Спустя вечность

Совсем немного времени потребовалось Туре Гамсуну, чтобы понять, почему перед ним так легко открывались все двери в Германии. Немцы хотели через сына войти в доверие к труднодоступному Кнуту Гамсуну, чтобы получить возможность влиять на него. После оккупации Норвегии положение Туре Гамсуна серьезно осложнилось. Он оказался «между молотом и наковальней». Он еще испытывал «старое искреннее расположение к немцам», однако «суровая военная действительность, бесчеловечность и безграничная тупость» оккупационных властей постепенно разрушали его прежние представления. Назначенный немецкими властями в июле 1940 г. советником по вопросам культуры, он делал все от него зависящее, чтобы не играть никакой официальной роли в затеянной ими игре. И все же ему довелось занимать ответственные посты в оккупированной стране, к чему его вынуждало «навязчивое дружелюбие немцев», тогда как со стороны соотечественников он «встречал только враждебность». Однако необходимо отдать автору должное: в меру своих возможностей он старался спасти людей, подвергшихся преследованиям гестапо, шла ли речь, например, о немецком литераторе Максе Тау, или о норвежских участниках Сопротивления. В этом он тоже походил на своего отца, который — это было отмечено и в решении суда — «использовал свое влияние, чтобы облегчить участь политических заключенных или спасти их».

Заключительная часть автобиографии посвящена описанию того, что происходило с семьей Кнута Гамсуна в период с 1945 года и до его смерти в 1952 г. Стараясь не повторять то, что уже было сказано в многочисленных биографических трудах и лишь минимально используя материалы из воспоминаний матери, свой рассказ Туре выстраивает, опираясь на письма родителей. Эти письма добавляют новые бесценные штрихи к «портрету Гамсуна, портрету времени и связи между отцом и сыном». Не случайно эпиграфом к главе выбраны слова из исследования Торкиля Хансена «Процесс против Гамсуна» (1978): « Он всегда был одним и тем же. За это его и покарали. В этом и состоит различие между искусством и политикой» [6] . Автора этой книги, основанной на документальных данных и вызвавшей бурные дискуссии, Туре Гамсун высоко ценил, хотя и не во всем был с ним согласен. В частности, он считал, что Торкиль Хансен, подобно Харалду Григу и некоторым другим чересчур преувеличил влияние матери на отца в последние двадцать лет их совместной жизни.

6

T. Hansen. Processen mot Hamsun. Kobenhavn, 1878, b. 3, s. 263.

Письма отца позволяют еще раз вглядеться во внутренний мир Кнута Гамсуна, иногда они служат дополнением и своеобразным комментарием к его триумфальной книге «Ни заросших тропинках», сопоставимой с самыми лучшими его произведениями. В этих письмах предстает человек, который вопреки перенесенным страданиям и полному упадку сил смог сохранить достоинство и незаурядное мужество. «У меня кружится голова, и я шатаюсь, как пьяный, когда совершаю свои дневные прогулки, но я не сдаюсь и не пропускаю ни одного дня», — пишет он сыну после своего возвращения из дома для престарелых в Нёрхолм. Оказавшись на грани нищеты, Кнут Гамсун думает не столько о себе, сколько о детях и внуках, и всеми силами старается защитить их имущественные интересы.

Гамсун и в письмах оставался великим мастером, в нескольких словах умевшим передать состояние души. Вот одно из последних:

 «22.10.49.

…Я совсем ослеп и могу читать только крупные заголовки в газетах.

Но все-таки я хожу, ползаю вниз по лестнице в дровяной сарай и в амбар, а потом вползаю наверх, в свою комнату. У нас была непогода. Потом ненадолго выглянуло солнце, и я смог написать эти строчки. Но потом солнце снова зашло, и это застало меня врасплох!

Однако это не страшно, писать особенно нечего.

Да-да, Туре, ты борешься на свой лад. Всем нелегко жить в этом мире.

Благослови тебя Бог, дорогой Туре, я желаю тебе добра во всем.

Папа».

Дописывая «литературный» портрет отца, Туре цитирует его замечательный афоризм: «Дорогой Туре! Работа — это счастливое колдовство!»

В 20–30-е годы политические заблуждения Гамсуна разделяли и некоторые другие крупные писатели, те, кто оказался в тисках выбора между двумя тоталитарными идеологиями. Но и они, и Гамсун в памяти людей останутся именно благодаря своему «счастливому колдовству», а не заблуждениям.

«Время не реабилитировало его как политика. Но книги Гамсуна живут и еще долго будут жить», уверен его соотечественник, замечательный ученый и путешественник Тур Хейердал [7] . Сходную точку зрения высказал и Т. Манн, написавший в 1950 г.: «…до сих пор здравствует престарелый Кнут Гамсун, который надломлен политикой, но тем не менее остается автором самобытнейшей прозы» [8] .

7

Г. Фиш. Норвегия рядом. // Скандинавские встречи. М., 1977, с. 286.

8

Т. Манн. Бернард Шоу. // Т. Манн. Собр. соч. в 10 тт. Т. 10. М, 1961, с. 445.

Исследователи феномена Кнута Гамсуна, и те, кто порою поддается искусительной хлесткости публицистов, и те, кто порою грешит шаткостью аргументов, предлагают нам все-таки трактовкужизни гения. Книга «Спустя вечность» — о самой жизни. О радостях и горестях, о том опыте, который еще раз доказывает, как важно беречь гуманистические традиции европейской культуры.

А. Сергеев

СПУСТЯ ВЕЧНОСТЬ

Для того, чтобы найти тему, достаточно заглянуть в замочную скважину. Главное, увидеть все с определенной точки зрения, уловить форму, цвет, материал, а остальное уже само подчинится тебе. Больше ничего не требуется, но и этого уже много — это вся жизнь художника с ее взлетами и падениями.

Необходимость ограничить себя, сделать выбор, найти нужный тон и структуру того, что должно стать картиной, трудна сама по себе.

Но на этот раз я пишу не картину. Я пишу воспоминания, однако требования остаются прежними.

В моем возрасте легче смотреть назад, чем вперед. Конечно, хочется видеть и то и другое, но поскольку память еще жива, а перспектива будущего неизбежно сужается, я позволяю мыслям брести своим путем, выбирать время и последовательность минувших событий, которые, возможно, заинтересуют кого-нибудь и в наши дни. Это мои наблюдения, мои переживания и мое личное мнение, и я прекрасно сознаю, что они не обязательно соответствуют дню сегодняшнему.

Среди близких людей мои родители, Мария и Кнут Гамсун, занимают особое место.

Их биографии известны всем, о них написано очень много — и литературных исследований и в другой связи, в том числе и мною. Но материал этот настолько богат и разносторонен, что вполне позволяет дополнить уже написанное и рассказанное. Для меня это погружение в мир воспоминаний — естественная потребность, последнее свидание с далеким и вместе с тем близким прошлым.

1

Я мысленно возвращаюсь на семьдесят лет назад.

Моя мать была мне бесконечно близка, наше общение с нею не прерывалось до самой ее смерти. Она была опорой будничной жизни нашей семьи, она утешала нас в наших маленьких горестях, когда мы были детьми. Став взрослым, я редко ощущал себя с ней на равных, никогда не считал себя выше ее, и мое уважение и преданность постоянно росли.

Мария — гордый характер, сильная и вместе с тем слабая женщина, в ее чуткой душе объединилось много противоречий.

И для Кнута Гамсуна, который столько писал о многогранности человеческой души, Мария стала единственной женщиной. Но знал ли он ее? Об этом не стоит спрашивать. Никто вообще не знает другого, и самого себя тоже. Однако они осмелились совершить вместе свое путешествие по жизни. Такие разные, порой совершенно противоположные друг другу по силе и слабости, по темпераменту и душевному равновесию, они были навечно связаны друг с другом.

Жизнь требовала от них понимания, лояльности и в трудные минуты способности к самопожертвованию. Часто разрыв бывал недалек даже до того, как в жизни нашей семьи наступили самые трудные времена. Счастье редко улыбается ярким, сложным людям.

«Но счастливые минуты бывают, впрочем, у всех…» ^{1}

Мы с братом и сестрами часто и подолгу были счастливы. Детские годы — они похожи на бусы, собранные из прекрасных воспоминаний. А счастливые минуты?..