Спустя вечность

Он не любил, чтобы его благодарили, и не хотел, чтобы я сообщал ему о том, что получил деньги, это было что-то вроде нашей с ним тайны. Впрочем, я думаю, что такие тайны у него были с нами всеми.

Навигационный знак в заливе Нёрхолмскилен, о котором он пишет, представлял собой, собственно говоря, объявление, установленное на мысе, и оно имеет свою историю: отец долго сердился, что соседи по ночам бьют острогой рыбу прямо у нас под окнами. Несколько раз он вызывал ленсмана, но это отцу тоже не нравилось, ему не хотелось воевать с жителями нашего селения, и он придумал выход, который соответствовал его темпераменту и чувству справедливости. Он написал прямо в правительство.

Хорнсрюд только что принял бразды правления, и хотя прошло совсем мало времени, как в Норвегии появилось первое рабочее правительство, отец был так доволен, что страна отделалась от Мовинкеля, ушедшего в отставку, когда пало правительство Люкке ^{69} , что не видел в новом правительстве никаких недостатков. И у него не было оснований на него жаловаться.

В Нёрхолм приехал с поручением министр социального обеспечения Алфред Мадсен. Он ознакомился с делом и сразу поддержал отца: положение действительно сложилось невыносимое. Отец счел его блестящим государственным мужем, очень славным бергенцем, с которым можно договориться и который к тому же не отказался от виски.

Мадсен все уладил. Граница для рыбной ловили в Нёрхолмскилене была определена Королевским указом, и понятно, что указ, тем более Королевский, пришелся отцу по душе.

На одной из оставшихся в его архиве бумаге я нашел такую запись: «Передайте мой привет знаменитому Алфреду Мадсену».

В эти годы мои занятия в Эурдале чередовались летними и рождественскими каникулами дома. Из-за подростковой впечатлительности жизнь часто казалась мне немного хаотичной, однако очень содержательной. В ней столько всего было намешано — и скромная гордость, когда твое сочинение читают вслух всему классу на уроке норвежского, и спортивные успехи, и первая влюбленность.

У Фрюденлюнда, чья почтовая контора и личное жилище располагались в старой коричневой вилле швейцарского типа, мне выделили комнату на втором этаже. Отец тоже останавливался в этой вилле, когда приезжал проверить, как у меня идут дела, и узнать, не найдется ли здесь подходящего уголка для работы.

К счастью для отца, в доме у Фрюденлюнда редко бывало многолюдно. По вечерам иногда играли в карты; меня это мало интересовало, но сам Фрюденлюнд, его сын Конрад и часто мой учитель немецкого языка Ларе Берг принимали в этом участие. И если у меня не предвиделось более важного занятия, я охотно сидел и слушал обычные разговоры, никаких глубоких мыслей в них не было. В то время отец был поглощен приключениями Августа и Эдеварта ^{70} , и порой я замечал у него тоску по тишине. Тогда он отправлялся на вечернюю прогулку или, пожелав всем доброй ночи, уходил к себе в комнату. Думаю, что позже, когда глухота стала препятствием для необходимого ему общения с людьми, тоска по тишине сменилась у него тоской по звукам жизни.

Однажды я как молчаливый свидетель присутствовал при разговоре отца с Эриком Фрюденлюндом о былых временах и отношениях людей в этом селении, с которыми отца связывали давние узы. Большинства уже не было в живых, но отец с Фрюденлюндом разговаривали так, будто и живые и мертвые присутствовали при их беседе. «А помнишь Хаганеса?» — отец как раз рассматривал его фотографию. Должно быть, этот Хаганес был его близким другом, подумал я, когда отец снял лорнет и отвернулся.

Потом он взял фотографию мужского хора Эурдала. Старые люди пели «Глюнтарна» ^{71} , дирижировал Берг. Среди поющих был сапожник Ульсен, один из немногих давних товарищей, который был еще жив. Ульсен был не только сапожником, но и парикмахером. Мы с отцом ходили к нему стричься. К сожалению, от отцовской роскошной шевелюры 1880-х годов, когда он в последний раз стригся у Ульсена, почти ничего не осталось, но зато Ульсен тщательно побрил отцу затылок.

Как явствует из многочисленных писем, отец считал, что я в Эурдале достаточно окреп и взялся за ум, и потому незамедлительно отправил туда и Арилда. Арилду тоже предстояло учиться в местной средней школе, которая прославилась на всю страну тем, что в ней на экзаменах до сих пор не провалился ни один ученик. Жить Арилд должен был у директора школы Трёена. Эурдал удивительным образом притягивал всю нашу семью. Как-то проведать нас приехала мама на новом автомобиле. С нею были Эллинор и Сесилия. Пансионат Магнхильд Бё приютил их на неделю. Но вот в один прекрасный день все они исчезли, и для моего брата Арилда началась совсем другая жизнь.

 «22 окт. 1928.

Сегодня я прочел твое письмо маме, вижу, ты по-прежнему успеваешь в школе, здоров и бодр, и это радует меня больше всего. Когда ты приедешь домой на Рождество, мы убедимся, что ты еще и подрос за это время.

Мы здесь развернулись вовсю, строим и обустраиваем дом, и у нас по-прежнему работают шесть столяров, кроме того, к нам приехал мастер из Кристиансанна, чтобы обшить залу панелями, и паркетчик от фабрики в Лиллесанне, чтобы положить паркет и натереть его, дабы ты мог танцевать на Рождество. Работы идут полным ходом и наверху, шум и стук такой, что трудно выдержать. В трех новых комнатах наверху у нас вместо обоев будет многослойная фанера. Коридор из-за большой лестницы увеличился и стал больше, чем гостиная. Ты многому удивишься, когда приедешь домой, даже не сомневайся.

Завтра у Эллинор день рождения (тринадцать лет), и она составила список своих гостей, к ней должны прийти шестнадцать девочек.

Новый управляющий усадьбой и сварщик приедут через несколько дней, а Боргбьерг с Марен уедут. С одной стороны это хорошо, потому что Боргбьерг не очень понимал в освоении целины и осушении болот, этим должен будет безотлагательно заняться новый управляющий… Хлев стал очень красивым, поверь мне, такого хлева нет ни у кого во всем в Сёрланне. Коровами он будет заполнен, когда мы приведем в порядок заболоченную землю, сейчас же в нем пустуют семь новых стойл. Но уже совсем скоро в них поселятся новые коровы.

А вот с моей работой дела обстоят далеко не так хорошо. Мне хорошо пишется в Лиллесанне, но приходится прерываться, ездить домой договариваться с рабочими. Я и сейчас собираюсь уехать в Лиллесанн и не хочу, чтобы меня отвлекали, пусть все идет своим чередом, как будет так будет. Я радуюсь, что ты приедешь домой и увидишь все наши перемены.

Мама сейчас чинит автомобиль у Улафа Педерсена, вечно в этом автомобиле что-то ломается… Спасибо, что ты не забыл прислать Эллинор подарок. Я посылаю тебе за него деньги. Покойной ночи, милый Туре!»

 Рождество 1928.

Марии!

У меня даже нет и бумаги листа под рукой, Лишь обрывки каких-то моих сочинений. Но ты все же возьми их — они пред тобой Лягут в виде слегка необычных ступеней. Ты, поднявшись по ним, на последнем клочке Купишь новое платье нездешнего блеска, Купишь туфельки на золотом каблучке И замок для ворот своего королевства. Лишь вещей, что ты видишь во сне, Не получишь ты даже к весне.

 «P.t. [11] Лиллесанн 13/11/28.

Я опять в Лиллесанне, вот уже почти две недели, и пытаюсь писать. Дома не получалось, там слишком много шума, рабочих в доме и во дворе, постоянные вопросы, на которые приходится отвечать, а я не могу тратить на это столько времени, если хочу закончить книгу к будущему году. Но теперь уже плотники скоро закончат все в доме и начнут пристраивать комнату к жилищу управляющего, потому что его семья состоит из двух взрослых и четверых детей, кроме того, этот новый сварщик.

Марен и Боргбьерг уже уехали. И слава Богу! Не сомневайся, Боргбьерг предъявил мне изрядный счет — оказалось, что я должен ему четырнадцать тысяч крон! Какое свинство! Кристиан Юртвед и Оскар Омре просмотрели этот счет и немного его урезали, но все-таки я отдал одиннадцать тысяч, чтобы поскорей отделаться от этого мерзавца. Когда приедешь, я расскажу тебе об этом подробнее… Я знаю, что ты послал домой свой табель и что ты по-прежнему хорошо успеваешь в школе. Это прекрасно, Туре, дружок, не столько для школы, сколько для твоего характера, ты добиваешься всего, что сам намечаешь, и меня это очень радует, да благословит тебя Бог!.. Я тут нашел у парикмахера номер газеты „Гримстад Адрессетиденде“ и посылаю его тебе, чтобы ты увидел, как я разделался с этим сторонником лансмола ^{72} в Гримстаде, пастором Скаарой, который так безобразно важничал, этакий жалкий человечишко! Очень грустно, что я не могу послать тебе также и первую часть моей статьи и разглагольствования этого краснобая, но ее у меня нет… Ваш танцевальный зал красят в последний раз, я к Рождеству заказал в Бергене двенадцать стульев… Рад, что сегодня мне хорошо работается, надеюсь, завтра будет не хуже… Когда прочитаешь статью, можешь ее выбросить, я не храню такие вещи… Пока, Туре, дружок, я собирался написать всего несколько слов. Привет всем Фрюденлюндам».

11

Между делом (лат.).

 «17/1. 29.

Мама пишет короткое письмо Арилду, а я решил написать тебе. Сегодня вечером мы с мамой оба радуемся, Трёен прислал ей письмо о твоих успехах в математике и других науках. Про Арилда он пишет, что тот ленился последний год и немного отстает, но Арилд человек хваткий, он скоро догонит. Я наблюдал за тобой, когда ты был дома, ты стал такой взрослый, такой умный. Молодец. Доброй ночи, Туре, передай привет Арилду и скажи, что отец просит быть более прилежным.

Мне пришлось вскрыть это письмо, чтобы добавить, что я посылаю Фрюденлюнду книгу, про которую говорил ему, она от того человека, с которым я обедал в отеле „Виктория“, и очень интересная. Пусть Арилд прочитает ее после тебя. Пожалуйста, не выбрасывайте ее. (Описание Аляски Эрлинга Бергендала ^{73} )».

Признаться, мне немного совестно читать в этих письмах о своих выдающихся успехах. У меня действительно были хорошие отметки по всем предметам, кроме математики. Но несколько шпаргалок с формулами весьма улучшили результат и, возможно, заставили меня самого поверить похвалам директора школы Трёена.

В это время я получал много писем от отца, в которых он писал о здоровье, о работе и о трудностях, связанных с окончанием новой книги к положенному сроку. Он опять уехал из дома и пытался работать в Телемарке.