Спокойных не будет

Возле наших ног легла незримая черта, ее мы перешагнули и очутились в Новом году! Шаг этот сопровождался веселыми восклицаниями, поздравлениями, тонким звоном хрусталя, вспененным вином. Мы выпили стоя.

Тетушки Вадима, шеренгой своей занимавшие полстола, целовались друг с другом, растроганные, и вытирали глаза кружевными платочками. Как, должно быть, жаль было оставлять позади еще один год жизни, которых осталось так мало.

И как пронзительно сладко и беспечно было мне оттого, что впереди у меня виделось столько лет, еще не начатых, не опознанных, загадочных, и в каждом из них — новые встречи, события, неожиданности, восторги.

Мы сели и поставили на стол бокалы. Я почувствовала, как на мое плечо слегка надавило плечо Названова, теплое и упругое. Он сидел справа от меня, невозмутимый, с улыбкой глядел на излишне оживленных ребят и девчонок, он видел, что я все более подпадаю под его спокойную власть, и ненавязчиво руководил мною. А с левой стороны непоседливо суетился, все время подталкивая мой локоть, Феликс Панкратов, то и дело вскакивал, кричал, стараясь перекрыть застольный гул, торопясь, разливал, расплескивая, вино в бокалы.

Названов отвел плечо, повернувшись ко мне.

— Какие у вас духи? Аромат удивительный.— Он приблизил лицо к моим волосам.— Голова кружится.

— У мамы позаимствовала.— Глаза его стояли перед моими глазами, серые, в легком синем туманце.— Шанель...— У меня у самой голова сладко покруживалась, и стол, сверкая хрусталем, плещущейся влагой в бутылках, как бы уплывал от меня и опять приставал, чуть покачивался под локтем.

— Я слышал о вас...— сказал Названов, и тонкие волосы у меня над ухом шевельнулись от его голоса.

— Что именно?

— О вашем несчастье. Или о счастье. В зависимости от того, как к этому относиться, какими мерами мерить. Я имею в виду ваше замужество и естественную, хотя и невесёлую, развязку этой интриги. Если смотреть на это по мещански, то это катастрофа, большое несчастье. Если же воспринять философически , то данная катастрофа есть обретенная свобода и она есть счастье. Я верю в лучшее. Все, что происходит в судьбе человека, все к лучшему, даже на первый взгляд самое ужасное, трагическое — все это в конечном счете к лучшему, к совершенному. Можно расстаться со всем, самым дорогим, необходимым, кроме свободы Самое великое завоевание человечества в бесконечности веков это свобода, чувство свободы, жажда свободы, стремление к ней. Разве можно лишить себя свободы добровольно, как это сделали вы?

Названов коснулся того места в моей душе, которого я сама боялась касаться,— это было мое горе, мои слезы, моя тоска и мое вечное. И это свято.

— Одну минуту,— прервала я Гриню.— Я вам дала повод или позволение комментировать то, что вас ни в коем случае не должно тревожить?

Откинув голову, Названов взглянул на меня как бы издалека и как бы не узнавая.

— Извините, пожалуйста,— пробормотал он и тут же, чтобы перевести на другое, включился в застольное веселье.— Друзья, я предлагаю тост за удачу! За удачу каждого из нас, и пусть каждый достигнет той цели, к которой стремится... Пускай Саша Конский по-прежнему не расстается со своей «тяжестью» и поднимает ее выше над головой, да посыплются к нему призы — всесоюзные и мировые!..

— За меня можете не бояться, сказал Конский.— Считайте, что призы у меня в охапке! — Он смеялся, и голова его, крошечная, стриженая, как будто перекатывалась среди массивных бугров плеч; девушка, сидевшая рядом с ним, бледненькая и хрупкая, казалась жалкой тростиночкой возле горы; она боязливо отстранялась от него, чтобы он, поворачиваясь, не задел ее своим чугунным плечом.

Названов продолжал, переходя на Феликса:

— Тебе, полиглоту Панкратову, познавшему неведомые языки, совершить путешествия в Африку, пожить в джунглях и для полного комплекта изучить язык обезьян!

Саша Конский засмеялся, и голова его перекатилась от плеча к плечу.

— Ему это не трудно! Он и сам похож на обезьяну. Только не забирайся глубоко, а то съедят, останутся от тебя одни очки...

Феликс ответил, не сердясь:

— Ты, Саша, осел. Ослище! Что касается обезьяньего языка, то изучить его мне нетрудно: стоит лишь прислушаться внимательно к одному из вас.

— Тебе, Туманов,— сказал Названов, и Толя, опустив глаза и положив на край стола пальцы, ждал, чуть побледнев: это пожелание, выраженное в шутливой форме, для него было, очевидно, важно.— Тебе, Толя,— повторил Названов серьезно,— поэту талантливому, тонкому, очень искреннему, пора начать печататься, чтобы не засохнуть пустоцветом. Для этого следует несколько поступиться своими интересами, своими принципами, ведь и так называемые гражданские поэты нередко обращались к патетической публицистике. Маяковский, например, писал искрение и с восторгом:

Мы Маркса открывали каждый том, Как в доме собственном мы открываем ставни...

— Это надо понять, Толя. Пожелаем тебе, — Названов приподнял бокал,— написать поэму не хуже Маяковского или Есенина...

— Спасибо,— прошептал Туманов, схватил бокал с вином и торопливо, никого не дожидаясь, выпил.

Вадим Каретин спросил Гриню:

— А чего ты пожелаешь своей соседке слева, Жене Кавериной, виноват, Токаревой?

Названов вроде бы с опаской покосился на меня: я улыбалась, ожидая, что он скажет.

— В данном конкретном случае я пасую: человека этого знаю мало. Узнаю больше — обязательно что-то пожелаю. Тогда, возможно, я скажу и о том, что ее ждет впереди.

— Так узнай больше,— воскликнул Феликс Панкратов.— Кто тебе мешает!

— Если позволят — узнаю,— сказал Гриня тихо, скорее для меня одной.

Меня окружало какое-то облако, прозрачное, золотистое, невесомое, и покачивало. «Попробуйте...» — подмывало желание сказать Грине. Но я промолчала, только засмеялась, озорно тряхнув волосами.

— Тост твои затянулся, Гриня, — крикнул Феликс.— Давайте выпьем!

Поддержка была мощной и единодушной. Все опять встали, кроме тетушек Вадима. Бокалы опять столкнулись, расплескивая вино над центром стола. В это время прозвучал властный окрик:

— Стойте! — В дверях стоял Аркадий Растворов — черный, ладно сшитый костюм, всклокоченная борода впереди белой рубашки, рука с белой полоской манжета оперлась о косяк двери, на пальце — перстень с большим голубым камнем. За плечами Аркадия — его постоянные спутники — Кирилл Сез и Мишка Меркулов.

— Стойте! — повторил Растворов.— А что ты пожелаешь мне?

— О, Кадя! — Названов обрадованно приподнял свой бокал выше всех.— Это прекрасно, что ты с нами. Ты всегда появляешься вовремя. Сюрпризом. Я желаю тебе победы в борьбе за лучшее место в жизни, за лучшую спутницу в жизни!

Тетушки побаивались Аркадия и его друзей. Они всполошенно, хотя внешне и сдержанно, со строгими лицами вышли из-за стола.

— Теперь гуляйте одни,— сказала Аглая Степановна, старшая.— Мы посидели с вами, и достаточно. Пойдем к себе. Что будет нужно, Вадик, ты скажи, подадим...