Спроси у реки

Услышав звук шагов, подросток обернулся.

– Здравствуй, Горохов!

Валентина Васильевна никак не думала, что так обрадуется, встретив одного из своих самых неразумных учеников. Паренек выпрямился и с удивлением уставился на Рыбакову.

– Здравствуйте…

А вот в голосе Горохова радости не чувствовалось.

– Занимаешься починкой своего скакуна?

– Занимаюсь.

– Разбираешься в этом деле?

– Ну, можно сказать. Отец мне время от времени помогает, конечно. Если на сложняк нарываюсь, – признался Горохов.

– Да, папа у тебя мастер на все руки. Кстати, он в велосипедах разбирается?

– Он во всем разбирается.

– У меня что-то с велосипедом случилось, можно будет ему показать?

– Не вопрос. Пригоняйте – починим. Мы здесь вот живем.

Паренек указал на ближайший дом.

– А не знаешь, у вас здесь никто велосипед не продаст? Мой уже совсем старенький.

– Смеетесь, Валентина Васильевна. Хороших велосипедов у нас на районе ни у кого нет. Депрессивный регион.

– Можно обычный дорожный. «Ласточка», там, или еще что-нибудь подобное.

– Не знаю, кто сможет вам продать. Мы на отшибе живем – без транспорта никак. Дядя Вася свой не продаст. Да он у него и старый совсем – ваш наверняка лучше. У бабки Наташи от внука велик оставался, так она его еще два месяца назад продала. До этого на нем дед ее рассекал. Ну, потом того, помер. Ей он ни к чему, она и продала. Я его сам хотел поначалу купить, а потом мне отец тачку подарил. Не новая, но бегает.

– А кому продала?

– Да, Максу Кисленко.

– Я его что-то не помню.

– Вы его не знаете. Он отсюда уехал, когда меня еще и в проекте не было, а потом в тюрягу загремел. Два месяца назад вернулся.

– А за что же он сидел?

– А, фигня! Хулиганка. Трешник впаяли. Говорят, подрался с кем-то.

– Кисленко, Кисленко… Он такой невысокий, полноватый…

– Не… Это не тот! Макс выше меня на полголовы и накачанный.

– Ему лет сорок?

– Я не знаю, наверное. У него весь лоб в морщинах и залысины большие. Дядька вроде неплохой. Только неразговорчивый. Я его как-то стал про зону расспрашивать, но даже двух слов из него не вытянул.

– Он один живет?

– Не, у него и мать жива, и отец еще ничего, крепкий.

– У него братья есть?

– Сестра только. Но она не здесь живет. Где-то на Севере. В Норильске, что ли.

– А может, еще у кого можно велосипед купить?

– Правда не знаю, Валентина Васильевна! Поспрашивайте. У Андрюхи Иванова велик есть. Но он у него весь расписной. Вы на такой и не сядете. Знаете что, зайдите к Приговым. Они, может, продадут – у них два велосипеда. Только они наверняка цену ломанут.

– Жадные, что ли?

– Как сто хохлов, – нетолерантно заметил подросток. – Вон их дом, в конце улицы. Предпоследний, под металлочерепицей. Спросите дядю Петю или Антона. Тетка Валя на эту тему с вами и говорить не станет.

– Дядя Петя мне ровесник?

– Не, постарше. Петр Семенович можете его звать.

– А Антону сколько лет?

– По-моему, тридцать пять. Может, чуть больше.

– Спасибо! Зайду. Если не продадут, то наверняка посоветуют к кому еще можно обратиться.

– Конечно! Дядя Петя тут всех знает.

Глава 42

– Василий Михайлович, почему вы молчите? – Карельский подпер голову рукой и с грустью посмотрел на Баталина.

С улицы через открытое окно в кабинет донеслись обрывки разговора двух женщин, проходивших мимо здания межрайонного отдела Следственного комитета. Они во всеуслышание обсуждали легкомысленное поведение мужа одной из них, который фигурировал в донельзя откровенной беседе чаще всего под кодовыми именами «мой кобель» и «твой гад».

Голоса приближались.

– Это какая Наташка? Дочка Говенкиных? – раздалось под окном визгливое контральто.

– Да, младшая ихняя. Сопля еще совсем, а уже сладу нету. Представляешь, Сашка Моряк говорит, что она на дискотеку без трусов и лифчика ходит.

– У них и старшая неизвестно от кого двоих пацанов нагуляла. Какая фамилия, такие и люди.

– Я эту шалаву как-нибудь поймаю и песка в ее письку по самые губы насыплю!

Разговор за окном постепенно начал стихать.

Карельский положил руки на столешницу и стал слегка постукивать по ней пальцами.

– Мы с вами, Василий Михайлович, уже полчаса здесь сидим и вперед не продвинулись ни на миллиметр в нашей беседе. Нет, вы, разумеется, может и дальше молчать, закон вам не запрещает, но вы разъясните нам сложившуюся ситуацию, если считаете, что мы вас зря задержали.

– А что говорить? Вон улик сколько.

– Сколько? – Следователь расстегнул на мундире нижнюю пуговицу и откинулся на спинку кресла. – Два обрывка расписки, что мы у вас во дворе нашли?

– Анонимка еще…

– Значит, вы признаетесь в убийстве Квасовой?

Баталин, глядя в сторону, молчал. На рубашке под мышками у него стали проступать большие темные пятна.

Особых симпатий Карельский к нему не испытывал – его раздражали тугодумы, но и особого отторжения фермер у него не вызывал. Он уже понимал, что такой человек мог пойти на преступление только по неразумению и без особой злобы.

– Василий Михайлович, вы же взрослый человек. Не мучайте себя.

– Не убивал я ее.

Фермер сжал кулаки. Кулаки были огромные. Говорили, что Баталин свободно ломает подковы и разрывает резиновые мячи. Глядя на его руки, Карельский готов был в это поверить.

– Хорошо. Будем разбирать завал постепенно. Откуда у вас во дворе взялись обгорелые обрывки расписки?

– Не знаю.

Следователь неторопливо открыл лежавшую перед ним папку и, достав оттуда два клочка бумаги, подвинул их на край стола.

– На одном из них фрагмент вашей подписи? Посмотрите внимательней.

– Чего смотреть – видел я эти бумажки уже.

– Так вы признаете, что на одной из них фрагмент вашей подписи?

– Не знаю. Вроде моей.

– А ниже вашей чья подпись стоит?