Спроси у Ясеня
Шрифт:
«С Новым годом, уроды!»
Это строчка из стихотворения Ясеня. Как-нибудь я прочту его тебе. Сейчас? Ну, хорошо, только чуть позже, ладно? Сначала дорасскажу эту печальную историю. Ведь тогда еще не было в моей жизни никакого Ясеня, просто мое настроение в том декабре уж слишком было созвучно его настроению за два года до этого, когда он и написал свое «Новогоднее-84»…
Деньги кончились быстро. Тем более что я привыкла тратить их широко. Костя был в Японии. Виталий Иваныч с работой помочь отказался. Квартировалась я у Машкиного брата, и он мне прямо сказал, что в феврале, самое позднее в марте — от ворот поворот. Словом, жила я, как на вокзале, с той лишь разницей, что у меня даже чемоданов не было и билетов,
Я пошла в КГБ. Прямо на Лубянку. Точнее, на Кузнецкий мост, туда, где принимали круглосуточно, туда, где каждый советский человек мог реализовать свое главное и священное право — право на донос. Владимира Резуна, то бишь Виктора Суворова я тогда еще не читала (его тогда еще никто не читал в этой стране) и не знала, что попроситься на работу в КГБ очень просто, а поступить туда с улицы практически невозможно. Выслушали меня внимательно, потом тщательно проверили все сведения, вызвали еще раз, подивились на мою невиданную судьбу, за что сажать — не придумали и психически больной не сочли, слава Богу. Однако от помощи вежливо отказались. И я почувствовала: не потому, что вообще не берут они с улицы, а потому, что чутье у них на врагов. Поняли, гады, что хочу пролезть в их логово не во имя безопасности социалистического отечества, а во имя своих, тайных и совсем не разделяемых ими целей. Почуяли это и отстранили меня, не грубо, но твердо. И только один майор, прощаясь, объяснил доверительно и ласково:
— Ах, наивная вы девушка, да разве так нужно приходить в нашу организацию! Подумайте, если вы действительно хотите здесь работать. Есть другой, гораздо более надежный способ для таких, как вы. Потолкайтесь как-нибудь вечерком на пятачке между «Националом» и «Интуристом», поговорите с тамошними девочками, они вам все расскажут. Желаю удачи.
Я даже не сразу поняла, о чем это он. А когда поняла, оскорбилась ужасно. Но только в первый момент. Потом догадалась, что он говорил не в шутку. Потом решила, что это даже забавно. И наконец поняла, что приду туда обязательно, на этот обозначенный майором пятачок. Приду, потому что для одинокой, брошенной всеми девчонки, отставной спортсменки международного класса, фронтовой сестрички, профессиональной убийцы и верной подруги поклявшейся отомстить, другого пути просто нет. Профессия вербованной валютной проститутки казалась не более чем изящным дополнением к моей безумной биографии. И было так.
* * *— Папаша, ты меня узнаешь?
— Нет, доченька, иди домой, пожалуйста.
— А если повнимательнее взглянуть, папаша? Ты телевизор-то смотрел в последнее время?
«Папаша» подходит к черной «Волге» с соответствующим очень крутым номером, около него тусуется мальчик в сером плаще поперек себя шире, за рулем скучает водила в звании не ниже капитана, судя по возрасту. «Папаша» смотрит на меня еще раз и вдруг широко улыбается.
— Ты эта… Лозова, что ли?
— Так точно, товарищ полковник, извините, если ошиблась! Не желаете ли провести вечер со знаменитой фигуристкой?
— Садись, фигуристка, у меня сегодня настроение хорошее. Поехали.
* * *— Господин, можно вас на минутку? — теперь я говорю по-немецки, с акцентом, но весьма сносно. — Вы были когда-нибудь в Дортмунде? Да? А три года назад? Ах, вы даже посещаете турниры по фигурному катанию. Тогда вы наверняка должны меня помнить.
Конечно, он не помнит меня, козел, но воспоминание о Дортмунде и мое спортивное прошлое добавляют
романтики в наше знакомство. Романтики и полсотни марок. * * *— Мистер, эй, мистер, я могу предложить вам нечто необычное. — Английский у меня безупречен, и высокий шикарно одетый негр реагирует мгновенно.
— Вы русский девушка? — спрашивает он строго.
— Да, — соглашаюсь я уже по-русски. — Комсомолка, спортсменка, мастер по фигурному катанию.
— О! — восклицает он. — Спортсменка! О'кей, — и, перейдя на английский, довольно подробно излагает свои анатомические пристрастия. — Очен хотэлос бы, — завершает он зачем-то по-русски.
— В жопу, что ли? — отзываюсь я тоже по-русски и поясняю на его языке:
— Пожалуйста, за отдельную плату.
— О, йез! — радуется он. — В джопу! Джопу, оф корз! И мы едем в отель.
* * *— Лозова! — окликает меня кто-то.
Я оборачиваюсь равнодушно.
— Ты что, не Лозова?
— Нет, я — Лозова.
— Так какого черта ты тут слоняешься?
— Деньги зарабатываю.
— Ты что, с ума сошла?!
На нем дорогой плащ, в руках шикарный импортный «дипломат», виски седые, вокруг глаз морщинки. Я его не узнаю. И хамлю:
— А ты кто такой?!
— А это важно? — парирует он с достоинством. — Я из спорткомитета.
— Ну и что? — говорю я. — Для вас особая такса, что ли?
— Дура! — говорит он. — Иди отсюда, до добра это дело не доведет.
— До добра? — Я начинаю хохотать. — Дядя, я с вашим спорткомитетом долго трахалась. Мне в этой системе даже денежку платили. Вот только здесь больше платят, понимаешь? Нет, не то чтобы очень много, но здесь платят, регулярно платят, понимаешь? В вашем гребаном спорткомитете пенсий почему-то не выдают, а выступать на льду я больше не хочу, ты понимаешь, обрыдло мне все на вашем льду, понимаешь, мне в койке интереснее, дядя. Хочешь со мной вечерок провести? Я, правда, дорого беру. Но я очень неординарна, дядя. Не хочешь? Жаль.
Он протянул мне бумажку в пятьдесят долларов вместе со своей визиткой и пояснил:
— Небольшая пенсия от спорткомитета. И бросай это дело, подруга. Вспомнишь потом, что я был прав.
Я вспомнила. Потом. Конечно, он был прав. Но говорил тогда совсем не то, что думал. Я это почувствовала, но не поняла. И просто взяла пятьдесят долларов. Это был некислые деньги по тем временам. А визитку выбросила кажется, в тот же день. Чего мне было ему звонить?
* * *— Сестра! — окликает меня высокая крашеная блондинка.
С первого взгляда вижу: из наших.
Отзываюсь:
— Чего надо, дорогая?
— Не на своем месте стоишь.
— Ты в этом уверена, сестра? — спрашиваю нагло хотя подозреваю, что права она. Я еще новенькая и не все их законы изучила. Но один закон мне известен с детства: наглость города берет. Или по-другому, мягче: если сам себе не поможешь, никто тебе не поможет.
— Ты кому платишь-то, чува? — невозмутимо, но жестко спрашивает блондинка.
— То есть как это кому? Кэпу, естественно. Кэп — это капитан Синюков, представитель ГУВД в «Интуристе».
— И все? — интересуется она с ядовитой улыбочкой.
— Все. Больше я никому здесь не должна.
— А это тебе сейчас ребята объяснят, кому ты должна. Произносит она это лениво, небрежно, чуть ли не зевая. Так разговаривала обычно уличная шпана у нас в Свердловске перед очередной махаловкой стенка на стенку. И я, вспомнив детство и уловив нужный тон, отвечаю ей:
— Ну, пойдем выйдем, побалакаем с твоими корешами. Если чего должна — все заплачу.
Мы проходим в удивительно грязный и пустынный дворик одного из факультетов МГУ. Поразительно, как рядом с шикарными отелями уживаются все эти помойки, кособокие гаражи и обшарпанные трансформаторные будки. Вот в таком пейзаже и встретили меня два рослых парня, упакованные по люксу и явно спортивного вида.