Спрут

–  Мы не считали, что это так существенно в данном случае,- ответил Лаймен, тщательно выделяя отдельные слова.- Я, разумеется, понимаю, что со временем встанет и этот вопрос. Но нашей главной задачей было снижение тарифов в среднем на десять процентов. Конечно, тариф для Сан-Хоакина тоже будет снижен. Фермеры, чьи земли расположены вокруг Боннвиля, смогут отправлять пшеницу до Порт-Коста по вполне приемлемому тарифу, но сделать это так сразу, одним махом, нельзя. Нам нужно изучить…

–  Вы знали, что весь вопрос был в тарифах для Сан-Хоакина!
– выкрикнул Энникстер, грозя пальцем Лаймену через стол.- Какое дело нам, людям, которые финансировали ваше избрание, до тарифов в округах Дель-Норте или Сискийу? Да плевать мы на них хотели! Мы боремся за тарифы для Сан-Хоакина и выбрали вас для того, чтобы вы их снизили. Вы этого не сделали и не собираетесь делать, и я, черт бы вас побрал, хочу знать - почему?

–  Понимаете, сэр…- начал было Лаймен.

–  Сейчас я тебе объясню!
– вскричал Остерман.- Все объясню! Потому что нас предали! Вот почему! Потому что в дело встряла ТиЮЗжд. Потому что члены

нашей Комиссии изменили нам. Потому что мы, деревенщина, старые олухи и нас опять надули!

Смуглолицый Лаймен побледнел. По-видимому, он не ждал лобовой атаки, во всяком случае не так скоро. На секунду он даже растерялся. Хотел что-то возразить, но у него перехватывало дыхание, и он не мог выговорить ни слова.

–  Что ты скажешь на это?
– крикнул молчавший до того Хэррен.

–  Я хочу сказать,- ответил Лаймен, собрав все силы,- что так дела не обсуждаются. Комиссия выполнила свои обязательства. Она снизила тарифные

ставки, насколько могла… Мы целых два месяца работали, готовя новые тарифы…

–  Враки,- заорал Энникстер, багровея.- Враки. Тарифы эти были выработаны в Управлении ТиЮЗжд, и вам это прекрасно известно. Эти тарифные ставки,

преследующие интересы железной дороги, были ею же самой выработаны, а вас подкупили, чтобы вы скрепили их своей подписью!

Слова Энникстера вызвали дружный взрыв возмущения. Все повскакивали с мест, размахивая руками и что-то выкрикивая.

–  Господа, господа!
– восклицал Магнус.- Мы ведь не школьники в конце концов и не уличные мальчишки!

–  Мы деревенские олухи, которых надули!
– выкрикнул Остерман.

–  Я тебя спрашиваю, что ты скажешь на это? Что ты скажешь в свое оправдание,-не отставал Хэррен, наклоняясь через стол к брату.- Ради бога, Лаймен, объясни! Ведь должно же быть у тебя какое-то обьяснение.

–  Вы не так поняли,- начал Лаймен, бледный, с дрожью в голосе.- Не так поняли. Вы ожидали слишком многого. В будущем году… в будущем году… в очень скором времени… Комиссия займется… Комиссия обсудит тарифы для Сан-Хоакина. А пока мы сделали все, что могли… это все, что я могу сказать.

–  Так ли это?
– сурово спросил Магнус. Голова его была как в тумане, ему казалось, он вот-вот упадет в обморок. Возможно ли это? Неужели возможно?
– Ты - ты действительно сделал все, что мог?

Он пристально посмотрел на сына. Их взгляды встретились, и как ни старался Лаймен, а глаза все-таки потупил. Он снова попытался возражать, еще раз объ-сняя все с самого начала. Но Магнус уже не слушал. За этот короткий промежуток времени он понял, что произошло нечто страшное, немыслимое стало явью. Мысль об этом, казалось, висела в воздухе. В какой-то неуловимый миг отцу вдруг открылась ничем не прикрытая истина - все сказанное сыном было ложью. И все-таки ему не верилось. Лаймен! Его сын, его старший сын унизился до этого. И он снова, в последний раз, обратился к сыну, и в его голосе прозвучало что-то такое, отчего мгновенно установилась тишина.

–  Лаймен,- сказал он,- я заклинаю тебя… я… требую от тебя как от своего сына и порядочного человека,- объясни, что кроется за всем этим? Я говорю

сейчас не как председатель Комитета с членом Железнодорожной комиссии, а как отец с сыном. Понимаешь ли ты всю серьезность создавшегося положения, всю свою ответственность, всю важность настоящего момента? Объясни!

–  Мне нечего объяснять.

–  Снизили ли вы тарифы для Сан-Хоакина? Снизили ли вы тариф на перевозку зерна от Боннвиля до морских портов?

–  Я повторяю, сэр, то, что уже говорил раньше. Мы урезали тариф в среднем на десять процентов.

–  Лаймен, отвечай - да или нет? Снизили ли вы тариф для Боннвиля?

–  Это невозможно было сделать так быстро. Дайте нам время. Мы…

–  Да или нет? Ради всего святого, не виляй! Да или нет - снизили вы тариф для Боннвиля?

–  Нет.

–  И еще ответь мне,- крикнул Хэррен, перегибаясь через стол,- ответь мне! Ты получил что-нибудь от Правления дороги за то, чтобы сохранить для Сан-Хоакина прежний тариф?

Лаймен, побледнев еще более, злобно крикнул брату:

–  Только посмей еще раз задать мне подобный вопрос!

–  А мне этого и не надо,- вскричал Хэррен,- я и без того вижу по твоей подлой роже, что тебя подкупили!

И сразу возобновился шум. Фермеры повскакивали из-за стола, и только Магнус остался на месте. Лаймена обступили со всех сторон, прижав его, так сказать, к стенке. Все что-то кричали и угрожающе размахивали кулаками - сомнения не оставалось ни у кого: он лгал им без зазрения совести, бессовестно нарушил свое обещание, обманул их.

–  Мерзавец! Ты соображаешь или нет, что людей за меньшее стреляют!
– кричал Остерман.- Ты нас продал! И если ты мне когда-нибудь еще на глаза попадешься, я тебе твою поганую морду разобью, можешь не сомневаться.

–  Рукам волю не давать!
– крикнул Лаймен, закипая злобой, как загнанная в угол крыса.- Вы что себе позволяете! Не забывайтесь!

–  Сколько тебе дадено?
– орал Хэррен.

–  Да, да, какая тебе цена?
– подхватили остальные фермеры. Они были вне себя от ярости, слова цедили сквозь зубы и жестикулировали преимущественно кулаками.

–  Вы прекрасно знаете, что Комиссия работала добросовестно,- отбивался Лаймен.- Что все было честно… по совести…

–  Врешь!
– рявкнул Энникстер.- Врешь, взяточник! Тебя купили и расплатились с тобой чистоганом.

С этими словами он будто нехотя развернулся и нанес Лаймену удар прямо в лицо. Лаймен пошатнулся и отступил назад к стене, но споткнулся о свой портфель и удержался на ногах лишь потому, что уперся спиной в закрытую дверь. Магнус вскочил. Ударили его сына, и отцовские чувства, желание защитить мгновенно пробудились в нем; пробудились на миг и тут же умерли навсегда. Он не произнес слов, которые хотел было сказать. Опустил поднятую руку. Нет, отныне у него был только один сын! А этот жалкий, еле держащийся на ногах субъект в щегольском костюме, с бледным лицом и разбитой в кровь губой,- больше ему не сын! Удар по лицу не такой уж позор по сравнению с тем позором, которым он покрыл себя.