Спроси у зеркала

Но вот что странно. Стоило только Кристине повернуться к Валерику спиной, как тут же, буквально на глазах, вернее, сугубо на уровне ощущений, ведь видеть в этот момент Кристина его не могла, Валера менялся, можно сказать, до неузнаваемости. Если в лицо ей смотрел дерзко, даже хамовато-нагло, требовательно, то, приобняв Кристину со спины, тут же становился трепетно-ранимым, нежным и заботливым. И если в первые пару месяцев 'общения' прикосновения его, ласки были неприятны до противного, даже если и ласкал Валера ее со спины (а иначе он ее никогда и не ласкал, ну буквально ни разочка!), то уже вскорости грубость и неумелость, неловкость рук сменилась какой-то не то чтобы мягкостью — вот уж ничуть не бывало! — но уверенностью, безапелляционностью. И пусть Кристине по-прежнему были противны и неприятны высокомерие и хамство малолетнего тирана, но неожиданно для себя самой она обнаружила, что поворачиваться спиной к нему ей становилось все приятнее день ото дня. Вернее, нет, она все так же страдала от этого его требования, никак не могла привыкнуть, свыкнуться с обидой, потому что это требование звучало, как завуалированный антикомплимент: мол, ты такая страшненькая, что смотреть на тебя нет никаких сил. Но все ее страдания оставались лишь в моральном разрезе их отношений. В чувственном же, в плотском, день ото дня Кристина открывала в этих отношениях что-то новое. Сама в себе не могла разобраться. То ли ей удалось убедить саму себя, что не так уж все это грязно и мерзко, что нет, в сущности, ничего противоестественного в таких вот, странных на первый взгляд, отношениях. Что вовсе она и не является продажной женщиной, ведь никто ни разу не предложил ей денег за услуги, буквально ведь ни копеечки, ни грошика! Ну а что квартиру ей оплачивают… Так ведь не столько для нее, сколько для него. Ведь сугубо для его же, Валерика, удобства, дабы ему не приходилось далеко за удовольствием ходить, а сама-то Кристина с этого вроде как ничего и не имела, кроме возможности жить в этой квартире. Но ведь опять же только для того, чтобы в нужный момент быть у него под рукой! А стало быть, она с полным на то основанием может считать себя порядочной женщиной. Просто… ну должны же мальчики, будущие мужчины, учиться… скажем так — тесному общению с женщинами. А на ком им учиться? Демонстрационный материал для этих целей пока не изобрели, специальных манекенов не разработали. Вот и выходит, что никакая она не продажная женщина, а учитель, педагог, или нет, лучше преподаватель, старший наставник. А учитель, преподаватель — глубоко порядочная профессия, всеми уважаемая и даже почетная. Вот и выходит, что стесняться ей вроде как и нечего. Как и не за что обижаться на такое хамское поведение разбалованного мальчишки.

То ли… Сама Кристина склонялась именно к этому, ко второму 'то ли'. Вряд ли она сама себе смогла бы столь конкретно заморочить голову, чтобы перестать комплексовать по поводу нынешней своей второй профессии, или нет — профессия в данном случае звучит неоправданно грубо, нет, не профессии, а, скорее, ипостаси, или почетной миссии. Нет, она совершенно не владеет техникой самовнушения. Так что скорее тут можно сказать, что моральные ее страдания спрятались, а может, и вовсе нивелировались за возникшей невесть откуда чувственностью. Да-да, грубые и хамоватые Валеркины руки, неизменно заставлявшие Кристину в первые дни содрогаться от омерзения, с каждым днем становились чуточку иными. Они по-прежнему, даже теперь, спустя шесть долгих лет, оставались и грубыми, и хамоватыми. Но постепенно к грубости и хамству добавлялось что-то новое, что-то, чему Кристина не знала названия, но ощущала не столько душою, сколько телом. Если изначально Валеркины царапающие прикосновения вызывали содрогание не только моральное, но и физическое, то уже довольно скоро мораль вынуждена была попритихнуть под настойчивым упреком физического естества: о каком стыде или неприятии можно говорить, если от полученного удовольствия буквально подгибаются коленки?! Да-да, тонкие и липкие, как паучьи лапки, и жесткие, как кулаки профессионального боксера, Валеркины руки уже довольно скоро научились доставлять Кристине ответное удовольствие. Хоть и остались хамскими и грубыми его прикосновения, но появилась в них какая-то чувственность. А может, и не чувственность то была, а просто самоуверенность опытного соблазнителя? Просто раньше мальчишка, хоть ничего еще и не умел, но пер вперед танком, скрывая за наглостью и напором неуверенность и стыд, сознание собственной неумелости и закомплексованности. Теперь же и наглость, и напор остались на месте, но уже вполне обоснованные. И уже не так обидно было слышать Кристине этот хлесткий, как пощечина, уничтожающе короткий приказ: 'Спиной!' И почему-то даже от морального унижения получала какой-то внутренний физический кайф. Попроси он ее вдруг по-человечески, нормально: 'Детка, повернись-ка ко мне спинкой, так будет еще лучше' — теперь ее данная просьба, может, и не повергла бы в шок, но разочаровала бы бесконечно! Потому что неожиданно для самой себя Кристина открыла, как это, оказывается, здорово — подчиняться мужчине безропотно и беспрекословно, по первому требованию, буквально по шевелению пальца угадывать его желания и тут же исполнять их, не заставляя хозяина ждать ни секунды. Поняла, что унижение — далеко не всегда унижение. Иногда слова 'унижение' и 'удовольствие' являются синонимами. Это когда тебя унижают, и тут же, словно извиняясь за причиненное неудобство, благодарят без слов, награждают физическим удовольствием.

Нельзя сказать, что их общение полностью сводилось лишь к физическому контакту. Они ежедневно перебрасывались несколькими фразами, абсолютно нейтральными, ничего не значащими, но все же… Могли вместе смотреть телевизор и обмениваться комментариями, обсуждая достоинства или недостатки фильма, или же критикуя выступление какого-нибудь политика в прямом эфире. Вот это-то бессмысленное, казалось бы, такое малозначительное по своей сути общение было Кристине дороже всего на свете. Потому что с чужим, посторонним человеком трудно говорить ни о чем. А раз Валерик без всяких видимых затруднений может целых полчаса беседовать с ней на отвлеченные темы — значит, уже не воспринимает ее чужой. Вполне возможно, что сам себе и не отдает в этом отчета, но Кристина-то старше, мудрее, она-то знает цену их простой болтовне. Истинную цену!

Кристина буквально обожала, когда после близости Валерик довольным котом откидывался на подушку, щелкал пультом телевизора, выбирая канал с подходящей его настроению картинкой, и спрашивал, прямо как настоящий муж у настоящей жены:

— А у нас есть что-нибудь пожевать?

Кристина, буквально светясь от этого 'у нас', счастливо чмокала его в молочно-белое, осыпанное частыми маленькими родинками плечо:

— Конечно, милый!

Тут же подскакивала, натягивала почти прозрачный пеньюар на обнаженное тело, не особенно стараясь скрыть свои прелести, и неслась на кухню делать бутерброды для любимого. Для любимого? Да, да, именно для любимого! Уже давно поняла, что Валерик является самым ее любимым, самым родным, самым дорогим человеком на свете. И пусть у них довольно странные отношения, которые очень сложно назвать романтическими, пусть! Зато они оба от этих отношений получают одинаковое удовольствие!

Правда, они никогда, буквально ни единого раза не поднимали вопрос, кто какое удовольствие получает и получает ли вообще. Но Кристина знала, буквально всем своим естеством ощущала, что Валерик получает от нее сполна, быть может, даже гораздо более первоначальных ожиданий. То, что ему хорошо с ней в физическом плане — вопрос не обсуждаемый, это аксиома, не нуждающаяся в доказательстве. А вот теоремой для Кристины стал вопрос, любит ли ее Валерик. И вот эту теорему она никак не могла решить. Вернее, нет, она ее уже давно решила — конечно, любит! — а вот доказать эту теорему могла разве что самой себе, потому что вряд ли постороннему человеку показались бы довольно обоснованными и убедительными ее доказательства. Потому как все эти доказательства она придумала сама для себя, как утешительный приз. Потому что жить с мыслью о том, что и сегодня, спустя шесть лет более чем тесных отношений, Валерик воспринимает ее всего лишь как сексуальную игрушку, было попросту невыносимо.

Нет, нет и еще раз нет! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Потому что тогда, шесть лет назад, Изольда Ильинична пригласила Кристину на эту… скажем, роль, сугубо для того, чтобы научить некрасивого неуверенного мальчишку общению с женским полом. И Кристина в короткие сроки выполнила свою задачу, потому что уже через два месяца от неуверенности Валерика не осталось и следа! И если бы он ее не любил, в тот же момент контракт был бы расторгнут, и вряд ли Кристина еще когда-нибудь имела бы счастье лицезреть своего юного мучителя. Однако же контракт до сих пор имеет силу, его никто и не думает расторгать! А стало быть, она нужна Валерику, просто нужна! Уже не как учительница, не как наставница. Просто как женщина! А разве мало вокруг просто женщин? Однако ведь ни к какой другой он не уходит, ведь едва ли не каждый вечер идет сюда, на Таллиннскую, к ней, к Кристине! А значит, и нет у него никого кроме нее, потому что никто другой ему не нужен, только она, она одна! Потому что Валерик ее любит!

Ну, а что никак не женится… Это, конечно, обидно, но вообще-то вполне понятно и логично: просто он еще слишком молод для создания семьи. Это ей, Кристине, уже двадцать седьмой год пошел, а Валерику-то всего ничего, двадцать два с каким-то там хвостиком — так для мужика это не возраст. Настоящий мужчина прежде чем жениться обязан устроить свою жизнь, сделать карьеру, научиться зарабатывать деньги для содержания семьи. Да, хоть и грустно, и немножечко обидно, но логично и понятно. Что ж, Кристине с легким вздохом приходилось смириться с тем, что еще как минимум три-четыре года предложения она от Валерика не дождется. Ну что же тут поделаешь, ей остается только ждать. Зато потом! Кристина ни на мгновение не сомневалась: оно обязательно наступит, это ее торжественное, замечательное во всех отношениях 'потом!', оно просто не может не наступить. И тогда сбудутся все ее мечты, и тогда она, наконец, сможет гордо пройтись по улицам, ежесекундно что-нибудь на себе поправляя правой рукой, дабы лишний раз сверкнуть очаровательным маленьким бриллиантиком на обручальном колечке: смотрите все, у меня тоже есть муж! и не какое-нибудь барахло недоделанное, а сам Валерик Дидковский! А еще 'потом!' она сможет, наконец, одеваться как самая настоящая московская дама, уважаемая и весьма небедная. Ей уже никогда в жизни не придется четыре года носить одни и те же дешевенькие и разношенные до неприличия туфли из кожзаменителя и пальтишко в клеточку, в котором она сто лет назад приехала в Москву из Воронежа. А еще… А еще она, наконец, сможет кушать сырокопченую колбаску вместе с Валериком! А еще, наверное, тогда они смогут позволить себе не только вкусную колбаску, но и самое настоящее мясо. И Кристина улыбалась, зажмурившись, представляя, как собственноручно в первый же день супружеской жизни нажарит огромную сковородку мяса, аппетитной свининки с тоненькими прожилками сала…

Глава 11

Дидковский-младший не особенно задумывался о своей жизни. Запланировав ее раз и навсегда несколько лет назад, при помощи бесконечно мудрой мамочки разложив по полочкам все свои чувства и желания, жил себе спокойно, ни о чем особо не заботясь. А о чем, собственно, ему было заботиться? Сыт, умыт, прилично одет. Имеет вполне неплохую работу с приличной зарплатой, ездит, слава Богу, не на маршрутках — что еще человеку нужно для достойной жизни? Женщину? Так ведь 'их есть у меня'! Пусть не так много, как хотелось бы, но ведь вполне достаточно, не голодает. Пусть всего две, но с этими двумя Валерик себя чувствовал очень комфортно.

Одна у него была для души, как мечта о чем-то прекрасном и вполне достижимом. Ларочка — очаровательный ребенок, не девушка, не женщина — мечта в чистом виде, абсолютное совершенство. Если раньше Валерик страдал, не имея возможности прикоснуться к ней, как к женщине, то теперь, повзрослев, смотрел на нее спокойно, без дрожи и трепета в членах. Не верил — знал наверняка, что пройдет еще какое-то время, и Ларочка станет его законной супругой, надо только подождать. Время теперь работало на него: с каждым днем Ларочка расцветала, становилась все краше, все прекрасней. А вот когда она достигнет максимума цветения… Как раз тогда Валерик добьется некоторого успеха в карьере и женитьба станет еще одним кирпичиком, еще одним камешком в его жизненной дороге. А пока…

А пока пусть себе Ларочка спокойно взрослеет, Дидковский не собирается ей мешать. Ему и без Ларочки есть, чем себя занять. Вернее, кем. У него есть вторая Ларочка, так сказать, 'дубль'. И вот с этой, со второй, он вовсе не обязан церемониться, носиться, как с богинькой, искать для нее пьедестал повыше. Эта и без пьедестала обойдется. Пусть не так хороша, как Ларочка номер один, пусть даже вообще не хороша. Может, кто бы другой и разглядел в Кристине что-нибудь приятное — в принципе, Валерка отдавал себе отчет, что на самом-то деле она вовсе и не уродина. Даже дурнушкой ее назвать можно только с очень большой натяжкой. Просто… Просто при первой с нею встрече юный Валерик, помимо воли сравнив Кристину с недостижимой своею мечтой, содрогнулся не столько от ее некрасивости, сколько, пожалуй, от непохожести на Ларочку. Потому что хотел, жаждал, вожделел тогда только одну девочку во вселенной, только одну, только Ларочку Лутовинину и никого более. А тут… В первое мгновение почувствовал дикое разочарование, ощущение обманутости любимой мамочкой едва ли не поглотило с концами. Еще, кажется, мгновение, и ушел бы разочарованный Валерик восвояси с одной мыслью: 'и как же она могла подумать, что у меня получится вот с этой?..'

И как раз в это мгновение 'эта', словно испугавшись, что потеряет клиента, повернулась спиной, приглашая войти… И неожиданно для самого Валерика все получилось само собою. И если первое время Кристина дико раздражала его своею не столько некрасивостью, сколько опять же непохожестью на Ларочку, то довольно скоро он к этому привык. Больше того, ему даже понравилось. Вернее, он находил весьма забавным и даже пикантным то, насколько Ларочка и Кристина разные спереди, благодаря чему в нем сразу возникло ощущение превосходства над Кристиной. Хотя по логике вещей, он, в ту пору совсем еще мальчишка, к тому же прекрасно осознающий собственное внешнее уродство, должен был бы трепетать перед взрослой барышней, от которой, в принципе, зависело немало. В то же время дикое сходство дам 'со спины' приводило его даже не в восторг, а буквально в раж. И если первые несколько дней Валерик еще чувствовал некоторый трепет, наблюдая перед собою точную копию Ларочки, то уже недели через две его чувства претерпели резкую метаморфозу.