Спор о варягах
Шрифт:
В маленькой заметке «Знаки Рюриковичей и символ сокола» 0. М. Рапов представил любопытную генеалогию знаков Рюриковичей, возводящую иконографию знака к изображению сокола вниз головой. Значение этой идеи для антинорманизма, вероятно, в том, что Рюрика антинорманисты связывают с южнобалтийскими славянами, где жили рароги, а рарог — западнославянское обозначение сокола и отдаленно созвучно слову Рюрик. Надо отдать должное Рапову, в его заметке этого «осмысления» нет. Но, если сравнить заметку Ра-пова с детальными разработками С. В. Белецкого (2000; 2008а; 20086), станет ясно, что идею Рапова принять невозможно: она основана на поздних трактовках изображений и случайных деталях. Ранние двузубцы Рюриковичей выглядят иначе и коренятся в еще более ранних хазарских знаках.
Небольшая же заметка В. В. Эрлихмана
Особо нужно остановиться на статье шведской исследовательницы Л. Грот, перепечатанной из кировского сборника «Шведы и русский Север» 1997 г. Статья называется «Мифические и реальные шведы на севере России: взгляд из шведской истории». Эта статья преподносится как коронный аргумент: антинорманизм поддержан шведкой, при том норманисткой! Она лучше нас знает Швецию — и вот же, поддержала истину! По словам Кузьмина (2003: 209, 232), «освежающий ушат», «он буквально утопил наших норманистов в холодных водах Балтики». Что же содержится в этом ушате?
Грот констатирует, что имя Рюрик отсутствует в шведских именословах, а имена Не1де (от которого производят имя Олег) и Не1да (Ольга) засвидетельствованы только с XIII в. и переводятся «святой», «святая». Поскольку христианизация Швеции произошла в конце XI — начале XII вв., имена от слова «святой» могли появиться у шведов не раньше этого времени. А так как Олег на Руси действовал раньше, в IX — начале X вв., то имя он никак не мог получить от шведских родителей. Наоборот, из славянского мира это имя и поступило к шведам, как позже имя Святополка, внука Ярослава Мудрого, ставшее шведским 5уап1;еро1к (из-за того, что дочь Святополка Ингегерд стала шведской королевой). Правда, славянское имя Святополк, хорошо понимаемое славянами, так и осталось в Швеции чужим именем, фонетически не измененным: на шведском оно ничего не значит. А славянское Олег, которое ничего не значит как раз на славянском, почему-то на шведском утратило свое фонетическое звучание и превратилось в сильно измененное Хельге, которое как раз на шведском имеет смысл.
К тому же эта странная гипотеза сразу же наталкивается на зубодробительный факт. В «Еврейско-хазарской переписке X в.», датируемой 940 г., «царь Русии» именуется «Х-л-г», что расшифровывается как «Хелге» или «Хелгу». Это либо тот самый Олег-Хелге, либо его современник и тезка. Стало быть, имя и тут звучало по-скандинавски. Для объяснения этого противоречия Грот придумывает дополнительную гипотезу, и вовсе вычурную: какой-то гот-переводчик из Крыма, знавший славянскую речь, перевел эпитет из ти-тулатуры славянского царя «свет» («светлый»), засвидетельствованный арабоязычным Ибн-Русте (903 г.), на готский для себя, но спутал два близких по звучанию славянских слова «свет» и «свят», потому у него получилось «Хелге». Этим и воспользовались евреи и хазары в своей переписке. Я не антинор-манист, поэтому меня эта сложная конструкция не убеждает. Вообще в теории гипотез те гипотезы, для которых нужны вспомогательные гипотезы, считаются слабыми. А тут целый пучок вспомогательных гипотез: гипотеза о крымском готе, переводящем со славянского, гипотеза о «свете» из титулатуры, гипотеза о путанице, гипотеза о хазарских иудеях, общающихся с крымским готом, знающим славянский, но путающим слова...
Видимо, шведские именословы в своей ранней части оказались неполными. К тому же королевские династические имена и вовсе приходится оставить: и Олег, и Ольга не были королевского рода. А слово Не1де, как признает и сама Грот, до принятия христианства в шведском, по-видимому, существовало и означало «счастливый», хотя и понятие святости отнюдь не с христианством вошло в обиход — сакральными были и языческие вещи и фигуры.
В таком ушате норманистов не утопить.
Итоговый труд Фомина
Почти пятисотстраничный том Фомина «Варяги и варяжская Русь» состоит из семи глав. Первая глава «Зарождение норманнской теории в западноевропейской историографии XVIII в.» посвящена доказательству того, что основателем норманнской теории
был не Байер и даже не Миллер, до Байера выдвинувший те же факты, а швед Пер Перссон (Петр Петрей), придворный историограф Карла IX. Все это дотошный Фомин (надо отдать ему должное) вытащил на свет божий. Тем самым зарождение норманизма приобретает смысл особой политизированности. Байер и Миллер как-никак немцы, а родство немцев со шведами не было еще в XVIII в. общей истиной. Немцы были вроде как третьей стороной. А вот если зачинщик — швед!Открытие сделано, но цель вряд ли достигнута. Если бы на полвека раньше! Но тогда немцы были одиозны, а не шведы. А сейчас ни те, ни другие. Ну да, вероятно, Петрей в немалой степени был ангажирован шведской политикой. Да, возможно, именно это стоит у начала признания варягов и Руси норманнами. Но нас это не очень волнует. Нас волнует совсем другое: подтверждается это отождествление или нет. И мы признаем его вне зависимости от того, Петрей ли его заметил первым или Петрухин. Фомин указует на Петрея: смотрите, за кем вы идете! Фомин пугает, а мне не страшно.
К тому же в рецензии на книгу Фомина Д. Н. Верхотуров (2005) отметил, что цитаты из Петрея у Фомина перевраны, чтобы сделать их более норма-нистскими, тогда как Петрей писал, что не знает, что за народ были варяги, но «кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции».
Вторая глава живописует спор между Ломоносовым и Миллером. В ней Фомин стремится опровергнуть низкую оценку историографических трудов Ломоносова, ставшую уже практически общим мнением. Фомин тщится доказать, что Ломоносов, опиравшийся на «Синопсис», был кругом прав, а Миллер, анализировавший первоисточники, был клеветником и неумехой. Да, у Миллера были ошибки (особенно поначалу, когда плохо знал русский). Но главным доказательством служит то, что в XX в. Кузьмин, Фомин и Вилинбахов повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать.
Третья глава называется «Антинорманизм истинный и антинорма-низм мнимый». В этой главе Фомин, как и его соратники, отказывает всем антинорманистам советского времени и даже XIX в. в праве считаться истинными антинорманистами. Это потому, что нынешние антинорманисты восстановили антинорманизм XVIII в., ломоносовский, догмой которого было объявление варягов славянами. Антинорманисты XIX в. отказались от этого, перенесли бои на другие рубежи — говорили о малочисленности норманнов у нас, о незначительности их влияния. Все они зачислены теперь в норманисты. Истинных антинорманистов оказалось очень мало, крохотная кучка мужественных героев на мостике тонущего корабля. Их единственная надежда — на спасение патриотически настроенными властями.
Правда, со славянами все равно получается неладно. Багров, рутенов, ру-гиев — всех их приходится признавать ославянившимися кельтами, иллирийцами, даже германцами (см. работы Кузьмина). Какая тогда разница — осла-вянились ли быстро норманны в Киевской Руси или ославянились медленно ругии в Южной Прибалтике? Все равно получаются исконные неславяне. А истинные антинорманисты оказываются на поверку пусть и не норманистами, но кельтистами, иллиристами и германистами. Хрен редьки не слаще.
В четвертой главе, о «норманистской историографии», Фомин отвергает идею о том, что первыми норманистами были наши летописцы. Первые норманисты известно кто, а создателями сказания о призвании варягов были, естественно, норманны.
Глава пятая посвящена «Сказанию о призвании варягов», как оно представлено в историографической традиции. Фомин всячески подчеркивает легендарность этого сказания, его удаленость от реального хода дел. Он тщательно собирает все приводившиеся разными исследователями факты и аргументы того, что Рюрик не был родоначальником династии, хотя честно приводит и противоположные данные.
В главе шестой «Варяги и скандинавы на Руси» собраны наиболее весомые аргументы против норманнской трактовки варягов. Позиция Фомина такова: варяги поздние (с середины X в.) отличаются от варягов ранних (середина IX — середина X вв.). Все ранние «варяги» — не скандинавские пришельцы, а иноземцы с южного побережья Балтийского моря. Норманны же на Руси появились вообще только в конце X в. С 80-х годов X в. меняется и образ варяга летописи: до того это был строитель и организатор, после того — наемный убийца, сеятель распрей.