Но фейерверк погас.
Казалось бы, условия для сна и отдыха только улучшились. Но я чувствовал, как говорится, «нутром чуял», что ни о каком сне не может быть и речи. Я легко загнал свой сон в корраль, но он, как необъезженный бронко, перемахнул через изгородь, и теперь его больше не изловишь.
Я обнаружил в номере маленькую кофеварку-перколятор, заварил чашку, выпил. Через полчаса снова глянул на часы. Стрелка, испугавшись чего-то, застряла на без пятнадцати два и дальше двигаться не желала. Самая гуща ночи. Зона утраты объективности. Хоть сейчас под душ и снова в путь.
Я оделся,
— Не спится, док?
— Не хотел шуметь среди ночи, но надо поторапливаться. Спасибо за гостеприимство.
— Что ж тут объяснять. Всего наилучшего. Желаю добраться до зари.
— Тоже надеюсь.
— Мне от экрана не оторваться.
Я вдруг перестал понимать, о чем он.
— Звук я убавил, чтоб не разбудить Джоди.
О Джоди я не говорил? Дочка. Ей десять. Мать ее живет в Ла-Холла с мужиком, который мебель чинит.
Летом Джоди живет у меня. В глуши, в пустыне.
Ужас, как считают некоторые.
Я не знал, как реагировать.
— Не хочу ее будить. — На лице его вдруг появилось сомнение. — А может, стоило бы? Или пусть спит, пока может… Или надо все же разбудить… Ведь она их никогда не видела, а ей уже десять. Наверное, последний шанс.
— Прошу прощения, я не понимаю…
— Они сильно изменились. Не такими я их помню. Я, конечно, не знаток, но раньше здесь… Ночь научит в них разбираться.
— В чем?
Он поднял брови:
— В звездах.
Мы вышли во двор, к пустому бассейну. Водой его не заполняли уже давно. Дно покрывала рябь надутого туда песка, стенки разукрасили какие-то любители увековечиваться на всех доступных поверхностях. Ветер трепал звякавшую о металлическую сетку табличку с предупреждением об отсутствии при бассейне штатного спасателя. Теплый восточный ветер. Звезды.
— Видишь? Совсем другие. Старых созвездий как не бывало. Как будто кто-то все перемешал… рассыпал.
Несколько миллиардов лет рассыпали звезды. Все стареет, даже небо. Все устремилось к максимуму энтропии, к хаосу, к беспорядку. Три миллиарда последних лет нашу галактику трясли какие-то неведомые силы, смешали ее содержимое со звездами меньшей спутниковой галактики М41 (по старым каталогам). Как будто в небе хозяйничала бесцеремонная лапа времени.
— Что, проняло тебя, доктор Дюпре? Может, присядешь?
Да, он прав. Ноги не держали. Не отрывая взгляда от неба, я сел на резину, покрывающую край бассейна, свесил ноги к мелкому концу его «лягушатника».
Небо. Никогда я еще не видел его столь прекрасным. И столь устрашающим.
— Скоро рассвет, — печально произнес Фултон.
Здесь. Но над Атлантикой солнце уже выглянуло из-за горизонта. Но сказать об этом я не успел. Из тени у двери послышался тонкий голосок.
— Пап, я тебя слышу. — Джоди проснулась. Она нерешительно подходила ближе. Белая пижама, незашнурованные кроссовки. Широкое, не красивое, но симпатичное личико с заспанными глазами.
— Иди сюда, не бойся. Влезай ко мне на плечи,
посмотри на небо. — Фултон усадил дочурку себе на шею и замер, придерживая ее за лодыжки, приблизив к звездам.— Видишь? Сегодня далеко видно, Джоди. Очень далеко, до конца чего угодно. До конца всего.
Он улыбался, хотя по щекам его катились слезы.
Я вернулся, чтобы послушать новости. Фултон сказал, что на кабельных каналах вещание круглосуточное. Мерцание прекратилось час назад. Просто исчезло, прихватив с собою Спин-оболочку. Как «Спин» начался, так и завершился, без фанфар, без шума, если не считать необъяснимых радиошумов, доносящихся с освещенной Солнцем стороны планеты.
Солнце.
Три с лишним миллиарда лет назад оно исчезло за оболочкой «Спина». Я попытался вспомнить, что Джейс говорил о нынешнем состоянии светила. Смертельно, это ясно, зона безопасности давно убежала от нас, об этом все знали. Кипящие океаны — любимый штамп прессы. Но когда мы поджаримся? Утром, к полудню, через неделю?
Собственно, велика ли разница?
Я вернулся в свой номер, включил видеопанель, нашел Нью-Йорк. Паника еще не разразилась, народ в массе своей спал, а проснувшиеся и увидевшие звезды сделали свои выводы и приняли свои меры. Редакция телеканала, к которому я подключился, в пароксизме журналистского героизма выставила камеру, направленную к океанскому горизонту, на крыше, на Тодт-хилл, на острове Стейтен-Айленд. Восточный горизонт уже светлел, но солнце еще не показалось. Пара взбудораженных дикторов читали друг другу свежеполученные бюллетени.
По их словам, с Европой связь после прекращения мерцания не восстановилась вследствие ионосферных возмущений и сбоев в работе связной электроники. Поэтому предполагать худшее пока нет никаких оснований.
— Как всегда, пока не представлено официальное мнение, лучше всего оставаться на местах и слушать наши сообщения. По возможности оставайтесь дома, уважаемые телезрители, — воззвал к аудитории один из дикторов.
— Сегодня, как никогда, — добавил его партнер, — люди хотят видеть своих близких, членов своих семей.
Сидя на краю койки, я дождался восхода солнца.
Вот высотная камера засекла край алого облака, как будто всплывшего над маслянистой поверхностью Атлантики. Облако превратилось в бурлящую дугу, и объектив прикрыл оптический фильтр, чтобы убрать ореол.
Размер представить, конечно, затруднительно, да и цвет, возможно, искажался камерой, но солнце казалось чрезмерно вспухшим светящимся воздушным шаром красно-оранжевого цвета. Оно всплыло над океаном, над Куинсом, над Манхэттеном.
Я ждал дальнейших комментариев, но взошедшее солнце вдруг сменилось студией на Среднем Западе, в которой какой-то дежурный репортер, явно не диктор и не модератор, сбивчиво увещевал публику сохранять спокойствие.
Я выключил коммуникационную панель, подхватил чемодан и медицинский саквояж и отправился к машине.
Фултон и Джоди вышли меня провожать. Оба ощущали себя моими старыми друзьями и не хотели со мной расставаться. Джоди почему-то выглядела испуганной.
— Джоди разговаривала с матерью, — объяснил мне Фултон. — Та о звездах не слыхала, как я полагаю.