Спроси у зеркала

Сливка аж задохнулась от возмущения:

— Распутство? Распутство?! Ах ты… ты… Да ты понимаешь, что говоришь? Что ты вообще можешь знать о том, что между нами было? Распутство! Щас! У нас с ним любовь, любовь с самого раннего детства, поняла? И никакое это не распутство, это высокое и чистое чувство, у нас с ним всегда были высокие отношения. Я всегда чувствовала, что ему нужно, именно поэтому готова была ради него на любые жертвы. Поняла? Только ради того, чтобы Геночке было хорошо! Я всегда давала ему то, в чем он нуждался. А ты? А ты?! Выскочка, подлая разлучница! Я его с детства прикармливала, сначала яблоками да печеньем, потом… потом сама знаешь, чем. Я, между прочим, еще в пятнадцать лет всю себя ему отдала. Мне вообще следовало бы сделать это в двенадцать. Даже нет, не в двенадцать — в десять! В семь! В пять!!! В ту самую минуточку, когда я его увидела впервые! Чтобы он никого, кроме меня, не знал, не пробовал. Потому что он мой, только мой! Это я, я, а не ты, прикармливала его все эти годы и в прямом, и в переносном смысле, это я, а не ты, готова была ради него на любые жертвы! А ты теперь пришла на мое рыбное место и радуешься богатому улову. Это нечестно, Лутовинина! Это как минимум нечестно! А по большому счету — это предательство в чистом виде, предательство и подлость! Подруги так не поступают! Так даже враги не поступают, даже враги понимают, что подло отбирать у человека единственную ценность в жизни! Ты подлая предательница, Лутовинина!

Лариса не столько слушала этот бред, сколько шарила взглядом вокруг в поисках укромного местечка со скамейкой. Нашла, затащила Сливку под парадное чужого дома невдалеке от остановки:

— Давай присядем. Я так понимаю, на первую пару мы сегодня уже не попадаем. Ну и хрен с ней. Я и сама хотела с тобой поговорить обо всем, выяснить отношения. Понимаешь, Сливка… Нет, ничего ты не понимаешь.

Сливка попыталась было вставить свои пять копеек, однако Лутовинина сделала решительный протестующий жест:

— Я тебя внимательно выслушала, не перебивала. Теперь ты меня послушай. Так вот. Ты тут на меня море грязи вылила, и даже не позволяешь мне от нее отмыться. Все не совсем так, как ты говоришь. Даже нет — все совсем не так, как ты говоришь. Совсем не так. Наши с Генкой отношения пока оставим в покое…

Сметанникова вновь дернулась, однако Лариса резко осадила ее, дернув за рукав, и продолжила:

— Я сказала — пока. Потому что сначала мы поговорим о прошлом. Не о вашем прошлом, потому что у вас нет общего прошлого, как и общего настоящего, а о твоем, только о твоем прошлом. Так вот, начнем с самого раннего детства. Ты утверждаешь, что еще тогда полюбила Горожанкина. Но это бред, Сливка, это же чистый бред! Потому что тебе было всего четыре года, когда ты впервые увидела Генку. И ты не только влюбиться в него тогда не могла, ты не можешь даже помнить это время, потому что наукой доказано, что человек начинает помнить свое детство не ранее пяти-шести лет, некоторые еще позже. Это раз. Во-вторых, человек в этом возрасте умеет любить только маму с папой, ну, всяких там дедушек-бабушек, тетушек да сестричек — в общем, ты поняла, что я имею в виду. То есть любить Генку в детстве ты никак не могла. Он мог тебе только нравиться, понимаешь? Да и то не столько как человек, потому что в детском возрасте человеческие качества еще не оцениваются, ребенок даже не имеет понятия, что это такое, у него есть два критерия: хорошо и плохо. Так вот, если Горожанкин тебе и нравился в детстве, то сугубо внешне. Да, он был красивым мальчиком, не спорю. Именно поэтому за ним все девчонки из нашего двора и бегали. Но все это в прошлом. Помнишь, еще тогда, в школе, я тебе говорила. Ведь все девчонки, которые вместе с тобой за ним бегали, все переросли, все выросли, поумнели. И у каждой эти детские влюбленности в Горожанкина ныне вызывают разве что улыбку. И ни одна из тех девчонок не заявляет сегодня своих прав на него, как ты: 'Я забила его еще в детстве'. Вспомни, как вы гонялись за ним с Наташкой Баглай наперегонки. Она ж точно так же тащилась от него, как и ты. И что? А ничего! Преспокойненько себе вышла замуж, родила пацаненка и даже уже носит второго, несмотря на то, что она наша с тобой ровесница. И какая там к черту математика с физикой? Нужны ей те науки, как зайцу стоп-сигнал. Девке всего-то восемнадцать с половиной, а у нее уже второй ребенок в проекте. И заметь — до Горожанинова ей теперь никакого дела нет. Ей теперь глубоко фиолетово, вернулся ли он из Штатов или нет, да и ездил ли он туда вообще. И ей тем более фиолетово, с кем он сегодня проводит время. А ведь тоже, грубо говоря, писалась за Геночкой, как и ты. Да что Наташка? А Маринка с Настей из твоего парадного, а Любка Пивоварова? А Ленка Корнейчик? Они ж все за ним бегали наперегонки, помнишь? И где они сейчас? Почему ни одна из них не предъявляет мне претензий, не заявляет своих прав, потому что 'еще в детстве его забили'? Нету. Нету никого! Ни Баглайки, ни Маринки с Настей, никаких Корнейчиков на горизонте, никаких Пивоваровых. Все выросли, все!!! Только ты одна застряла в детстве. Застряла, понимаешь? Именно застряла, потому что не бывает детской любви! Тверди мне сколько угодно раз о том, что ты его 'забила' в детстве — для меня это пустой звук, потому что никого ты не забила. Разве что только свою собственную голову забила всякими глупостями, и пляшешь от этих глупостей всю жизнь. Сливка, очнись! Погляди вокруг! Вон ведь сколько мужиков бродит — непаханая целина! И красавцы встречаются, не хуже Горожанкина. Чего ты вцепилась в него мертвой хваткой? Ты ж пойми — если б ты ему была нужна, он был бы именно с тобой, потому что в этом случае я бы ему была без надобности. Однако он со мной, значит, ему нужна я. Может быть, когда-нибудь ему понадобится еще кто-то, и тогда он будет проводить время с ней, а не со мной. Конечно, мне будет обидно, но я ведь не стану устраивать истерики среди толпы посторонних людей! Он сам вправе выбирать, кто ему нужен для счастья! Сам, понимаешь?

Сметанникова, выслушавшая всю тираду молча, лишь поджав губы, наконец-то получила возможность говорить:

— Для счастья? Так ведь он и выбрал меня для счастья! Сам! Никто не дарил ему такого счастья, как я! Вот ты мне скажи, где ты была в пятнадцать лет? Чем занималась? Книжки умные читала, телевизор смотрела? По театрам с Дидковскими расхаживала, по югам раскатывала. А я в это время перед Геночкой буквой 'зю' стояла, потому что знала, что ему нужно! Так что не тебе судить, что ему нужно для счастья! Это знаю только я, я одна! Ты вот вся из себя такая чистенькая, порядочная, такая вся, блин, честная. Конечно, потому что в заплеванном подъезде раком стояла я, а не ты! Потому что именно я ради него пожертвовала порядочностью, я! Потому что это я сделала выбор, для меня, а не для тебя, Геночкины желания были превыше всего, независимо от степени их чистоты. Я ради него пожертвовала всем, я ради него превратилась в малолетнюю шлюху. А чем ты пожертвовала ради него? Чем? А ничем! Абсолютно ничем! Тебя вполне устраивало тогда, что это мне приходится подставлять ему задницу, тогда тебя этот факт совершенно не смущал. Пока я расстилала себя под Генкиными ногами, ты, вся из себя такая чистенькая, такая порядочная девочка, наслаждалась оперой и театром, симфоническими, блин, концертами в обществе благородных Дидковских. А теперь на моих трудах, на моих горбах хочешь в рай въехать?! Не выйдет! Я заслужила себе это право верой и правдой, задницей выстрадала, трудилась на свое будущее, не покладая рук в буквальном и переносном смысле! Не задумываясь о том, насколько чистенькой после этого останусь. Потому что я была ему нужна! Я была ему просто необходима! Я пожертвовала собой ради него, ради нашего с ним будущего! А ты теперь вылезла из своей берлоги, красуешься передо мной…

Лариса скривилась брезгливо:

— Крыша едет, дом стоит. Это, Слива, уже диагноз. 'Пожертвовала', 'Трудилась', 'Необходима'. Это ты кому-нибудь другому расскажи, кто кому был необходим. Я-то все знаю, мне можешь не впаривать басни Крылова. Уж если кто кому и был нужен, так он тебе, а не ты ему. Ты ж себя ему, как на тарелочке, преподнесла: На тебе, Геночка, откушай, голубок! Естественно, он откушал! Найди дурака, чтоб в таком возрасте от халявы отказался! Да только он-то считал тебя не более чем халявной… сама знаешь кем, а ты, дура, втемяшила себе: любовь, любовь! Большая и светлая, блин! Противно слушать, ей Богу! Ты хоть понимаешь, что все поставила с ног на голову? Тебе бы забыть о том позоре, как о страшном сне, сделать вид, что ничего и в помине не было, а на самом деле ты белая и пушистая, стопроцентно порядочная девушка. А ты носишься со своим позором, как баба Яга со ступой: 'Я то, я сё, я такая геройская девочка, не постеснялась в пятнадцать лет целиком в дерьмо окунуться, упасть ниже уровня городской канализации'. Глупо, Слива! Свое распутство ставишь теперь в заслугу, и требуешь, чтобы окружающие за это относились к тебе с уважением. Неужели ты даже сейчас не понимаешь, что допустила тогда роковую ошибку? Я могу понять, что тогда ты была еще маленькая и беспросветно глупая, именно потому и захотела раньше времени поиграть во взрослые игры. Хотя, если честно, я даже не представляю, какую бестолковую голову надо иметь, чтобы абсолютно добровольно шагнуть в это дерьмо в таком возрасте, да еще убедить себя в том, что это никакое не дерьмо, а очень даже благое дело. И трясти своей доступностью, как красным знаменем на торжественной линейке перед пионерской дружиной. Тебе бы продемонстрировать ему что-то такое, чего нет у других, за что тебя можно было бы уважать, а ты не нашла ничего более оригинального и полезного, нежели загнуться перед ним буквой 'зю' по собственному желанию. А теперь на этом основании требуешь уважения к своим чувствам. Слива, тебе до фига лет, взрослый человек, а ты до сих пор ни хрена не понимаешь! Или только притворяешься, что не понимаешь? Ну было что-то между вами, даже не будем уточнять, что именно, так то ж когда было? Даже если не вдаваться в подробности, как именно это можно назвать. Все давно в прошлом — и детство твое, и пятнадцать твоих лет.

— Я халява? — задохнулась от возмущения Сметанникова. — Я? Да ты, да как… Да что ты понимаешь, да я всем пожертвовала…

— Повторяешься, — грубо перебила Лутовинина. — И в жертвенности твоей я сильно сомневаюсь. Да, не спорю — у вас действительно были кое-какие отношения, но вы оба, повторяю — оба — получили от этих отношений сполна, кому чего нужно было. Скажи честно, Слива, тебе было хорошо?

Сливка с готовностью отозвалась:

— Да!!!

— Ну вот, и ему было хорошо, — удовлетворенно продолжила Лариса. — Значит, каждый получил от этого то, чего хотел. И о какой жертвенности можно говорить? Ты получила то, что хотела — удовольствие от общения с Горожанкиным. Не уверена, что ему тоже было уж очень хорошо, возможно, это во мне говорит эгоизм, но тем не менее вполне допускаю — пусть будет так, ему тоже было с тобой хорошо. Значит, каждый из вас получил сполна от вашей связи. Тогда какие претензии? На том этапе это нужно было вам обоим, но тот этап давным-давно в прошлом, о нем можно и даже нужно забыть и жить себе дальше. Успокойся, Юль, плюнь на все и постарайся забыть. Оглянись вокруг, посмотри свежим, незакомплексованным взглядом, найди себе другой объект для внимания. Уверяю тебя — это еще не конец света! У тебя ж в Универе парней тьма тьмущая, не то, что в моем Педе, где из мужского племени одни сплошные 'ботаники' попадаются. И хватит злиться на меня. Я не виновата, что он выбрал меня. Не виновата, понимаешь? Что я могла поделать?!

— Ты могла бы не поддаваться на его провокации, вот и все, — мрачно ответила Юлька. — Ты ведь прекрасно знала, что предаешь меня, однако это не помешало тебе…

— Опять двадцать пять! — воскликнула Лутовинина. — Юль, ну я ж тебе только что все объяснила, все по полочкам разложила…

— Да на хрена мне твои полочки? — заорала Сметанникова. — Заткни их себе знаешь куда? Ты мне Генку отдай, а потом разглагольствуй о детстве, о жертвенности. Он мой, а ты его нагло украла — вот и весь разговор. Отдай, оставь его в покое, не бери грех на душу.

— Нет, — замотала головой Лариска. — Не отдам. Он мой. Он сам выбрал меня. Вот если бы он выбрал тебя, тогда я бы спокойно отошла в сторону.

— Посмотрим, — угрожающе зашипела Сметанникова. — Вот это мы посмотрим. Он все равно ко мне вернется. Потому что только я могу дать ему то, что ему нужно. Только я! И он это очень скоро поймет. Ты, может, мордашкой-то своей симпатичной и смогла его на некоторое время заинтересовать, да кроме мордашки в тебе и нет-то ничего — одна сплошная преснятина. А Геночка любит погорячее, уж я-то знаю! Ты, Лутовинина, мне не соперница, попомни мои слова. Ты же пресная и холодная, как селедка замороженная! Уже очень скоро Геночке захочется вкусненького. И вот тогда… Рано или поздно, но он ко мне вернется. Вот тогда я посмотрю, как ты отойдешь в сторону.

Лутовинина искренне захохотала:

— К тебе? Вернется? Ой, Слива, не смеши! Забудь, мой тебе совет! Даже если он и бросит меня, то уж никак не ради тебя! Успокойся, Слива, живи себе дальше!

— Я проживу. Я проживу, никуда не денусь — вешаться не собираюсь. Но и тебе радоваться недолго, Лутовинина. Я тебе отомщу. Я обязательно тебе отомщу! В итоге все равно мой будет, вот увидишь.

— Ой, народная мстительница! Ладно, ты себе мсти, а я поехала. На первую пару опоздала, так хотя бы в магазин заеду, все времени не хватает косметику выбрать. Если б не ты — еще б два месяца не собралась. Спасибо, Слива! Успехов тебе в мести!

И, искренне усмехаясь, Лариса отправилась в сторону автобусной остановки.

Глава 10

В самом начале ноября старшие Дидковские съехали с квартиры в Строгино. После долгих обсуждений, прикидок и размышлений было принято решение не менять шило на мыло, в смысле, один городской район на другой, даже более престижный, а перебраться за город, поближе к природе. Может, и правда, с возрастом любого, даже самого урбанизированного, испорченного цивилизацией человека тянет ближе к земле? Вот и Дидковских потянул зов природы. Нет, Изольда Ильинична вовсе не собиралась обзаводиться приусадебным хозяйством. И в мыслях не было выращивать рекордные урожаи капусты или помидоров. Просто почему-то так захотелось иметь, наконец, возможность выйти вечерком в собственный сад или маленькую рощицу, посидеть в уютной резной беседке или на просторной веранде, попить чаю с медом, наслаждаясь запахом леса или цветущей акации. Иногда, быть может, для собственного удовольствия поковыряться в землице, но опять же не ради богатого урожая овощей, а сугубо ради любви к прекрасному: разбить, например, перед домом оригинальную клумбу, заняться цветоводством или модным нынче ландшафтным дизайном.

С одной стороны, покидать привычную городскую обстановку не хотелось. Можно ведь было бы прикупить квартирку где-нибудь в центре, да не скромненькую типичную 'трешку', а что-нибудь более приличное, более просторное. Опять же — хорошо развитая инфраструктура, никуда далеко ни ходить, ни ездить не надо, все рядышком: хоть супермаркет, хоть аптека, хоть почта. Парикмахерская опять же. Ведь как удобно было все эти годы под рукой иметь личную парикмахершу. Естественно, переберись они даже в другой район Москвы, от услуг Лизы Лутовининой в любом случае пришлось бы отказаться. Ну да это-то не беда — неужто во всей Москве других мастеров не найдется? С другой стороны, Лиза за эти годы привыкла к капризным и непослушным волосам Изольды Ильиничны, приноровилась к ним, и теперь уже прекрасно управлялась, укладывая более чем скромненькие волосюшки в элегантную прическу.