Спустя вечность
Шрифт:
Особенно ярко мне запомнился один летний день, когда к нам неожиданно явился его немецкий переводчик Сандмайер вместе с женой, естественно, полагая, что Кнут Гамсун встретит их с распростертыми объятиями. Мама растерялась, но послала меня в Хасселдален, в заброшенную усадьбу арендаторов, где отец работал, пока шло строительство Хижины Писателя. Как я и ожидал, отец дал мне ясно понять, что не желает, чтобы ему мешали, кто бы это ни был.
— Но ведь он приехал из Германии, — сказал я.
— Из Германии? Но ты же знаешь, что я не говорю по-немецки!
— Он говорит по-норвежски. Он твой переводчик…
Вырванный из своего воображаемого мира, отец поначалу просто ничего не мог понять. Потом он вспомнил имя — Сандмайер. Этот человек должен понять, что он не в состоянии… он не может… пусть
Визит непрошеного гостя был бы не просто перерывом в работе. Отцу пришлось бы сидеть и разговаривать о литературе, используя маму в качестве переводчика, притом разговаривать с немцем! Он знал и немецкий напор, и немецкую интеллектуальную бесцеремонность, никто кроме немцев не присылал ему таких длинных писем, на которые было так трудно отвечать, — маме, конечно. Но отца раздражала навязчивость этих энергичных людей.
Большинство визитеров в таких случаях делали хорошую мину при плохой игре, но Сандмайер был не из таких! Он рассердился, и гордо расправив плечи, заорал о своих заслугах на ниве переводов Гамсуна в Германии, он не позволит себя игнорировать, он приехал в Норвегию с единственной целью — встретиться с человеком, которому оказал эту неоценимую услугу… Никто не кричит так громко, как рассерженный немец. Жена всячески пыталась успокоить его.
Мама плакала.
Сандмайер с женой уехали обратно в Гримстад, они остановились в местном отеле. На другой день он прислал маме письмо с извинениями.
Вообще, Сандмайер шумел совершенно напрасно, теперь-то я это понимаю. Во-первых, как человек много лет переводивший произведения отца, он должен был знать его привычки и его отношение к незваным посетителям. Во-вторых, едва ли он приехал в Норвегию только ради отца. Он нанес визит и некоторым издателям и другим писателям, в том числе и Сигрид Унсет.
Когда отец узнал об учиненном Сандмайером скандале, то нашел ему своеобразное извинение. Очевидно, переводчик изголодался и настрадался в Германии во время войны! Когда люди бурно на что-то реагировали или вели себя не совсем адекватно, отец обычно относился к этому с большим снисхождением, он сочувствовал этому состоянию нервозности и ничем не объяснимого аффекта. Но в случае с Сандмайером диагноз отца вряд ли был верным. После они продолжали общаться друг с другом вполне мирно, и, надо сказать, Сандмайер заслуживает всяческих похвал: стиль и язык его переводов Гамсуна очень хорош.
Если отец не мог или не хотел кого-то видеть, маме приходилось выручать его, а, как я уже сказал, это порою бывало весьма сложно. Но когда приезжал Вильхельм Краг, она только радовалась обществу своего бывшего директора театра. Ведь это он однажды свел моих родителей в Национальном театре, став таким образом косвенной причиной брака, имевшего известные литературно-исторические последствия. Мама очень ценила Крага, с ним она могла вдоволь поговорить о театре — вообще-то в нашем доме театр редко становился предметом бесед.
Я был еще совсем крохой, когда Краг, приезжая в Нёрхолм, неизменно обещал подарить мне финский нож. К сожалению, я так и не получил его, добрым намерениям Крага помешала его забывчивость, а я постеснялся напомнить ему об этом обещании. Его сын Пребен был моим хорошим товарищем, мы дружили с ним до самой войны.
Пребен гостил у нас в Нёрхолме, и я, в свою очередь, за год до смерти Вильхельма Крага, провел летом незабываемую неделю у них в Ню Хеллесунне с катанием на лодке и ловлей губанов в проливе среди отвесных скал.
Тогда же Краг написал маленькую книжку, ставшей его последней. «Сверкающий белый парус». Мне она показалась прекрасным лирическим путешествием в навеки исчезнувшее прошлое. Я позволил себе сказать об этом Крагу, который отмахнулся от моих слов. Это написано только ради денег — так, ничего особенного. Но, думаю, ему было приятно, что молодой человек, сын его друга юности, высоко оценил эту книгу.
Вильхельм Краг был не только автором популярных и веселых песен о Сёрланне. Я знаю, что отец несколько лет был его доверенным лицом, когда жизнь отвернулась от Крага, и этот грустный лирик написал свои самые замечательные стихи, и знаю, как не хватало моим родителям его приездов в Нёрхолм, когда
Вильхельма Крага не стало.Господи, ну что же это они все умирают!
Я до сих пор слышу это восклицание, когда отец получал очередное печальное письмо или читал очередной некролог в газетах, оно звучало как горестный протест против неотвратимого опустошения в рядах старых друзей и знакомых.
Однажды ему позвонил Ханс Онрюд {40} и сказал, что хочет приехать. Он был не намного моложе отца, однако у него были еще темные волосы и выглядел он моложаво. Его рассказы для детей «Сидсель Сидсерк» и «Сёльве Сульфенг» были среди тех произведений, которые отец читал нам перед сном и которые он называл «полезным и веселым чтением для детей». Помню, что он повторил это и тогда, когда мы зашли к ним, чтобы поздороваться с автором.
Вообще-то, мы далеко не всегда сближались с людьми, которые выныривали из незнакомого нам отцовского прошлого. Я почти не запомнил близкого друга отца Сигурда Бёдткера {41} — его визит к нам был очень коротким. По-моему, к нему единственному отец обращался за советом и допускал его до своей работы. Я видел отрывок со следами «когтей» Бёдткера, — ничьих других когтей там просто не могло быть, я имею в виду рукопись «В тисках жизни» {42} до того, как она была отправлена в издательство. Кроме того, Бёдткер, в отличие от отца, был большим знатоком театра. Театр был крепостью, которую отец так и не сумел завоевать, между ним и жанром драмы всегда стояла стена.
Как известно, отец не любил журналистов определенного толка. Я перескачу на несколько лет вперед и приведу черновик одного из многих хорошо написанных и сердитых писем, которое на этот раз было адресовано не в Данию, а редактору газеты «Тиденс Тегн» Ролфу Томмессену. Поводом послужила изобилующая событиями поездка на машине, которую вела мама.
Не можете ли Вы пристыдить немного своих писак, чтобы они не повторяли выдумки обо мне в Ваших двух газетах? Подумайте сами, я все-таки кое-что значу в этой стране. Я прекрасно понимаю, как трудно редактору иметь дело с такими сотрудниками, это сломило и Хенрика Кавлинга в последние годы, когда он работал в „Политикен“. И он поплатился за это. Однако другие газеты все-таки держат своих работников в узде. Ваша же свора срывается с поводка в любое время. В случае материала о нашей с женой поездке — все вранье от начала и до конца. Мы не носимся по дорогам, мы не имеем обыкновения, как какие-то сопливые юнцы, выскакивать из машины и делать замечания людям, которые не нарушают правила движения. Моя жена практически каждый день в течение девяти лет возит на машине школьников в Гримстад, мы объехали всю страну, много раз ездили в Осло, были в Телемарке, в Валдресе, она очень опытный шофер, можете поспрашивать об этом автомобилистов в Гримстаде. Тот человек, на которого я жаловался раньше, имел дело с полицией Акера — поинтересуйтесь там, вам покажут протокол.
Я бы промолчал и о нападках „Т.Т.“, если бы грязью облили меня одного.
Говоря об отвращении отца к определенному типу изданий и журналистов, я обязан отметить, что он обычно был дружелюбен и шел навстречу немногим истинным джентльменам, как, например, редактору «Афтенпостен» Фрёйсу Фрёйсланну, семья которого помогла ему в первый раз уехать в Америку. Он принял редактора «Моргенбладет» Тома Ветлесена, когда тот однажды нанес ему визит. Мне было тогда лет восемь-десять, и я помню приятного пожилого господина, который привез матери «двухэтажную» коробку шоколадных конфет, а мне с братом финские ножи из блестящей стали, рога и никеля. Таким образом я все-таки получил финский нож, которого так и не дождался от Крага. Лишний нож всегда пригодится, их у мальчишки не может быть слишком много. Отец тогда нахмурился — как все люди, любящие делать подарки, он неохотно принимал их сам, это касалось и тех подарков, которые делали нам, детям, хотя и был вынужден с этим смириться.