Список обреченных

— Олег, берешься?

— У него адвокат давно был?

— Три недели назад.

— А что так?

— Нам запретили его пускать. План «крепость». Он взял этого, Константинова.

— Понятно. Сколько дней он не ест?

— Десять.

— Ну, это еще ничего. Не смертельно.

— Он не пьет третий день.

— Ясно. Значит, пожар. Ладно, я подумаю.

— Мы тебе полставки дадим!

— Да не нужны мне ваши полставки!

Олег Николаевич положил трубку.

Решение он принял на первой минуте разговора, но надо было связаться с еще одним человеком.

Илью Львовича Константинова он знал давно, еще по работе в Психологическом центре. Адвокат ответил сразу, видимо, увидев знакомый номер.

У Дамира Олег Николаевич был уже вечером.

За окном, здесь вполне прозрачном, давно темно. Камеру освещает тусклая лампа под потолком. Здесь камеры называют «палаты». Как-то уже отвык. У него в частном кабинете, да, палаты. Целых четыре.

Дамир лежит головой к окну, лицом к стене, на визитера не отреагировал никак. Даже не шелохнулся. Маленький телевизор в ногах выключен, пульт в пыли. На столе полный чайник с водой и алюминиевая кружка. Тарелка с кашей. Нетронутой.

Штерн опустился на стул напротив кровати.

— Дамир, меня зовут Олег Николаевич. Я психолог.

Ноль реакции.

— Встать! — гаркнул охранник.

Дамир не пошевелился.

— Помолчите, — сказал Штерн. — Я сам разберусь. Оставьте нас. Мне надо поговорить с пациентом наедине.

— Он террорист.

— Да какой он террорист! — хмыкнул Олег Николаевич. — У меня тридцать лет стажа, и работать приходилось, уверяю вас с людьми, куда боле опасными.

— Но я вас запру.

— Да, естественно. Вы обязаны.

Тюремщик ретировался, и ключ в замке проскрежетал два раза.

— Дамир, надо жить, — начал Штерн. — Надо бороться. Еcли вы сдадитесь сейчас — шансов нет. Будете бороться, и шанс появится. Маленький, не спорю, но это лучше, чем ничего. Я видел вашу карту. Настоящую. Я знаю, что все убийства, которые вам приписывают, совершили другие люди. Местные психологи тоже об этом знают. Они не злодеи, Дамир, просто запуганные слабые люди.

Дамир сел на кровати. Бледен, худ, нос заострился, синяки под глазами, сухие губы.

— Но вы же тоже из них? — спросил он.

— Я частный психолог, Дамир. Раньше работал в ПЦ, но меня выгнали, потому что я отказался творить то, что они творят. Медынцев позвонил мне и уговорил взяться за ваше лечение, потому что ни с кем из них вы не хотели идти на контакт. Я такой добрый волшебник по вызову, соломинка, скорая помощь, последний шанс.

— Я болен?

— Несомненно. Видно невооруженным глазом. Посттравматическое расстройство и, возможно, клиническая депрессия.

— Вам мой отец платит?

— Нет. Сначала я отказался от денег. Но, чтобы меня к вам пустили, пришлось подписать договор с Центром. Так что, видимо, будут перечислять. Как ни странно, государство.

— А что Илья Львович? Почему его нет?

— Его к вам не пускают. Он не забыл про вас, ни в коем случае! Просто не может пробиться. Теперь я буду вашим связным.

— Вы его видели?

— Час назад.

— Как Даша?

— Илья Львович уговаривал ее уехать, но там родители не хотят. Она же учится, ей надо окончить курс. Мне кажется, они просто не осознают опасности. Тем более, что ее не трогают. Ни на один допрос пока не вызывали. Но я с ними поговорю. Она вам не пишет, потому что вы ей запретили. Через Константинова передавала, что уедет. Постарается, как можно быстрее.

— А этот парень из Лиги? Соболев?

— Женя — хороший парень, — Олег перешел на шепот. — Я его знаю. Но он понимает добро, как крестоносец. Добро должно быть с мечом. Карающим и потяжелее. А можно и с бронетранспортером. И Альбицкий такой же.

— Вы его тоже знаете? — прошептал Дамир.

Олег едва заметно кивнул.

— И считаете, что они неправы?

— Они неправы, Дамир. Я понимаю, чем жестче давление, чем жестче хочется отвечать, но это дурной путь.

— Он виноват в тех убийствах, что на себя взял?

— Я не видел его карты после этого, но думаю, что да. Он исключительно честен.

— С меня сняли эти обвинения?

— Нет. Илья Львович передал его показания следователю, но их не приобщили, потом в суд, но у него не приняли даже заявление. Об обмене молчат. Вообще не идут на контакт с Лигой. Но это обычно долгий процесс. И голодовкой Вы ничего не добьетесь, Дамир. Тот, человек, который все решает в вашем деле, на голодовки не реагирует.

— Я уже добился того, что ко мне прислали вас.

— Это местное решение. Кстати, надо было написать заявление о голодовке и изложить требования. Вы не знали, что надо писать заявление?

— Нет, не знал.

— Больше так не экспериментируйте.

Олег Николаевич взял чайник и налил воды в алюминиевую кружку.

— Выпейте! Всего, что было достижимо, вы добились.

Дамир взял кружку из его рук и жадно отпил воды.

— Потихонечку, — сказал Штерн. — А это я сейчас выкину.

Он взял тарелку с кашей, подошел к мусорному ведру у двери и наклонил тарелку. Каша сползла вниз единым блином и шмякнулась на дно.

— Вам нельзя, — пояснил он. — Из голодовки надо выходить постепенно: сначала вода, потом сок, потом салатики. Вообще, они преступники, что оставили кашу на столе. Здесь вроде врач нормальный, он знает, что делать после голодовки, но я проконтролирую.

— Спасибо, — сказал Дамир. — Как же приятно слушать, когда человек говорит правду! Я так от этого отвык. Вы же мне ни разу не солгали. Я теперь кажется научился отличать. Раньше дурак был.

— И напишите вашему отцу, он очень волнуется.

— Я ему писал.

— Отписку на две строчки, что все хорошо? Мне Илья Львович показывал. Напишите подробно, все, как есть. Договорились?

— Да. Когда вы придете в следующий раз?

— Завтра.

Штерн приходил ежедневно хотя бы на час. Приносил письма. Их опять накопилась целая пачка. От однокурсников и совсем незнакомых людей, с открытками, фотографиями и словами поддержки: «Держитесь!», «Крепитесь!» и «Справедливость будет!». Иногда с подробными автобиографиями, пересказами новостей, стихами, рассказами и целыми трактатами. Дамир начал читать, зачитался и решил, что непременно сохранит все, даже, если там только одно надоевшее «Держись!», которых он насчитал более сотни.