Спиноза. Жизнь мудреца

— Природа, — добавил философ, — довольствуется малым, почему же и мне не довольствоваться тем, что я имею?

Симон Иостен де Врис, умирая бездетным холостяком, собирался сделать Спинозу наследником всего своего состояния. Спиноза, узнав о его намерении, отказался наотрез, указав на брата Симона как на единственного его наследника. Тогда де Врис сделал завещание в пользу этого брата, но при этом назначил Спинозе ежегодную пенсию в пятьсот флоринов. Спиноза не захотел принять и этого, и тогда с большим трудом удалось уговорить его согласиться получать триста флоринов в год. Эту пенсию он уже получал до своей кончины, и она дала ему возможность полностью посвятить свое время работе над философскими трудами.

6

Почти пятнадцать лет провел Спиноза в сельском уединении, прежде чем решил окунуться в шумную жизнь большого города. В 1670 году, когда он поселился в Гааге, ему было уже около тридцати восьми лет.

Здесь у него было много влиятельных знакомых и в купеческом, и в чиновном кругу; были люди, занимавшие высокие должности в управлении государством или в армии.

В эту пору передовые голландские ученые стремятся вступить в дружеские отношения со Спинозой. Среди них и политические деятели, и естественники, и филологи.

Друзьями Спинозы были такие видные политические деятели и ученые, как бургомистр Амстердама Иоанн Гудде, известный также как физик и математик; министр финансов Голландии Конрад Бург; а главное — виднейший политический деятель Голландии Ян де Витт.

Все они дорожили обществом философа и высоко ценили его поучительные беседы.

При всем своем пристрастии к замкнутой, уединенной жизни, Спиноза был в обществе весел, разговорчив и необычайно привлекателен. Как крестьяне в деревнях, где ему приходилось жить, находили его общительным, правдивым, любезным и чрезвычайно благовоспитанным, точно так же и в городской среде он умел быть обаятельным и внушающим к себе уважение в высшем кругу, благодаря замечательному умению владеть собой, ничем не выдавать своих чувств, благодаря своей тактичности, светскости и простому, но всегда изящному и тщательному костюму.

По словам одного из его почитателей, в нем ничем не проявлялась та невольная или намеренная небрежность и неряшливость, какую часто можно встретить и извинить у отрешенных от жизни философов и вообще ученых. Спиноза был светским человеком, полным чувства собственного достоинства, но не кичащимся своим превосходством над окружающими, привлекательным и интересным для всех окружающих.

7

Однако светские успехи и общество известнейших людей страны отнюдь не вскружили голову погруженному в свои замыслы философу.

Все его действия по приезде в Гаагу сводились к одной ведущей цели, побудившей его сменить сельское уединение на шумную жизнь столичного города. Этой целью было издание того труда, которому были посвящены последние годы жизни и который вызвал одобрение великого пенсионария, — труда под названием «Богословско-политический трактат».

Глава II

«БОГОСЛОВСКО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ

ТРАКТАТ»

Так как божественно-естественный закон может быть постигнут уже из одного созерцания человеческой природы, то несомненно, что мы одинаково можем понять этот закон как в Адаме, так и во всяком другом человеке, как в человеке, живущем среди других людей, так и в человеке, ведущем одинокую жизнь. Бенедикт Спиноза. Богословско-политический трактат

1

Вся жизнь и деятельность Спинозы есть полнейшее выражение спокойного сознательного созерцания. Не тревожимый никакими слухами извне, не связанный ни общественными, ни семейными узами, вечно неизменный, вечно хладнокровный, он спокойно вдумывался в природу человеческого духа и изучал его вечные законы. Он считал и доказал это примером собственной жизни, что только мысли, обращенной внутрь, на самое себя, дано схватить во всей сущности и чистоте все общечеловеческое, вечное и бесконечное и выделить из мира случайностей неизменные и непреложные законы.

Этот чисто спекулятивный склад ума некоторые вменяют в недостаток Спинозе и видят в нем причину его стремления выводить законы путем одного только чистого отвлечения, при полном пренебрежении к опыту. При этом забывается, во-первых, что выводы Спинозы нисколько не противоречат опыту, а во-вторых, что опыт может служить верным руководителем только до известного предела, что кроме чувственных, несвязных представлений он не может дать ничего, что его царство оканчивается там, где начинается царство светлого, созерцающего разума, который один только способен возвыситься до настоящего и истинного понимания сущности вещей.

Любопытно, что в то время как материалисты упрекают Спинозу за слишком метафизическое основание его учения, идеалисты видят в этом учении скорее выражение натуралистического материализма, считая его недостаточно метафизическим. Т. е. то, в чем одни видят недостаток, другие считали бы достоинством, и наоборот. На деле же учение Спинозы пред ставляет собой гармоническое слияние противоположных начал.

Непререкаемая самостоятельность мышления — вот главный стержень, на котором держится его учение, вот в чем он видел всю привлекательность своей философской работы.

Он писал: «И если даже плод, который я уже сорвал с естественного познания, окажется когда-нибудь ложным и поддельным, я и тогда не перестану быть счастливым, потому что я испытываю наслаждение и стараюсь проводить жизнь не в сетованиях и стонах, а в спокойствии, радости и веселье, отчего и становлюсь одной степенью выше и совершеннее. Между тем я сознаю (а это доставляет мне высочайшее удовольствие и спокойствие духа), что все совершается по могуществу и неизменному определению совершеннейшего существа».

Этот человек обрел свою свободу в разумной любви к Богу, в жизни по разуму, в торжестве разума над страстями. Но важно еще раз подчеркнуть, что он сумел сам стать тем свободным человеком, которого пытался воссоздать в своих трудах. Он стряхнул с себя всякое личное, эгоистическое чувство, все индивидуальное, субъективное, и его собственное «Я» слилось с бесконечностью Вселенной. Вот почему тысячи противоречий и контрастов между явлениями, взятыми в отдельности, разрешились для него в гармоническое единство.

Однако это отступление личности на задний план, это постоянное созерцание вечного не доходит у него до аскетизма и нисколько не исключает привычных наслаждений и земных радостей, а только умеряет, просветляет и сглаживает все, что есть в них лишнего и чрезмерного.

«Только мрачное и угрюмое суеверие, — говорит философ, — запрещает радоваться. Неужели утолять голод и жажду есть более настоятельная потребность, чем разгонять скуку и печаль? Вот мой взгляд и мое мнение: никакое высшее существо и никто, кроме завистливого, не может радоваться моему бессилию или моему несчастью или вменять нам в добродетель слезы, рыдания, страх и тому подобные признаки немощного духа. Напротив, чем больше мы испытываем радости, тем к большему переходим совершенству, т. е. делаемся более причастными к божественной природе. Оттого мудрец находит удовольствие во всем и радуется всему, но наслаждается не до пресыщения, потому что пресыщение не есть уже наслаждение. Мудрец находит удовольствие в хорошей и умеренной пище, освежает себя приятными напитками, наслаждается запахом и красотою растений, изящными нарядами, музыкой, турнирами и другими подобными вещами, которые может доставлять себе каждый, не причиняя вреда никому, потому что человеческое тело состоит из различных частей различного свойства, требующих все новой и разнообразной пищи, так, чтобы все тело было способно ко всему, что только вытекает из его природы, и чтобы, следовательно, и дух сделался способным многое разом понять и многое разом обнять. Итак, жизнь, устроенная подобным образом, как нельзя лучше согласна с нашими принципами, как и с всеобщей практикой, а потому она есть самая лучшая, и если можно посоветовать какой-либо образ жизни, так уж, конечно, этот».