Спокойствие не восстановлено

Месяца два после описываемых событий у одного из мелких казанских книготорговцев появился мальчик-ученик, именем Кирилл, фамилией Розанов. Приходился хозяину, как тот выражался, не седьмой – двенадцатой водой на киселе, однако оказался для холостого человека сущей находкой: можно оставить с покупателем, сгонять в лавку за съестным или отправить с любым другим поручением. Так и зажили они тихо и мирно вдвоем. Магазинчик у Николая Ивановича, хозяина, был скромный. Торговали копеечными книжками, а кроме того – книжным, журнальным и газетным старьем. Ни обложки, ни титула, ни оглавления – ничегошеньки в книжке, попробуй догадайся, что за сочинение! – а, глядишь, дождется своего часа: либо набежит любитель, нет – купит базарная торговка заворачивать товар. Тащили ему отслужившие свой век учебники. Казань – город древний. Университет из старейших в России. Гимназия здешняя – первая среди нестоличных городов – основана во времена Елизаветы Петровны. Потому – батюшки святы! – чего только не приволокут Николаю Ивановичу. Покупал он дешево, иной раз на вес.

– Сколько фунтов? Три? Получай семишник и радуйся!

И дешево продавал. Книжки в дорогих переплетах ему не несли. Зато все, что другие не берут, кому? Николаю Ивановичу!

Николай Иванович, посмеиваясь, учил:

– Ты, Кирюха, на переплет не гляди. Он, как лицо человеческое, лукав и обманчив. За красотой часто – пустота. Или того хуже – мерзость и подлость. А здесь, – кивал в сторону книжных завалов, – поэзия и мысль, доступные любому бедняку. У меня тот покупает, кому они подлинно нужны, кому они хлеб и воздух, а не прихоть или баловство от безделья.

Новый помощник Николая Ивановича до всех разговоров понял, что предстоит ему служить в лавке не совсем обычной. Перед тем как привести его сюда, студент Викентий предупредил:

– Помни, Егор, обо всем, что увидишь и услышишь в лавке, – никому ни слова. Вверяю тебя очень хорошему человеку, смотри не оплошай.

Мог ли Гошка – а проницательный читатель, вероятно, понял, что это был именно он, – подвести людей, которым он обязан своим спасением и нынешней безопасностью?

Гошка еще в Никольском догадался, что Викентий приехал туда не только ради него и еще меньше ради Николаши. Была у студента какая-то своя цель, которую Гошка не вполне разумел, однако определял Сухаревским словом «политика». Различный смысл в него вкладывался и разное отношение было в зависимости от того, кто его произносил. В устах деда, например, оно звучало неодобрительно, потому что «политика» значило – против царя. А идти против царя… Гошке от такой мысли делалось жутко.

И когда зашел однажды разговор с Николаем Ивановичем о крестьянской жизни, такие беседы потом случались часто, Кирилл-Гошка уверенно сказал:

– Царю бы сказать правду про помещиков, он бы их всех до одного небось в Сибирь отправил! В кандалах!

– Маловероятно, Кирюха!

– Отчего же?

– Видишь ли, в таком разе пришлось бы ему первому звенеть по этапу.

В ответ на Гошкин изумленный взгляд Николай Иванович пояснил:

– Дело в том, что он сам помещик.

– Царь – помещик? Не может быть!

– Так оно и есть, Кирюха. И у него больше земли и крепостных, чем у любого другого помещика России.

– И крепостные есть?

– Слышал про удельных крестьян? Удельные земли? Вот это и есть царские крепостные и царские, как помещика, земли.

– А Салтычиху, что запорола сотню крепостных, – не сдавался Гошка, – кто велел в клетку посадить?

– Случилось это при Екатерине Второй. С ее, разумеется, ведома и согласия. Однако тут все не так просто. Царица защищала не замученных холопов, а саму Салтычиху и других помещиков.

Заметив Гошкино недоумение, опять пояснил:

– Что у вас в Каменке получилось, когда Упыри перегнули палку? Лопнуло мужицкое терпение. И кто первым пострадал? Барин. Царь и боится, что непомерные жестокости помещиков истощат терпение крестьян. Тогда несдобровать им самим и ему – первому и самому богатому среди них. Вот его правительство – в редчайших случаях! – пытается ограничить произвол и жестокость помещиков. Понятно?

– А вы кто? – неожиданно для самого себя спросил Гошка.

– То есть?

– Ну, чем занимаетесь?

Глаза Николая Ивановича с еще большей, чем обычно, внимательностью смотрели на Гошку и, как тому показалось прищурились в усмешке:

– Продаю книги.

– Это я знаю. А на самом деле?

Николай Иванович перестал улыбаться. Помолчал немного, словно раздумывая. И, не отводя взгляда, сказал:

– На самом деле – я революционер.

У Гошки отвисла челюсть и глаза только что не выкатились из орбит. Вот это да!

– И вы против… – запнулся Гошка.

– Да, мы против царя.

– И вы, – вдруг осенило Гошку, – не Николай Иванович?!

– Совершенно верно, Георгий. Я такой же Николай Иванович, как ты Кирюха.

– А как вас зовут на самом деле?

– Вот об этом, мой дорогой, как-нибудь в другой раз. Ты и так узнал сегодня, я полагаю, довольно много.

Глаза Гошкиного хозяина опять чуть улыбались.

– Да уж! – вполне искренне воскликнул Гошка.

– Видишь ли, при любой подпольной работе…

Гошкины глаза опять округлились.

– …Да, именно так называется то, чем мы занимаемся, нужна не только предельная осторожность, но и доверие по отношению к людям, которые того, понятно, заслуживают.

Гошка не уразумел смысла последней фразы. Николай Иванович, открыв один из ящиков конторки, вынул небольшую коробку. «Патроны к револьверу системы „Бульдог“, 24 шт.», – прочитал Гошка, и лицо его залилось свекольным цветом.

Во время каменского бунта, в самую драматическую его минуту, когда Гошка прыгнул на Стабарина, тот, выстрелив неудачно в Мартына, обронил револьвер. А Гошка, в последовавшей суматохе, поднял. Сразу о том никому не сказал. Потом неловко сделалось, выходило, вроде украл. И от Николая Ивановича утаил.

Вечером зашел Викентий. Они с Николаем Ивановичем долго о чем-то беседовали в задней комнате. И по тому, как на него посмотрел, уходя, студент, Гошка догадался, что и о нем шла речь. И должно быть, говорили хорошее, потому что Викентий глянул на него весело и ободряюще.

В субботу ездили на рыбалку, где Николай Иванович на пустынном, заросшем густым кустарником берегу учил Гошку стрелять из револьвера. Дело это оказалось куда более мудреным, чем Гошке всегда представлялось. Он мазал по цели, в которую, казалось, просто нельзя было не попасть. Но мушка плясала в прорези прицела, при каждом выстреле револьвер откидывало в руке – словом, позор, да и только.

– Гляди!

В руках Николая Ивановича сверкнул тяжелый длинноствольный револьвер.

– Знаешь, что это такое?

Вот где впору было поклониться мастеру Михайле!

– «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра! – выпалил единым духом Гошка.

Николай Иванович переглянулся с Викентием. Студент одобрительно улыбнулся:

– А ты как думал!

– Придется и нам показывать, на что мы способны, – сказал Николай Иванович.

Он прикрепил к стволу старой ракиты неведомо откуда взявшуюся у него в руке карту – пикового туза – и, отсчитав от него тридцать шагов, прицелился. Грохнул выстрел – в левом верхнем углу появилось черное пятно. «Попал, а все же не посередке!» – обрадовался Гошка, обескураженный собственной неудачей. Второй – черная дыра обозначилась в правом верхнем углу. «Опять не по центру!» Но когда третья пуля вошла в правый нижний, а четвертая в левый нижний углы, Гошка понял: именно по углам целил Николай Иванович и точнехонько по ним бил. Последние два выстрела, казалось, не оставили на карте никаких следов. Она только вздрагивала. Однако, когда посланный за картой Гошка взял ее в руки, то почти со священным трепетом увидел, что обе последние пули пробили самое черное сердце карты, легли одна в одну.