Справедливость силы

"…Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя… он ставил поэтическую задачу, давал способ ее разрешения, а пользование решением для практических целей – это он предоставлял другим… Его биография – пример поэтам и укор поэтическим дельцам… Для Хлебникова слово – самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда – углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи… Во всех вещах Хлебникова бросается в глаза его небывалое мастерство. Хлебников мог не только по просьбе немедленно написать стихотворение (его голова работала круглые сутки только над поэзией), но мог дать вещи самую необычную форму… Я знаю Хлебникова двенадцать лет. Он часто приезжал в Москву, и тогда, кроме последних дней, мы виделись с ним ежедневно. Меня поражала работа Хлебникова. Его пустая комната всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком… при переездах рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку… Приехал он обратно этой зимой, в вагоне эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате… Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка. Крученых, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе.

После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплеванный критикой, живым ходил по России? Я знаю живых, может быть. не равны1: Хлебникову, но ждущих равный конец.

Бросьте, наконец, благоговение столетни:, юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым!"

И в номере журнала "Пятьдесят лет с Маяковским' воспоминания Марии Бурлюк о "Хлебникове в Михалеве":

"…"Эй, слушай!"– уныло и как будто не одну сотню лет простегивал темную ночь глухой, притаившийся голос Александра, обходившего парк по красному глиняному валу… Чахлого ельника было пятнадцать десятин, и примыкал он к участку фабриканта Арманда. Александр пришел в усадьбу Бурлюков странником, попросился ночевать, да так и остался при семье.

В описываемом здесь 1915 году Хлебников жил в Михалеве с июня месяца… С правой стороны в комнате Хлебникова стояла крепкая чугунная кровать с волосяным матрасом, с двумя простынями и шерстяным жестким "тигровым" одеялом… Рядом – стол, лакированный, старый, с выдвижным ящиком… Чернильница толстого белого стекла с медной крышкой, коричневая, выкопанная из земли в Керчи чашка неправильной формы (из нее по ночам Хлебников пил чай)… Хлебников работал в 1915 году над биографией Пушкина и над "Дневниками Башкирцевой", искал "кривую" творчества и делал свои математические выкладки… Хлебников курил много, и его пальцы были желтоватого тона… На стенах комнаты Велемира Владимировича висели натюрморты Бурлюков, иногда только законченные. Велемир Владимирович менял картины, но не сюжеты. Работал Хлебников не торопясь, по ночам…"

А вот и рассказ о роде Бурлюков – потомков знатных татар, подавшихся в Запорожскую Сечь и там получивших свое имя. "Бурлюк учился в тамбовской гимназии и незадолго перед смертью на чужбине с нежностью вспоминал "родной Тамбов" и "голубку Цну"" (Из коллекции И. А. Никифорова. Тамбов, Литературный музей).

Кстати, в обширном и доскональном исследовании Тарле "Крымская война" внезапно выплывает название деревни Бурлюк.

"Наши зажгли около моста сад и деревню Бурлюк…

Бородинский полк тем не менее отбросил англичан за Бурлюк и, только потеряв половину состава, отступил…

Участвовавший в битве герцог Кембриджский, на глазах у которого 36 русских орудий расстреляли картечью первую бригаду легкой дивизии, пытавшуюся занять виноградники близ Бурлюка, выразился о сражении под Альмой в том смысле, что если англичанам суждено одержать еще одну такую победу в Крыму, то они останутся с двумя победами, но без войск" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. М., Изд-во АН СССР, 1959. С. 108, 112, 141).

4 февраля 1945 года в Большом Ливадийском дворце открылась конференция глав трех союзных держав – СССР, США и Великобритании, названная Ялтинской, хотя Ливадия примерно в полутора десятках километров от Ялты и правильнее было бы назвать Ливадийской. Главы государств заседали в Белом зале. Сталин сидел слева от двери лицом к огромным овальным окнам, за которыми во всю ширь горизонта стелется море. Напротив Сталина сидел Черчилль, спиной к камину – Рузвельт.

В один из дней Черчилль навестил могилу родственника. Где именно пал этот потомок герцога Мальборо – под Альмой у деревни Бурлюк, под Инкерманом, под Балаклавой или под бастионами Севастополя,– можно установить по документам, но это, в общем, неважно. Вероятнее всего, под Балаклавой.

"Эта легкая кавалерия, легшая под Балаклавой, числила в своем составе представителей самых аристократических фамилий. Впечатление в Англии от этого известия было потрясающее. Долгие годы вплоть до начала войны 1914 года из Англии прибывали временами паломники со специальной целью посещения "долины смерти", где погибла английская кавалерия" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. С. 162).

Погребен же потомок герцога Мальборо наверняка под Балаклавой – в этом городке базировались англичане, французский лагерь располагался ближе к Севастополю – у Камышевой бухты. Турки, которых "освобождали" англичане и французы, в лагере вообще не засиживались. В перерывах между боевыми дежурствами работали в траншеях вместо вьючной скотины. И без разбора всех косила холера…

Что касается достопамятных виноградников и деревни у Альмы, то они когда-то принадлежали Бурлюкам. И еще долго в годы Советской власти колхоз назывался "Бурлюк". Сам же Давид Бурлюк родился в Тамбове.

"…Эти стихи я видел во сне – спросили меня: ты можешь кратко написать о счастье и о горе? Ответил – могу.

Счастье – озеро, где солнце,

Отразясь, поет!

Горе – речкой мутной

Без конца течет…

А унынье – женщина

В черном газе тьмы,

Где кладешь ты вещи

На сугроб зимы".

Я убеждался: человек может быть безразличен к музыке, живописи или стихам, но человек, безразличный вообще к искусству, – опасен. Ничто так не агрессивно и самодовольно, как ограниченность.

Глава 87.

После турнира в Лондоне я, по выражению спортсменов, посыпался. Боли в позвоночнике, нарушение координации, точнее – ухудшение скоростной реакции и какая-то зачумленность. Штанга чужая, неудобная.

Я винил зимние тренировки (сплошное экспериментирование), чрезмерные нагрузки, недобро поминал Матвеева. Он предлагал различные опыты. Богдасаров угрюмо ворчал: "Разве на спортсмене такого класса пробуют научные штучки?" Будто мы сами мало пробовали…

Сейчас вижу: не только зимние тренировки тому виной.

27 июня 1961 года в Кисловодске на стадионе "Трудовые резервы" выступала сборная команда страны. Я утяжелил рекорд СССР в жиме и мировой рекорд в толчковом упражнении.

Рекорд мы отпраздновали несколько своеобразно. На вино запрет. Дисциплина на сборах строгая, а ела сборная в ресторане. Тут уж не закажешь ни рюмки. Тогда попросили официанта подать шампанское в суповых тарелках, как бульон. И действительно, никто не обратил внимания. Правда, официант подшутил: присыпал "бульон" зеленым луком, петрушкой, укропом…

Через девять дней, в пятницу 7 июля, на матче сборных команд СССР и США в лужниковском Дворце спорта я утяжелил рекорд СССР в рывке. В сумме троеборья я перекрыл американца Сида Генри на 77,5 кг. Команда же победила американцев со счетом 7:0.