Справедливость силы

И все же я "завелся". И 160 кг не по плану выжал в подходе пять раз кряду, что совершенно излишне, так как "объемный" жим, пусть даже пустяковый, забивает мышцы и перед соревнованиями вреден. Богдасаров промолчал, но я понял, что он недоволен. Дальше тренировался строго по плану.

После тренировки публика разбрелась. Мы остались одни в большом пустом зале. Мы – это я, Богдасаров, Эрик, Голованов, Воробьев и Айланд.

Я сижу рядом с Айландом и переодеваюсь. Эрик переводит (он отлично владеет и английским, и немецким, и вообще классный парень).

– Редко мы видимся,– говорю я.

– Раз в год – на чемпионатах мира. Я ведь приезжаю посмотреть вас.

– Сколько помню большие международные соревнования, вы всегда в зале.

– Вы мой герой,– смущенно говорит Айланд.

– Вы мой добрый гений, Айланд. С вами всегда победа. Надо было и теперь догадаться и послать телеграмму: выезжайте, без вас не рискую выступать.

– О, это лишне! Вы и так победите.

– Что ж, круг нашего знакомства замыкается. Я оставляю спорт.

– Для меня вы по-прежнему останетесь героем.– Айланд краснеет и церемонно кланяется.

– Спасибо. Подобные слова я, признаться, слышу впервые. Хотя есть и такие люди, которые могли бы их мне сказать. Вот не знаю, чем заполнить пустоту от спорта, сколько же места он занимает!

– Литература. У вас она обязательно получится.

– В литературе я никто, а в спорте долго еще мог бы крепко стоять на ногах.

– Вы всегда добьетесь своего. Такие, как вы, добиваются.

Мы еще долго беседуем. Я остываю. Наконец подсыхает пот – можно и в путь. Мы уславливаемся встретиться завтра, в двадцать тридцать.

– Гуд бай!

Когда Айланд уходит, я говорю себе: "Конечно, лучше самому себя выставить из спорта, а не ждать, чтобы это сделал другой".

Как же тягостно постоянно нести напряжение! Не только ради продвижения к цели, но и от подчиненности долгу, от множества условий, делающих невозможным всякое снижение этого напряжения. Конечно, если воспринимаешь свое участие в большом спорте как долг, не только развлечение или насыщение честолюбия.

"…Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью…"

Я не умею сдерживать себя, не умею говорить правду "от и до". Для меня это самое большое мучение: всегда помнить, где границы правды "от и до".

…Я взял девятый и двенадцатый тома Тарле – и не жалею. За чтением – другое настроение, вырываешься из мира назойливых мыслей и чувств.

Делаю выписки. Бывший военный министр Милютин о правительстве Александра Второго: "Я убежден, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее".

После взрыва в Зимнем дворце, организованном 5 февраля 1880 года Степаном Халтуриным, Адлерберг намекнул на необходимость "заставлять" допрашиваемых говорить. "Государь прервал его, спросив с неудовольствием: каким же образом заставлять? Разве пыткой?.."

"Переписка и данные, идущие, например, от Победоносцева, лживы в самой основе своей. Узок был кругозор этого озлобленного и насмерть перепуганного реакционера, за всю жизнь не высказавшего ни единой мысли, которая хоть на вершок возвышалась бы над шаблонными идеалами полицейского гнета и гонения всякой умственной свободы".

И уже забываю Тарле и думаю о своем. Лежу на кровати бессильный, расслабленный. Не обращать внимания на болтовню и стравливания. Не исключен и расчет – лишить меня уверенности, взволновать. Это вполне в духе теперешнего соперничества, если учесть характер борьбы на чемпионате мира прошлого года. Там, в Стокгольме, оно дало свой настоящий цвет. Надо исключить из сознания любые слова, мнения других, будто их нет в природе. Я делал вид, что ничего не замечаю,– и отлично! Не позволять себе впадать в недостойное…

За ужином набиваю желудок ради сохранения собственного веса и раздумываю: все наэлектризованны, сколько несвойственных поступков!

Потом стараюсь оценить свое поведение: я, пожалуй, резок в суждениях, скор на обострения. И сразу во мне протест: не могу быть человеком-машиной! Не могу только набивать брюхо, следить за весом, тренироваться, массироваться, меряться силой!

Перед тем как заснуть, долго говорили с Головановым. Внезапно он сказал: "Ты уйдешь-тоскливо будет. С кем поговорить?" Я потом долго лежал. За окном протяжно сигналили электрички. Я стал считать промежутки между поездами…

Весь день лил дождь. Весь день донимали журналисты. Все, что сейчас надергают обо мне, вывалят перед публикой – и себя не узнаешь. Слишком "часто от мудрости их идет запах, как будто она исходит от болота".

Пришел проститься Айланд. Сразу после моего выступления уезжает. Переводит Эрик.

– Для меня, Юрий, вы всегда герой, кто бы ни оказался в чемпионах. Любой ваш соперник, из всех кого я знаю, не может стать чемпионом. Он может выполнить эту формальность – выиграть первое место, но от этого не станет чемпионом. У чемпиона – самостоятельный, великий дух. С чемпионом в спорте всегда эпоха, это всегда особенный человек, он ведет всех дорогой силы… Юрий, я всегда готов прийти к вам на помощь. Только дайте знать… Не спрашивайте меня о силе. Если бы я умел делать силу, как умею делать деньги… Война? Я воевал с тридцать девятого по сорок пятый. Живым остался. Я лондонец… кокни! Бизнес?.. В Калифорнии. Много работы, но мало времени, даже не всегда могу зайти в зал, хотя он у меня дома… Вы мне годитесь в сыновья… Вы во всем добьетесь успеха!

– Я больше ждать не могу, трещу по швам,– говорю я.

– Вы готовы к бою?

– Я трещу по швам от силы. Ее очень много. Она не хочет ждать! Я готов к бою и хочу боя!

В памяти остались белокурые волосы, крупный изогнутый нос, голубые глаза. Сильная фигура атлета…

Мартин снова тренировался на больших весах. Все! Он не возьмет первое место, он уже отсоревновался! Иметь силу на золотую медаль – и размотать на тренировках. Ведь невозможно восстановить силу в оставшиеся дни. А Шемански – молодец! Суета, зрители ему нипочем. Пристают – буркнет и делает свое. Тренируется без нервов, без горения. Матерый зверь…

"Больше всего после соревнований я люблю не пьедестал почета, не газеты и телеграммы, а душ,– сказал Воробьев.– Стоишь расслабленный, мягкий – и никому ничего от тебя не нужно…" Это очень верно. Блаженное это чувство: все позади, никому ничего не должен. Мякнешь под водой, тело жидкое, слабое – не верится, что оно держит такое "железо"… Но об этом сейчас думать нельзя. Такие чувства разжижают волю…

Как же человек расположен к лести! Я старался быть с репортерами посуше, поформальней, а датский репортер начал беседу со слов: "Вы человек-легенда",– и я растаял и говорил с ним часа полтора, хотя обещал Богдасарову ни с кем не говорить больше пятнадцати минут. Ведь они не просто расспрашивают, а идут по самому больному. Сразу начинаешь гореть.