Спор о варягах

Фомин очень обстоятельно аргументирует позднее появление варягов на Руси. Саги не знают князей до Владимира, не знают хазар, молчат о походах X в. на Миклагард, Берду, Итиль и Семендер. Россыпь монет появляется в Скандинавии не ранее второй четверти XI в. Саги не знают Днепровского пути из варяг в греки и его порогов. В Византии скандинавы появляются в конце 20-х годов XI в., и, таким образом, они просто не могли контактировать с Константином Багрянородным, а он, стало быть, не мог записывать скандинавские названия порогов, и «росские» слова — это какие-то другие названия, не норманнские.

Франкские мечи поступали на восточнославянские земли не через норманнов. Из 165 западноевропейских клинков с клеймами только один найден в Швеции, тогда как на юге Балтики —- 30, в Латвии —- 22, Финляндии — 19, Эстонии — 7, Литве — 5, на территории Киевской Руси — 11.

Скандинавские фибулы, по мнению Фомина, не являются этническим признаком, так как сочетаются с финскими шумящими подвесками, находятся в погре-беннх по местному ритуалу. В скандинавских костюмах обязательно должно быть по две фибулы. А во Владимирских и Гнездовских курганах нередко по одной.

Во Франции и Англии много скандинавских следов: названия городов, сотен деревень, значительный компонент в языке. А на Руси ни одного города, дюжина слов в языке, да и то антинорманисты отрицают скандинавские заимствования вообще. Норманны везде грабители, почему у нас они установили мирное сосуществование и дань?

Что касается названий городов, все не так однозначно. Некоторое количество скандинавских названий на Руси все-таки есть (Глазырина и Джаксон 1987). И Ладога никак не славянское имя, и Изборск (выводить из «избрания» смешно), и Суздаль под сомнением («-даль» у скандинавов «долина»).

Другие аргументы звучат серьезно. Но возможны разные их истолкования. Саги могут не говорить о ранних контактах норманнов на землях восточных славян по разным причинам, и отсутствие таких контактов только одна из возможных причин. Другая — сосредоточенность саг, особенно ранних, на Исландии и Норвегии, позже втягивавшихся в восточные походы, которые больше велись свеями и данами. Третья возможная причина — те норманны, которые отправлялись в дальние походы на юго-восток в ранний период, утрачивали связь с родиной и больше туда не возвращались. Некому было поведать сказителям о хазарах, штурме Миклагарда и первых русских князьях. Прочные обратные связи установились позже.

Франкских мечей с клеймами действительно мало найдено в Швеции, но только потому, что шведские археологи не умели обнаруживать клейма — это ведь сравнительно недавнее открытие Н. Н. Кирпичникова в России. Как только методику протравливания клинков усвоили скандинавские археологи, находки чередой пошли в Швеции, Норвегии и Финляндии (Кирпичников и Стальсберг 1995). Да и, в конце-концов, мечи-то франкские.

Мы не знаем, почему в скандинавских могилах на восточнославянских землях нередко оказывается по одной фибуле — как-то изменилась мода ношения плаща. Использовались в костюмах и местные украшения — они не нарушали обряда. Да и обряд мог несколько изменяться — норманны были весьма пластичны. Поклонялись местным богам, считая, что боги свои не у народа, а у страны.

Сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опустошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлением власти норманны не брезговали и на Западе.

Какие бы сомнения ни выдвигались по поводу раннего норманнского присутствия на Руси, это присутствие зафиксировано археологами — нами предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начиная с IX (Клейн, Лебедев и Назаренко 1970; Лебедев 1985: 227-235; Жарнов 1991 и др.).

Последняя, седьмая глава трактует вопрос об этносе и первоначальной родине варяжской руси. Здесь Фомин подробно расписывает, сколь богатой была культура западных славян, как она влияла на культуру Швеции (шведы заимствовали из славянской речи слова 1ос1Ыа, 1:огд, Ье$теп, 1о1к, ркзсНаП:). Более существенно, что керамика Севера восточнославянской Руси IX в. (Рюриково городище, Изборск и др.) в значительной части очень близка керамике Южной Балтики. Этому соответствуют северолехитские черты новгородского диалекта. Фомин ссылается на Обнорского, но мог бы сослаться и на Петровского (1922), это добавило бы некоторые западные черты. По признанию «норманистки» Стальсберг, заклепки ладьи из Плакуна напоминают скорее южнобалтийские, чем скандинавские. Камерное погребение с гробовищем, анализированное петербуржцем К. Михайловым, находит аналогии в Дании и Шлезвиг-Гольштейне конца IX — начала X вв. Поэтому, мол, гривны с молоточками Тора нельзя трактовать как скандинавский признак.

Из всего этого Фомин делает вывод: это южнобалтийские славяне, спасаясь от немецкого давления, стали массами переселяться в Приильменье — они и есть летописные варяги. Это был не единственный их поток: в VIII в. южнобалтийские славяне поселились и на о. Готланд и основали там г. Висби. В XI в. в земле лютичей жило племя, поклонявшееся Вотану, Тору и Фрейе.

Это тоже серьезные аргументы. Но и эти факты допускают различное толкование. Фомин совершенно забывает традиционое представление о западном («ляшском») происхождении вятичей и радимичей (Вщак 1949; Соловьева 1968 и др.), а Янин с Алешковским (1971: 49-51) обоснованно добавили к этому западнославянское происхождение кривичей, особо подчеркивая их связь с новогородцами. Как раз наличие западной керамики и диалектные черты больше говорят о массовом переселении, чем о приходе военной элиты, описанном летописью и иностранными источниками (арабскими, греческими) как приход варягов. Что касается молоточков Тора, то в приведенной И. В. Дубовым (1970: 263) карте распространения гривен с этими молоточками видно, что они занимают сплошную территорию, охватывающую юг Швеции и Норвегии, Готланд, Данию и Шлезвиг, Мекленбург, но не дальше на восток по побережью. Именно северное крыло этого очага дает простирание на восток — в Северную Русь. Западные аналогии К. Михайлова (1996) говорят и вовсе не о западных славянах: концентрируясь в Ютландии, они, скорее, могут быть истолкованы как след ютландского происхождения Рюрика и его дружины, но никак не признаки вагров.

О реакции научной общественности можно судить по рецензии украинского нумизмата Н. Ф. Котляра (2007), носящей характерное название: «В тоске по утраченному времени».

Вот и все антинорманистские «итоги дискуссии по варяжскому вопросу».

VIII. Миграция варягов

Предварительные замечания

Помещаемая далее статья была написана в 1997-1998 гг. для Псковской археологической конференции «Скандинавия и Русь» и была отдана в труды конференции для напечатания. Но сборник трудов не вышел, и статья была возвращена автору. Нигде до сих пор не печаталась.

Статья эта входит в серию моих статей, посвященных разработке археологической теории выявления миграций. Серия эта началась с брошюры «Археологические признаки миграций» (Клейн 1973а) — планировавшегося доклада на Чикагском международном конгрессе антропологических наук, на который меня, конечно, не выпустили. Но доклад напечатали. Далее у меня было несколько статей, посвященных конкретным дальним миграциям (Клейн 1971; 19736; 1984; 20006).

В 1999 г. я выпустил большую статью (Клейн 1999), в которой разработал подробно критерии выявления миграций 1973 г. и выдвинутую тогда идею, что археологические признаки будут разными у разных типов миграций. К этой статье было намечено две, так сказать, вспомогательных статьи, в которых выдвинутые археологические критерии выявления миграций приложены к конкретным миграциям, одна — о миграции в бронзовом веке на Крит (Клейн 2000а), другая, представленная здесь, — о миграции варягов.

«Призвание варягов » и археологические признаки миграций

1. Проблема

Те события, которые в Скандинавии именуются «походами викингов», а в остальной Европе повсеместно называются «норманнским нашествием», «норманнским завоеванием», «инвазией норманнов», в российской истории окрещены термином «призвание варягов». Вряд ли это отражает какое-то особое качество норманнского вторжения в Гардарики (норманны здесь были такими же, как везде, но условия другими). Скорее, это следствие того, что в России, как в Нормандии и Англии, надолго закрепилась норманнская династия, и ее окружению требовалось обосновать легитимность правления (Шахматов 1904; Кирпичников 1997; [1998]). Впрочем, сам эпизод призвания мог и иметь место, но после вторжения советских войск в Чехословакию и в Афганистан (и то, и другое было обставлено «призванием») мы хорошо понимаем, что реальность «призвания» и наличие «призывающих» не имеют никакого значения для сути событий.