Список Магницкого, или Дети во сне не умирают.

Хочется получать и психиатрические надбавки, и войсковые, и послужебные, и как они еще там? – за точность не ручаюсь, но никто не любит «саночки в горку возить».

Гордеева очень удивилась, что шизотипическое личностное расстройство – в кругу шизофрении. «Надо перечитать!» В ноябре-декабре прошлого года она отучилась на сертификационных курсах и повышала квалификацию в институте имени Сербского, но, как сказала старшая (И. Л.), «что училась ты, Тоня, что не училась…». Знаменитая тунеядка медсестра Лена Фимова в то время, когда начмед Дивани досконально осматривал на предмет хозяйства мой этаж, выдала: «Отлично! Сегодня ни таблеток раздавать не будем, ни уколов делать не станем. Пусть подольше матрасы и простыни смотрит!»

26.03.10

Больной Талайбеков подтвердил общеизвестную истину: в угловой 491-й камере есть мобильный телефон. В той «блатной» камере есть и домашний кинотеатр. Там сидит смотрящий Кошкиного дома. Если он скажет, стучать все камеры станут. Ему дрочил (мастурбировал) сам начальник ПБ Трибасов. Из желания или, чтобы, не дай бог, бунта на Кошкином дому не было?

Приехала еще одна комиссия знатных тюремщиков: 15–25 человек. Долго задумчиво смотрели на угол забора, по которому улизнул Астахов.

Зам по тылу майор Лютиков стыдил меня, что в коридорах ПБ грязно. Более стыдить некого. Пыткина «работает с делами» в спецчасти, Гордеева в соматкорпусе, сестры пьют нескончаемый чай. Как не лопнут?… Лютиков послал меня за санитарами, чтобы вымыли пол хотя бы на входе. «У вас как в пытальне: пол и стены в крови и соплях!» Лютиков опасался, что комиссия тюремной знати со двора подастся к нам, дабы, так сказать, изучить условия вызревания побега.

Санитаров я тоже не нашел. В отчаянии побежал на пятый этаж в столовую. Туда уже успела из соматического корпуса вернуться Гордеева (шустра!). Гордеевой уже налили. Отхлебывая ароматный напиток, она порекомендовала мне отправить зама по тылу Лютикова на три буквы. «Он нам не указ!» – подтвердила старшая. Т. к. главная медсестра в декрете (родила от прежнего начальника тюрьмы), а полы, кстати, за старшей!.. Избегаю обоих огней. Принимаю приглашение и сажусь со всеми пить чай. Внизу ждет Лютиков.

Мы пили чай минут тридцать-сорок. Когда я пошел вниз, увидел санитаров, мывших лестницу в десяти метрах от столовой, где мы были. Как они там очутились? Зато на втором этаже Лютикова не было. Комиссия к нам тоже не зашла. Еще через час осторожный звонок Гордеевой с пятого этажа: «Лютиков ушел?» – «Да». – «Ну и слава богу!» Трубку положила. «День прожит, и слава богу!» – великая русская присказка.

31.03.10

Меня вызвали на Сборку – фильтрационный медпункт, с которого начинается и которым заканчивается путь подследственных в Бутырке. Осмотрел больного. Тут ввели Эгамбершиева. Наши должны были увезти на суд. Сегодня в камере или где-то там еще контролеры сломали ему зуб и придушили (следы пальцев на шее). Хотели, чтобы я сделал терапевтическое заключение. Я отказался: я – психиатр. Эгамбершиев начал жаловаться на сотрудников. Тогда фельдшер Ленка Челелева, крепкая 46-летняя тетка в готовом взорваться от форм белом халате, с визгливым многоступенчатым матом внезапно атаковала больного: «Заткнись, паразит!..» После увода Эгамбершиева («одни чурки!») я посоветовал Челелевой беречь нервы.

Рассказал о случае в отделении. Сестры: «Когда муж был жив, Ленка поспокойнее была. Помним, пьяного по тюрьме все таскала. Тоже сотрудник был…» О, поэт Некрасов! Сколь многое ты упустил в характере русских женщин… Где твое описание их пьянок, истеричного мата, бесстыжего блуда? Где твои Челелевы? (Вдвоем с бутырской подружкой-фтизиатршей предлагала мне лететь на Гоа и жить в одном номере «для экономии». Та, оценивающе оглядев меня: «Ленка, на Гоа мы лучше найдем!»)

А на пятом этаже ПБ уже контролерша (не та, которая укусила за руку психиатра, другая) спрашивает меня, почему, когда она «стоит на Бутырке», у нее комок в горле. Посоветовал реланиум, седуксен. Безумных лечат и сторожат безумные! Лены Челелевы.

01.04.10

Это был день шуток: контролеры поменялись в 12.00 – полпервого. Один молодой олух (внешне – русский типаж) всячески уклонялся становиться на пост на мой второй этаж. Наконец, заступив, остаток дня прятался от меня, перебегая со второго этажа на третий и далее. Когда я просил его вывести больных на беседу на втором этаже (докторам запрещено это делать самостоятельно, и у них нет соответствующих ключей), он ссылался на срочную работу на третьем этаже. Я шел за ним на третий, но там ему надо было бежать помочь товарищу на четвертом. Полчетвертого он ушел на обед. Больше я его не видел. Результат: трезвонил жаждущий осмотра весь этаж. Больные кричали, вопили, грозились, дрались, плакали от побочных действий нейролептиков. В 453-й камере новенький посмел избить этажного смотрящего, в 455-й камере больного Хасанова вынули из петли.

Под вечер насмешила стажерка-калмычка, процедурная дневная медсестра Наташа. Ранее она бесстрашно, без маски и перчаток, входила со шприцом в камеры больных туберкулезом. На этот раз, толкая тележку по коридору (больные меж прутьев запертых решеток выставляли попы), она бросала использованные разовые шприцы прямо на разложенные для раздачи таблетки. Т. к. многие наркоманы вичевые или страдают гепатитом С, таблетки невичевым и негепатитным доставались окропленными спидовой или С-вой кровью. Не к Пасхе ли сии облатки? Праздник в воскресенье. Медбрат II-го отделения Володя и медсестра I-го отделения Люба (крикливая бездельница) забавлялись. Они не остановили Наташу, но терпеливо ждали окончания лекарственной раздачи, чтобы сделать замечание.

В другой день медсестра Колоян (грозная баба) по поводу побега Астахова: «Надо по колючей проволоке электрический ток пустить, как у нас на подростковой зоне (там подрабатывает на складе).

Дождь идет, так видно, как проволока искрится. Подросток подойдет – не убьет, но шибанет хорошо, чтобы не повадно было». Конец цитаты.

Flash – back

(Из советского прошлого)

И вот я дождался своего начальника. Им оказался юркий маленький человечек, не выше Фрейда, как раз с Ференци. Черненький, усики котаваськинские. Глазки так и бегают. Как помню, чтобы не соврать-то, фамилия его была Осипов. Звали Сергеем Александровичем.

Он увлекался мистикой. До небес заблагодарился, когда на день рождения я подарил ему не бог весть как изданную «Божественную комедию» Данте. Он читал Фрезера и Панова. В полночь со свечами сидел перед зеркалом (мы как-то пьяные в окно заглянули). Он имел настоящий мужской череп (неарийский), внезапным показом которого из-за спины однажды пытался заставить заговорить больного сурдомутизмом, полагая, что тот «косит». Больной не заговорил, но не разубедил доктора. Вообще, он был упрям, как вол, и надменен, как индюк. Подле начальственного стула держал на стене вырезанные из газеты портреты всех руководителей страны, начиная с Брежнева, на что позже кто-то из проверяющих скажет: «Ну и зачем вы уважаемых людей в психбольницу поместили?»

У Осипова была кличка Пиночет. Как «все диктаторы», он любил цветы. Утро начиналось с полива цветника на подоконнике. Под окном кабинета он рассадил клумбу, куда собирался, сняв специально расшатанную решетку, спрыгнуть из окна второго этажа (там кабинет) в случае бунта. Сразу за его кабинетом, по совместительству – нашей врачебной ординаторской, располагалась палата, преобразованная из цеха бывшей строительной фабрики. У больных считалось «западлом» лежать на койке за спиной сидевшего через стену начальника. Считалось, что от подобного соседства они «заболевают». Что ж, начальник и декларировал, что учится энергетическому вампиризму.

Осипов был не женат и жил в предоставленной ему двухкомнатной квартире барака с мамой, последовавшей за сыном в сельскую глушь «отрабатывать» трехлетнее распределение.

Итак, Осипов вошел. Не успели мы с ним поручкаться, как контролер ввел хрипяще-сопящего больного, быстро считающего невидимые ни ему, не окружающим монеты. Лихорадочно щелкая костяшками, больной повалился на колени и пополз к начальнику отделения, пытаясь схватить за полу халата: «Меня сводит от нейролептиков. Дайте цикл од олу!»