Спокойствие не восстановлено

Гошка голый сел на лавку, всхлипнул еще несколько раз и утерся рубахой.

Мартын сутулился на чурбане, в одной руке цигарка, в другой – плеть.

– За что тебя?

Гошка, осушив слезы рубахой, сбивчиво рассказал.

Выслушав, Мартын присвистнул:

– Так и ответил барину?

Гошка шмыгнул носом:

– В точности так.

– Силен мужик! Понятно, отчего мне пожалован.

Мартын опять покрутил головой – должно быть, такая была привычка.

– Как зовут?

Гошка ответил.

– Егор, стало быть, по-нашему. Ну, коли послан, делать неча. Ложись, Егор.

Гошка покорно, опустошенный и почти безразличный к своей участи, лег на лавку.

Мартын снова накинул веревки и затянул, но много легче, чем первый раз. Гошку не тронула палаческая милость.

– Теперь кричи громче. Ори во всю силу. Чтоб людям было слышно – дело исполняем, не прохлаждаемся.

– Я, когда бьют, кричать не приучен.

– Э, касатик, то дело поправимое…

Свистнула плеть, и заорал благим матом Гошка.

– То-то…

Плеть снова со свистом опустилась. Но теперь не на Гошку, а над самой его головой на скамью.

– Ори, – велел Мартын. – Не то еще помогу.

Гошку уговаривать не пришлось. После очередного удара плетью по скамье завопил дурным голосом:

– Дяденька, не надо…

– Совсем другая песня…

По окончании мнимой экзекуции Мартын провел несколько раз чем-то поперек Гошкиной спины, отчего ее жигануло, точно крапивой.

– Теперича изобрази, будто сильно битый, на ногах не стоишь. Видал, какие от меня выходят?

– Как не видать!

– И ни одной душе ни звука. У меня шкура тоже не казенная.

Дед с отставным солдатом томились возле конюшни. Уложив Гошку на старую солдатскую шинель, понесли в столярку.

– Ишь, как исполосовал, изверг… – накладывая примочки, бормотал Прохор. – Креста на нем нету. – Ты попробуй уснуть, – продолжал Прохор. – Легче будет. По себе знаю.

Гошке хотелось побыть одному, неловко было перед дедом и Прохором. К его великому облегчению, оба ушли – дела ждали.

Едва дед с Прохором вышли из столярки, стукнула дверь – на пороге – студент. Прошел, опустился на лежанку рядом с Гошкой. Спросил:

– Живой?

– Живой…

– Уже хорошо. А я заглянул к тебе, чтобы передать привет. От кого бы ты думал?

Гошка пожал плечами.

– От Санто Серафино, – студент сделал паузу и с полуулыбкой добавил: – А точнее, от его хозяек.

– Правда?! – Гошка рывком сел на лавку, позабыв про Мартыновы наставления. Сколько раз в Никольском и по дороге к нему вспоминал и нечаянную встречу на Сухаревке, и старенький дом в Арбатском переулке, и, разумеется, Соню. Эх, Соня… В полной уверенности, однако, пребывал, что о нем давным-давно забыли. И вот тебе на! Сидит рядом, опершись руками о колени, в высшей степени симпатичный ему студент и, посмеиваясь, передает привет от Санто Серафино.

– Как они там?

– Да ничего. Просили сообщить о тебе. Я одно письмо отправил. Рассказал о твоей усердной службе при Александре Львовиче.

Гошка потупился.

– А теперь, похоже, придется писать другое.

– А как вы сюда попали?

– Ты же сам оставил адрес.

– Вы из-за меня…

– Ну, не совсем, положим. Триворовы искали репетитора для Николеньки. А я – уроки. Мне, в общем, было безразлично, куда ехать. Постой, – сам себя перебил студент. – Об этом еще наговоримся. Как ты? Очень больно?

– Не… – убедившись, что поблизости никого нет, понизил голос Гошка. – Почти совсем не больно.

– Но о Мартыне рассказывают страшные истории.

Гошка еще раз огляделся:

– Чудно получилось…

И поведал студенту обо всем, что произошло в конюшне.

Студент выслушал Гошку с чрезвычайным вниманием. Как видно, происшедшее его очень заинтересовало.

– Крайне любопытно! – сказал он по окончании Гошкиного повествования. – И симптоматично.

– Что? – не понял Гошка.

Но студент, казалось, не слышал, погруженный в свои мысли.

– Это надо будет иметь в виду, – сказал задумчиво.

Глава 11 БАРЕ – ВОТ БЕДА!

Мартын пришел на другое утро после происшествия трезвый, угрюмый.

– Штоб семь ден наружу не высовывал носа. Понял? Блажь на меня нашла вчерась. А ее, блажь-от, баре могут себе позволить. Мужик – нет. Так что гляди. Подведешь – пеняй на себя.

И вышел, громко стукнув дверью.

Гошка внял всей серьезности предупреждения. Потому ни деду, ни Прохору не открыл тайны.

Он прислушивался к каждому звуку, доносившемуся снаружи, и при каждом подозрительном кидался на лежанку животом вниз. Делал вид, что от боли не может повернуться на спину. Очень и не приходилось притворяться. Один-единственный удар, который получил для острастки и который был, по Мартыновой мерке, шутейным, ой, как давал себя знать! «Что было бы, – думал про себя Гошка, – отпусти Мартын полностью назначенное Стабарином наказание?» Мурашки начинали бегать по телу при одной мысли о том, чего он чудом избежал.

Студента, как только тот заглянул, попросил:

– Вы правду про Мартына никому не говорите. Приходил, упреждал и грозил…

– На этот счет можешь не беспокоиться, – заверил студент. – Что другое, молчать я, кажется, научился. А ты, брат, много любопытней, чем показался мне поначалу, когда усердствовал при Триворове. Теперь понимаю, почему на тебя обратили внимание Гударевы.

Гошке приятно было упоминание о московских знакомых, но второй раз за короткое время студент укорял службой у Стабарина.

– Насчет Александра Львовича вы зря, – сказал с обидой, – я ведь крепостной, холоп. Все одно, что скотина или какой-нибудь римский раб. Поглядел бы, что вы бы на моем месте сделали…

И снова студент с интересом посмотрел на Гошу:

– Это, брат, и впрямь коварный вопрос.

На восьмой день Гошкиного заточения в столярку вошел хмурый незнакомый мужик с кнутом в руке. Гошка даже не успел плюхнуться на скамью.

– Айда!

– Куда?

– На кудыкину гору.

Гошка обозлился.