Спроси у Ясеня

У него было невзрачное (по сравнению с Бернардо), а точнее — неброское, но удивительно интеллигентное лицо, добрая хорошая улыбка и совершенно потрясающие глаза, глубокие, как два маленьких окошка в другую вселенную, в них было просто опасно смотреть. Вот тебе и мент! Ну и формы на нем, конечно, не было. Обычный костюм. Слишком обычный.

«Из наших», — успела подумать я, прежде чем он произнес:

— Девушка, можно вас на минутку? — ласково так, неторопливо, словно на танец приглашал.

Я все еще смотрела в его глаза, и жуткий холодок пробежал у меня по спине, словно и впрямь я увидела нечто, чего смертным видеть не полагается.

— Yeah, yeah, of course,[2] — пробормотала я, забыв перейти на русский, и, торопливо извинившись перед итальянцем, пошла с этим странным типом.

Была какая-то чудовищная несообразность во всем его внешнем облике. Ну, как если бы Тэда Нили, игравшего Христа в знаменитой рок-опере и еще не вышедшего из роли, попросили бы, наскоро смазав грим и переодевшись в форму полицейского, поучаствовать в маленькой сценке — арест девушки в ресторане… Собственно, а с чего я решила, что это арест?

Последняя мысль отрезвила меня. Мы уже вышли из зала. Я резко остановилась и заявила развязным тоном:

— Гражданин начальник, а я никуда не пойду!

— А никуда и не надо идти. Постой здесь. Поговорим.

— Слушай, отвяжись, а? Ну некогда мне сейчас, — попробовала я давить на жалость.

А он заговорил еще более странно:

— Нет, Таня, именно сейчас ты все бросишь и уйдешь отсюда. Уйдешь навсегда. Таня Лозова, опомнись! Чем ты занимаешься? Я уже второй месяц ищу тебя, как идиот, а ты, оказывается, в кабаке блядью работаешь. Таня, проснись!

«Господи, — подумала я, — неужели сумасшедший поклонник? Вроде вымерли они все».

Тон мой переменился

— Да ты кто такой?! Иди отсюда, а то сейчас кричать буду. Все. Разговор окончен.

И я решительно повернулась.

Ловкость, с которой он остановил меня, взяв за локоть аккуратно, но жестко, вновь заставила задуматься о его профессии. Но мне уже надоело задумываться. Я без предупреждений резко с разворота ударила его носком правой ноги под коленную чашечку. Любой другой от такого тычка разжал бы руку и, может быть, даже упал. Этот лишь застонал, стиснув мой локоть еще крепче.

— Дуреха, я же из милиции.

— Ты?! Из милиции?! А ну-ка ксиву покажи! — озверела я.

Он вынул книжечку. Я прочла. Не помню, какое там было звание, но корочки оказались настоящие.

Что ж, все прочие возможности были теперь исчерпаны. Свободной рукой я открыла сумочку и выцарапала заветный пропуск, который невесть зачем потащила в тот день с собой.

— Смотри, мусор! — Я вся кипела. — И передай своему шефу, чтобы точнее согласовывал с нами действия. Чуть вербовку мне не завалил, идиот! — буркнула я в довесок уже явно лишнее, но вряд ли в тот момент кто-то записывал мои слова.

Молодой человек с глазами Христа вздохнул тяжко и извлек из другого кармана еще один документ, говоря при этом:

— О, Мадонна миа! Товарищ младший лейтенант Лозова, на льду вы были гораздо красивее. К чему такие грубые слова?

Но я его уже не слушала. Я тупо смотрела в его удостоверение, слишком хорошо знакомое мне по форме, и в третий, в пятый, в восемнадцатый раз перечитывала:

«Малин Сергей Николаевич, полковник…»

— За мной, лейтенант, — скомандовал Малин, — и быстро!

— А Бернардо? — спросила я. — Надо же хотя бы попрощаться, объяснить ему что-то.

— Не надо, — резко сказал полковник Малин.

— Нехорошо как-то, — продолжала хныкать я. — Не люблю я так, не по-людски это… И потом такая вербовка!.. С Кунициньм согласовано?

— Я не знаю и не хочу знать, кто такой Куницин, — заявил Малин, уже выходя на улицу.

После удара он явно приволакивал ногу, но, несмотря на это, шел быстро и был не очень склонен разговаривать.

— Подполковник Куницин — мой начальник из восьмого отдела, — сообщила я.

Мы уже стояли возле машины — роскошного джипа совершенно фантастического вида. Это был «Ниссан», но я тогда еще совсем в них не разбиралась.

— Я же работаю на ПГУ, — сочла я необходимым доложить, так как восьмых отделов в нашей конторе могло быть много.

— К черту твоего Куницина! К черту восьмой отдел и все ПТУ вместе взятое! Ты больше там не работаешь. Поняла?

— Нет, — сказала я.

— Садись.

Я покорно села рядом с ним, и мы поехали.

— Черт! — зашипел он на первом же светофоре. — Ты машину водишь?

— Ага.

— Тогда садись за руль. После твоих фокусов совершенно невозможно удерживать сцепление.

— Но у меня прав с собой нет, — сказала я какую-то явную глупость.

Он только улыбнулся и повторил, уже вставая:

— Садись. И побыстрее, пожалуйста.

Почему я так слушалась этого человека? Почему верила ему? Почему не задавала лишних вопросов? Пиетет по отношению к высокому чину? Да нет, этим я никогда не страдала, ни в ЦСКА, ни в Афгане, ни теперь в ПГУ — чихала я на все их чины. Майор Полушкин был достойнее иных генералов, а Машка — вообще выше всех. И тут я поняла: в этом моложавом, лет тридцати на вид гэбэшнике было что-то от Машки. Трудно сказать, что именно: этакое неуловимо тонкое, но однозначное сходство во взгляде, мимике, интонациях… И я влюбилась в Малина сразу, наверно, еще там, когда, почувствовав на своем плече его твердую руку, оглянулась и встретила эти глаза. Я влюбилась, но не было на первом плане привычного возбуждения, просыпающейся страсти, не было радостного желания потрахаться не за деньги, было что-то совсем новое и незнакомое… Да нет же! Вру. Именно знакомое — чувство локтя, чувство духовной близости, родства душ. Как с Машкой.

Бред, подумала я. С Машкой мы прошли бок о бок много лет, счастливых и тяжелых, пропитавшихся потом изнурительных тренировок и залитых слепящим светом софитов, наша дружба была проверена временем и нелегкой борьбой, спортивной злостью и злыми языками, наша дружба была навеки скована белыми озерами ледовых арен и белым саваном того декабрьского снегопада… А этот? При чем здесь этот гэбэшный пижон с полковничьей ксивой? Как он сказал мне: «Таня, проснись»? И я проснулась.

Я вспомнила, что все они мне враги. Я же работаю во вражьем стане. В глубоком вражеском тылу. Какие, к черту, вербовки? Какие полковники? Я должна убить их всех: от Куницина до Чебрикова (Малин будет где-то посередине), я должна, и я буду убивать, пока не найду главного — Седого. А потом… Я не знала, что будет потом, я не думала об этом, я просто должна была помнить, что я резидент в страшном враждебном государстве, имя которому КГБ. Вот только чей я резидент? Конечно, я была всего лишь резидентом своей собственной совести и мести, но иногда, задумываясь над этим вопросом, воображала себя агентом Тайного Общества Честных Людей, руководителем которого была Машка. Я верила в эту абстрактную, нелогичную, романтическую чушь, и это вдохновляло меня. И, значит, сегодня я сделала новый важный, шаг на пути к цели. Я сижу в одной машине с загадочным полковником ГБ, явно благоволящим ко мне неизвестно почему, может, просто потому, что я знаменитая фигуристка Татьяна Лозова, а может, еще проще — потому что я красивая баба. Но это и неважно. Важно втереться в доверие. А еще: пусть он станет моим. Нет, не только в постели, хотя и это уже хорошо. Я хочу, чтобы он вообще стал моим, потому что он нужен мне… Господи, какая каша была в голове!

А загадочный полковник знай себе говорил:

— Здесь налево, теперь прямо, на светофоре направо, еще раз направо, прямо до набережной, теперь до моста, на мост не надо, здесь направо, опять направо…

Мы ехали очень странно, колесили по самому центру, по Кремлевской набережной, по бульварам, по кривым московским переулкам, и, когда во второй раз попали на Арбатскую площадь, я наконец поняла, что Малин просто водит кого-то кругами.

— От «хвоста» отрываемся? — спросила я деловито, прибавляя газу на пустеющем к вечеру Суворовском бульваре.