Спрут
Шрифт:
Проводники начали убирать подножки, стоявшие перед входом в спальные вагоны.
– С Богом!
– сказал отец.- Прощай, дочка, не забывай нас, приезжай, когда сможешь.
Со стороны вокзала донеслись сильные размеренные; удары станционного колокола.
– Ну, кажется, поехали,- крикнул Энникстер.- До свидания, миссис Три!
– Не забывай свое обещание, Хилма,- крикнула мать,- пиши каждое воскресенье!
Длинный состав напрягся, заскрипев и заскрежетав всеми своими деревянными и железными частями. Все начали торопливо прощаться. Поезд встрепенулся, тро нулся и, медленно набирая ход, выкатился на залитый солнцем простор. Хилма высунулась из окна и махала матери носовым платком,
– Ну вот,- сказала она.
– Вот,- отозвался Энникстер.- Ты счастлива? – спросил он, заметив, что у нее в глазах стоят слезы.
Она энергично закивала и, крепясь, улыбнулась ему.
– Ты сегодня что-то бледная,- сказал он, озабоченно глядя на нее.- Тебе нездоровится?
– Нет, я чувствую себя достаточно хорошо.
Его беспокойство еще более усилилось.
– Достаточно? Но не совсем? А?
Хилму и правда слегка укачало,- от Сан-Франциско до Оклендского мыса они ехали на пароме. Тошнота eе не совсем прошла. Но Энникстера не удовлетвори, такое объяснение. Он пришел в страшное волнент
– Тебе плохо!
– воскликнул он встревоженно.
– Да нет же, нет,- запротестовала она,- вовсе мне не плохо.
– Но ты сказала, что чувствуешь себя не совсем хорошо. Что у тебя болит?
– Да не знаю я. Нигде у меня не болит. Господи Боже! Ну, что ты всполошился.
– Может, у тебя головная боль?
– Вовсе нет.
– Значит, ты просто утомилась. Конечно! И неудивительно - сколько тебе пришлось сегодня мотаться по моей милости.
– Милый, я не устала и не больна, и все у меня в порядке.
– Не говори, я же вижу. Сейчас я распоряжусь, чтобы постелили постель, и ты ляжешь.
– Ну, что народ смешить!
– Слушай, скажи мне, что у тебя болит? Покажи где. Рукой покажи! Может, ты хочешь покушать?
Он спрашивал и переспрашивал, не желая менять гему разговора; уверял, что у нее синяки под глазами и что она похудела.
– Надо бы узнать, нет ли при поезде врача,- бормотал он, растерянно оглядываясь вокруг.- Покажи-ка язык. Я знаю: глоток виски - вот что тебе нужно, и хорошо бы чер….
– Ни в коем случае!
– воскликнула она.- Я совершенно здорова. Погляди на меня. А теперь скажи, похожа я на больную?
Он с горестным видом вглядывался ей в лицо.
– Нет, ты как следует посмотри. Я же образец здоровья,- настаивала она.
– С одной стороны, может, и так,- начал он,- но вот с другой…
Хилма затопала ногами и изо всех сил стиснула кулаки. Потом зажмурилась и замотала головой.
– Даже слушать не хочу, не хочу, не хочу!
– кричала она.
– Но все-таки я…
– Бе-бе-бе, бе-бе-бе!
– передразнила она его.- Не хочу, не хочу!
– И зажала ему рот рукой.- Гляди-ка, вон идет официант из вагон-ресторана, приглашает ужинать, а твоя благоверная проголодалась!
Они пошли в вагон-ресторан и поужинали, а состав, выйдя тем временем на главную магистраль, все набирал скорость и уже мчался на всех парах; так будет он нестись чуть ли не неделю, наматывая на колеса мили, как пряжу на веретено.
Уже смеркалось, когда они проехали Антиок. Не черняя заря вдруг описала круг и оказалсь справа по ходу поезда за горой Дьябло, которая встала перед ними во весь рост, видимая чуть ли не от самой подошвы. Теперь поезд шел в южном направлении. Проехали Нероли, потом Брентвуд, потом Байрон. С наступлением сумерек вдалеке по обе стороны полотна начали выстраиваться горы, заслоняя горизонт. Поезд грохоча несся вперед. Пространство между горами было поделено на мелкие и крупные хозяйства. Чем дальше, тем крупнее они становились; начали появляться
огромные пшеничные поля; ветер, поднятый несущимся мимо поездом, колыхал пшеницу, и казалось, что по ней пробегают волны. Горы становились выше, растительность пышнее, и к тому времени, как взошла луна, поезд уже давно оставил позади северо-восточную границу долины Сан-Хоакин.Энникстер с женой занимали целое купе, и перед тем, как они улеглись спать, проводник опустил верхнюю полку. Хилма, сидя в постели и закрыв лицо обеими руками, прочла молитвы, потом поцеловала мужа, пожелала ему спокойной ночи и сразу, как маленькая, уснула, не выпуская его руки из своих.
Энникстер обычно плохо спал в поезде; задремывал и тотчас просыпался, томился, то и дело поглядывая на часы, сверяясь с расписанием всякий раз, когда поезд останавливался; дважды он выходил попить воды со льдом, а потом подолгу сидел на узкой полке, потягиваясь, зевая, и бормотал неизвестно по какому поводу:
– Господи помилуй! О-хо-хо, помилуй Господи!
В вагоне было с десяток пассажиров,- дама с тремя детьми, компания школьных учительниц, два коммивояжера, тучный господин с бакенбардами и хорошо одетый молодой человек в клетчатой дорожной кепке, который, как заметил Энникстер, перед ужином читал по-французски «Тартарена из Тараскона» Доде.
К девяти часам все они уже улеглись. Изредка Энникстер слышал сквозь равномерное постукивание колес, как кто-то из детей начинает ворочаться и хныкать. Тучный господин настырно храпел на все лады, выводя протяжные рулады то раскатистым басом, то литом. Изредка по вагону проходил кондуктор, повесив на руку фонарь с белыми и красными стеклами. В конце вагона, где спальные места оставались незанятыми, сидел проводник в белой форменной куртке из парусины и дремал, уронив голову на плечо и разинув рот.
Время шло. Было уже за полночь. Энникстер, отмечавший в расписании остановки, успел вычеркнуть Модесто, Мерсед и Мадеру. Потом ненадолго задремал и потерял остановкам счет. Он старался сообразить, где они находятся. То ли проехали уже Фресно, то ли нет? Отдернув оконную занавеску и заслонив глаза ладонями, как шорами, он стал смотреть в окно. Ночь была душная, темная, облачная. Сеял мелкий дождик, штрихуя окно с наружной стороны горизонтальными полосками. Только по едва отличимой сероватой мути можно было определить, где небо; все остальное тонуло в непроглядной тьме.
– Похоже на то, что Фресно мы уже проехали,- пробормотал он и взглянул на часы. Было половина четвертого!- Если проехали, надо будить Хилму. А то ей понадобится не менее часа, чтобы одеться. Схожу выясню.
Он натянул брюки, надел пиджак и ботинки и вышел в коридор. Место проводника теперь занял кондуктор; сунув за ухо синий карандаш и поставив на соседний стул денежный ящик, он сверял билеты с лежащей у него на коленях ведомостью.
– Какая у нас следующая остановка?
– спросил Энникстер, подходя к нему.- Скоро Фресно?
– Только что проехали,- ответил кондуктор, глядя на Энникстера поверх очков.
– А следующая какая?
– Гошен. Будем там минут через сорок пять.
– Экая темень стоит, а?
– Да уж, хоть глаз выколи! Вы из девятого купе? Верхнее и нижнее место?
Энникстер ухватился за спинку ближайшего стула как раз вовремя, чтобы не упасть, а денежный ящик соскользнул с плюшевого сиденья и, громко звякнув, свалился на пол. Газовые фонари под потолком судорожно замигали, так что зарябило в глазах; от сильного толчка, тряхнувшего весь поезд, он мгновенно сбавил скорость, и кондуктор с трудом удержался на ногах. Оглушительный, противный скрежет донесся из-под вагонов: Энникстер догадался, что колеса перестали вращаться, и поезд скользит по рельсам силой инерции.