Спокойствие

Мама чистила на кухне яблоко, разматывая красную яблочную кожуру, словно ленточного червя.

— Кто такая Эва Иордан? — спросил я.

Нож застыл у нее в руке. Она уставилась на мою разорванную рубашку и разодранные брюки, и я уже подумал, что она не ответит.

— Ублюдок! Марш в свою комнату, животное! — заорала она, и наполовину очищенное яблоко разлетелось об дверной косяк, словно граната.

— Хорошо, — сказал я и пошел в комнату.

Когда я проснулся, вокруг было темно, как в аду. Я нащупал выключатель от лампы и посмотрел на часы, поскольку вспомнил, что в шесть Эстер ждет перед библиотекой. Скажу ей, что у меня поднялась температура, подумал я и стал нервно рыться в одном из ящиков. В итоге я нашел старый мелок, но съесть смог только половину. Затем я наткнулся на коробку старых патронов с кровью, и тогда мне пришло в голову, что кровотечение лучше. Да, меня обозвали евреем и побили — и я разорвал все капсюли, намазал краской около рта, но до меня дошло, что в этом нет никакого смысла. Если она ждала в шесть, а сейчас десять, и сейчас меня побили, тогда где я был в шесть, и я доел остатки мелка из бумажки, но меня уже начало рвать красным месивом, и изо рта полилась вода.

Это были мои лучшие брюки, думал я, теперь уже не важно, думал я, завтра одену какие-нибудь попрочнее, думал я, и все-таки неплохо было бы узнать кое-что об отце, думал я, хотя бы как он выглядел, думал я, завтра спрошу у этой шалавы, думал я, это ведь еще ничего не значит, думал я, но сначала обрежу ей ногти, думал я, хотя нет, у нее хорошие ногти, думал я, но ей надо бы вычесать шерсть из п… думал я, а еще нужен фаллоимитатор, думал я, например, бычий хрен, думал я, нет ничего лучше сушеного бычьего хрена, думал я, до моего ты не дотронешься, думал я, это так же верно, как отченаш, думал я, достаточно писателей, которые отымеют тебя как следует, думал я, а мы уж лучше так, думал я, и не смей больше говорить о моем отце, а то я разорву тебе клитор, думал я, буду включать тебя бычьим хреном, как цветной телевизор, думал я, кстати, не так уж и плохо бить женщин, думал я, папаша был не дурак, думал я, только зря ты блевал в детскую кроватку, думал я, отца это не украшает, думал я, и избивал беременную, как последнее чмо, думал я, не надейся, что я ничего не помню, думал я, ты хер собачий, думал я, я видел, как ты трахаешь в жопу мою маму, думал я, в полгода человек уже не дурак, думал я, просто он еще не умеет обращаться с кухонным ножом, думал я, не надейся, что я не знаю тебя, думал я, как свои пять пальцев, думал я, ты хрен поджаренный, думал я, скорей всего, ты из какого-нибудь низкосортного быдла, думал я, она перенесла мезальянс, думал я, хотя беременная сама была первоклассная курва, думал я, наверняка трахалась с пятью одновременно, ничего стыдного, я бы тоже потрахался, думал я, или на худой конец с тремя, думал я, эта сука, правда, иногда могла бы наносить маме визиты, думал я, и Эстер тоже, думал я, если по очереди, можно, почему вместе нельзя, думал я, нет, Эстер не надо, думал я, в конце концов я не животное, думал я, Эстер невероятно чувствительная, думал я, не то, что мы, думал я, тогда уж лучше Юдит, думал я, она держит свое сердце в футляре, думал я, и по двенадцать часов в день упражняется, думал я, плюс выступления, думал я, ей недосуг трахаться с тремя, думал я, у нее целых десятьнезнаюсколько лет даже письмо написать не было времени, думал я, конечно, у нее хватило нахальства написать, чтобы я не закрывал маме глаза, думал я, я закрою их с помощью молотка, думал я, а потом выброшу из этого склепа все декорации, думал я, выброшу, и там будет детская, думал я, и я не буду блевать в кроватку, думал я, и, пока кормит, не буду трахать жену в жопу, думал я, я не животное, думал я, по правде, я и не трахал эту мумию, думал я, просто засунул руку, думал я, и маму тоже, думал я, а вдруг в следующий раз не встанет, думал я, ну хоть кто-то из нас получил оргазм, думал я, скажем, я, думал я, я ни за что, скорее она, думал я, ведь это же и возбуждает, что я не смог удовлетворить маму, думал я, поэтому так дерьмово, думал я, хотя как нежно она гладила меня, думал я, ну хоть побрила бы меня, думал я, какая дура, могла бы и сегодня побрить, думал я, стоило бы на это посмотреть, думал я, только пусть не мажет солью соски, думал я, ей уже давно пора сдохнуть, думал я, а одежда будет как раз впору Эстер, думал я, это не пошло, милая, думал я, я никогда не путал пошлость с искренностью, думал я, а ты путаешь пиявок с жемчужными раковинами, думал я, конечно, одежда будет впору, думал я, возможно, только в груди надо будет немного убрать, думал я, по крайней мере, у тебя будет несколько пожранных молью каракулевых шуб, думал я, но ты ходила делать аборт, думал я, хоть бы сказала, прости, но сегодня я иду на операцию, думал я, в конце концов, это мою сперму выгребли из тебя, думал я, в конце концов, тебе же надо было показать его папочке, думал я, просто потому, что так принято, думал я, мы будем курить, а ты будешь мило помалкивать, думал я, а святой отец расскажет, отчего онемела дочь его, думал я, только больше не играй так со мной, думал я, больше никаких этих неспрашивайниочем, думал я, будешь лететь, пердеть и радоваться, думал я, не думай, что я не осмелюсь поднять на тебя руку, думал я, я выколочу из тебя всю твою прошлую жизнь, думал я, и буду писать твоей кровью, думал я, можешь потом печатать, думал я, и поискать издательство, думал я, ты отправила меня к этой шлюхе, думал я, ну и накося выкуси теперь, думал я, но я не буду больше жрать известь на завтрак, думал я, лишь бы Юдит не заметила, думал я, это был ее мел, думал я, завтра украду для нее еще один, думал я, не смей больше рыться в моих ящиках, сказала она, правда украду и еще напишу задание по венгерскому, сказал я, меня не интересует, что ты пишешь, сказала она, прости, сказал я, ты всегда был червяком, сказала она, это неправда, сказал я, мерзкое маленькое ничтожество, сказала она, я не ничтожество, сказал я, куда вы дели мою скрипку, сказала она, я до нее не дотрагивался, сказал я, а ну доставай, сказала она, не достану, сказал я, у меня сейчас поезд, сказала она, я не останусь здесь один, сказал я, тогда научись играть на скрипке, сказала она, ты никуда не поедешь, сказал я, у меня нет времени, сказала она, ты в грязном белье, сказал я, ты урод, сказала она, ты неспособна любить, сказал я, здесь мы похожи, сказала она, да, надо было спрятать, думал я, закопать в грязном белье, думал я, там она в жизни не найдет, думал я, сначала там поищу, сказала она, среди твоих носовых платков, измазанных спермой, сказала она, право слово, каждый сходит с ума по-сво-ему, сказала она, моя любовница про крайней мере не изменяет мне с моей матерью, сказал я, у тебя, скорее наоборот, сказала она, молчи! — сказал я, со спины, как наш отец, сказала она, заткнись! — сказал я, но у отца хоть нормально вставал, сказала она, заткнись, а то убью! — сказал я, ты всех убьешь, ты такой храбрый, сказала она, убирайся отсюда! — сказал я, не бойся, я только закрою тебе глаза, сказала она, скройся, ты змея! не глаза! только не глаза!

Когда я открыл ставни, я даже не знал, сколько дней я провалялся в комнате, наполненной запахом пота и рвоты. Эстер стояла напротив нашего дома на той стороне. Я собирался захлопнуть ставни, но она уже меня заметила. Я махнул ей, чтобы она ждала, затем спешно оделся, направился к двери и вдруг спохватился, а что, если она поднимется. Черт, это невозможно. Черт, лучше ей не подниматься, думал я, однажды она уже поднималась. Черт, она мгновенно догадается, думал я, запихивая под кровать порванную в клочья одежду и перепачканные спермой простыни. Тут я вспомнил, что накануне измазал лицо искусственной кровью, наверняка она успела разглядеть. Да уж, вид у меня сейчас, подумал я и пошел в ванную смыть краску. Перед зеркалом, неподвижно, как изваяние, сидела мама. Наверняка с тех пор сидит, думал я. Хреново может получиться, думал я. Зря я спросил, думал я. Хлеб кончился давным-давно, думал я. Из прихожей я крикнул: иду к Эстер, мама, поскольку хотел, чтобы она знала, что не к этой женщине, и тихо добавил, сначала я принесу хлеба.

— Ты давно здесь?

— С двух, — сказала она и смахнула слезу.

— Сколько сейчас? — спросил я.

— Полшестого, — сказала она, с трудом сдерживая рыдания.

— Пойдем, мне надо купить маме хлеба, — сказал я, обнял ее за плечи, и мы молча дошли до гастронома. Ее волосы были завязаны в пучок, как у вдовы, под глазами темнели круги, и я подумал, что сейчас все расскажу ей, а потом отправлюсь выбрасывать тряпки, пропахшие вагиной. Куплю продукты, потом отведу ее домой и расскажу все. Да, буду рассказывать ровно как свои сны. Разница только в том, что все случилось до того, как заснуть. Корзина была до краев наполнена несъедобными консервами и химическими супами из пакетика, как вдруг я увидел у себя на запястье посиневшие следы зубов той женщины. Я быстро натянул поглубже рукав пиджака и понял, что, если понадобится, я могу врать Эстер в глаза хоть всю жизнь.

— Тебе нечего сказать? — спросила она.

— Температура, — сказал я.

— Если бы я хоть знала. Я думала, что сдохну там перед окном.

— Я сказал: у меня была температура. Я съел старый мелок, оставшийся от Юдит.

— Но почему?

— Так мне захотелось. Я хотел, чтобы поднялась температура и вот перестарался. С тебя достаточно.

— Я даже заходила в издательство, думала, может, там что-то знают о тебе, — сказала она, и у меня свело судорогой желудок.

— Больше не смей туда ходить! Поняла?! Я совершенно не нуждаюсь в опеке! Я сам разберусь со своими делами! — орал я, а она неподвижно на меня смотрела. — С меня хватит! Мама спрашивает, где ты был и когда ты придешь, теперь еще одна?! Хоть ты избавь меня от этого, поняла?! У меня была температура! Я съел мел, и поднялась температура, как в детстве, когда я хотел прогулять школу! Я хочу прогулять пару свиданий! Я никаких требований не выдвигаю, я просто хочу прогулять! Хоть в сортире пересидеть! Уяснила?! Не смей приставать ко мне с вопросами и не околачивайся под окнами! Я не спрашиваю тебя ни о чем! Я молчу и не интересуюсь, что у тебя была за жизнь, прежде чем ты угодила в дурдом! Я в дурдом не хочу, ясно?! Вот у меня жизнь, о которой можно спокойно рассказать! Ясно?! Не смей ошиваться перед моим окном, пока я не узнаю, кто твой отец! Пока я не узнаю, что в детстве он тебя оттрахал до шизы!

Скорее всего, он выехал из Бухареста, доподлинно известно, что по трансрумынской трассе. Скорее всего, были проверки на дорогах, доподлинно известно, что человек в военной форме не был старше его по званию. И, скорее всего, случилось это днем, но могло и ночью.

Человек в военной форме просто попросил техпаспорт, но двое штатских, которые его сопровождали, этим не удовольствовались. На их взгляд, не стоило столь горячо отстаивать конституционные права, после вчерашней аудиенции господин министр был недоволен. И, скорей всего, господин прокурор был мертв, когда они сели в свою машину, при этом доподлинно известно, что кобальтово-белая “дакия” целых восемьдесят метров летела на ручнике.

Сперва Адел Фехер настаивала, чтобы ей разрешили открыть крышку гроба, затем она настаивала на вскрытии, наконец, она заговорила про ООН и конституционные права и приняла все меры предосторожности, чтобы ее не запрятали в сумасшедший дом. Она непрерывно писала письма и постоянно звонила за рубеж, только на линии вместо двух всегда находились трое, причем один из них молчал, как скала. Словом, когда стало совсем рискованно запрятывать ее в сумасшедший дом, двое мужчин в штатском помогли скорбящей вдове броситься ранним утром под скорый поезд.

Затем в план действий, вероятно, закралась какая-то ошибка, потому что представители органов опеки и попечительства только через неделю пришли за ребенком, заранее предупредив детдом в Марошвечи, что скоро прибудет новенькая шестилетка.

Прошло добрых полгода, пока директор набралась храбрости и вопреки указаниям свыше отдала Эстер Фехер седому старику, который раз в неделю появлялся ниоткуда в накрахмаленной рубашке и с тростью.

Мор Фехер-старший тоже жил в согласии с законом, но уже сорок лет не апеллировал к нему. Он, ссылаясь на причины личного характера, всего-навсего хотел забрать внучку, которую, также по причинам личного характера, впервые увидел на похоронах Мора Фехера-младшего. Мы сами не чистые венгры, всего наполовину, тем не менее, мы не женимся на румынских женщинах, даже если они протестантки, сынок.

Словом, через полгода товарищ Порумб решила, что, если пожилой джентльмен снова появится, с помощью небольшой канцелярской формальности можно уладить даже самое деликатное дело. В конце концов, в детдоме все равно, кого как зовут. И недавно прибывшая немая цыганская девочка стала новой Эстер Фехер, а настоящая Эстер Фехер могла собирать вещи. Правильное решение товарища директора было дополнительно простимулировано двумя серебряными тарелками для фруктов, мейсенским столовым сервизом на двенадцать персон, элитными часами “Шаффхаузен” в позолоченном футляре и тремя картинами Меднянски. По здравом размышлении товарищ директор поняла, что, если бы она была понастойчивей, наверняка могла бы получить гораздо больше, но было поздно.