Спустя вечность

Я сидел и изучал лицо этого офицера, гладко выбритое, без этих «Schmissen» — шрамов после обязательных дуэлей в студенческие годы, которыми щеголяли многие. Во время нашего разговора я пытался понять, был ли он на борту потопленного нами «Блюхера», но спросить не решился. Если был, то, вероятно, встретил мою мать, когда они плыли к берегу. Ему я об этом ничего не сказал.

К сожалению, наш разговор был коротким, гости начали расходиться. Больше я его никогда не видел. Но несколько лет спустя после войны в письме к отцу он передал мне привет. Он только что прочитал «На заросших тропинках». Думаю, что он так и остался адмиралом.

31

Я уже говорил, что в 1940 году я издал маленькую биографию отца на немецком языке. Расширенное и переработанное издание вышло позже в Норвегии и в других странах.

Мне было важно получить сведения и от отца и от матери, предпочтительно новые и неизвестные, когда я понемногу начал работать над ней еще до войны.

Все началось с маминого письма.

«Папа просит меня сказать (дальше под диктовку отца):

„Дома в Хаммерёе ходили слухи, что Цаль из Кьеррингёя потерял жену. Она имела обыкновение выпивать с управляющим, и вот теперь умерла. У управляющего была голландская фамилия Геелмейден, он был бергенец.

Говорят, будто на радостях, что избавился от жены, Цаль сделал в Кьеррингёе пристройку и открыл там небольшую церковь. Когда я приехал к Цалю еще мальчиком, он принял меня очень доброжелательно. Но он намекал, что его жена умерла после многолетнего пьянства с Геелмейденом. Он рассказал мне о всех своих судах, у него были только парусники, но их было много. Цаль был так добр, что дал мне (папа не говорит одолжил)крупную сумму — думаю, это было двести не то крон, не то далеров. Ведь я явился к нему с карманами, набитыми всем, что я написал. Я показал все это Цалю, и он сказал, что написано хорошо.

Часть этих денег я отослал домой. И поехал в Хардангер, о котором писал Вергеланн. Там я продолжал писать, написал много стихотворений, уехал с ними в Копенгаген и предстал перед старым Хегелем ^{114} . Он забраковал все мои произведения. Не написал мне даже письма, просто один из конторщиков вернул мне пакет, и все.

Тогда я вернулся в Норвегию и пошел пешком в Гёусдал к ББ и кое-что прочитал ему вслух. Он сказал, что это еще слишком незрело. Но я не сдался и продолжал писать. Некоторое время я жил у Христофера Брююна в Вонхейме. Там я писал немного для газеты „Иёвикс Блад“. Один агент из немецкого пароходного общества в Норвегии считал, что это неплохо. Он рекомендовал меня своей дирекции в Гамбурге, и мне дали бесплатный билет. Не только, чтобы перебраться через Атлантику, но и до самого Минеаполиса. Там я встретил Кристофера Янсона“…» ^{115}

То, что продиктовал отец, было коротким и очень неполным «жизнеописанием». В некоторых местах память изменила ему. Но потом у нас с ним было много разговоров и, опираясь на них, я уже и выстроил то, что написал впоследствии.

Мама тоже прислала мне кое-какие записи, которые представляют интерес для понимания рабочих методов отца:

«Тяжелее всего писать начало. Материал в целом собран, мелкие детали, „озарения“ приходят постепенно и записываются на отрывных листках календаря — так скапливается множество листков с отдельными словами и целыми фразами. Но он знал точно, где и когда они должны влиться в единое целое.

Итак, тяжелее всего писать начало. Желательно, чтобы оно сразу захватило читателя. Отец ходил по дому и мучился, словно ждал, когда у него прорвется нарыв. Жаловался каждый день и час и искал помощи даже у меня… Когда он задумал роман „Круг замкнулся“ и уехал из дома, чтобы „наконец писать“, он прислал мне полное отчаяния письмо, в котором требовал, чтобы я написала начало вместо него. Я ответила, что для этого мне нужно иметь хоть какое-то представление, о чем он собирался писать. Нет, не нужно, только самое начало, неважно о чем, потом он „все переиначит“. Я сочла это абсурдом, но поскольку он настаивал на этом во всех письмах, я написала ему несколько вариантов. В том числе леденящую кровь историю о родителях, которые верят, что личное обращение к Богу спасет их от всех бед Так они нашли свою пропавшую маленькую дочь. Она ушла из дома, заблудилась и угодила в лисий капкан, девочка была полужива, пролежав там несколько суток. Ну а что же молитвы? Молитвы ребенка и родителей к всемогущему и милосердному Богу и т. д. Другое мое предложение было не менее жутким: спившаяся мать опрокидывает в колыбель кипящий котел… и т. д.

Он не воспользовался ни одним из моих предложений, но спившаяся мать все-таки появляется в книге, хотя и не в таком страшном варианте».

32

Лето 1940 года.

В самом начале этого долгого мрачного для Норвегии периода родилась наша старшая дочь Анне Мария, а спустя три года — сын Лейф. Я стал отцом и кормильцем семьи.

Сколько раз в эти годы мне приходила в голову мысль: что за высшая сила распорядилась так, что мои бесценные дети избежали участи детей Варшавского гетто, Дрездена и Хиросимы? Так думал в Норвегии не я один. Я близко соприкоснулся с жестокостью войны и многими из ее жертв, в том числе и в Норвегии, с теми, кто оказался и внутри и снаружи этого круга зла. Но все эти мысли не мешали мне тайком мечтать о мире и успешно заниматься живописью.

Моя первая встреча с гестапо состоялась уже летом. Однажды, когда я собирался идти к Мюллеру, ко мне вдруг явился некий д-р Кнаб и сказал, что по поручению немецкого посла д-ра Бройера он должен рассчитаться со мной за один рисунок! Как это мило со стороны д-ра Бройера, подумал я, — я совершенно забыл об этой покупке. Но что, спрашивается, общего мог иметь немецкий посол с тайной государственной полицией? Я взял деньги и больше никогда не слышал о д-ре Бройере. Да и о д-ре Кнабе, если на то пошло. Но вот общения с гестапо в ближайшие годы я не избежал.

Между тем, многие люди оказывали на отца давление, считая, что пришло время действовать. К нему обратился защитник так называемого «Гренландского дела» д-р Густав Смедал, который еще не потерял надежды отторгнуть от Дании ту часть Гренландии, что когда-то принадлежала Норвегии. А это уже касалось большой политики. Отец никогда не отказывал, если считал, что его влияние используют во благо доброго дела.

 «12/9.40.  {116}

…В конце сентября я должен ехать в Берлин. Дело касается Гренландии…. У нас был посланник Финляндии и сказал, что я должен быть третьим на переговорах с Гитлером (Свинхувуд, Гедин и я), в случае если Россия осенью или зимой нападет на Финляндию. Таким образом, мне предстоят уже две поездки в Германию, но лететь самолетом не трудно, иначе я бы не выдержал…»

Предполагаемая поездка не состоялась. Не знаю, что ей помешало, очевидно, это посещение не входило в программу немецких господ, политика Гитлера в отношении Финляндии и Советского Союза была не очень внятной. Однако год спустя через рейхскомиссариат отцу пришло приглашение, но о Гедине и Свинхувуде речь уже не шла, отец должен был ехать один, а я при нем в качестве переводчика.

На аэродроме в Форнебу было холодно, мы стояли на летном поле и ждали Тербовена и его свиту. Время шло, я был рад, что отец надел галоши, день выдался действительно очень студеный. Журналистов на аэродроме не было, только неутомимый Мюллер и несколько его человек, которые привезли нас с отцом в аэропорт.

Мюллер, как уже говорилось, был веселый и общительный, он болтал без умолку и помогал нам скоротать время. Норвежского он не знал, с моим глуховатым отцом, который, пытаясь следить за разговором, улавливал лишь обрывки фраз, он говорил громко и внятно. Отцу вообще нравился Мюллер, и он предпочитал иметь дело с ним, когда ему приходилось общаться с немцами. Тербовена он невзлюбил с первого раза, когда мы с ним вдвоем посетили Скаугум: отец пытался освободить из немецкого лагеря писателя Рональда Фангена ^{117} . Раньше я уже писал об этой встрече и отказе Тербовена выпустить на свободу «этого откровенного врага новой Германии». Именно эта первая неудачная встреча с Тербовеном укрепила отца в вере, что этот человек принесет Норвегии несчастье.

Наконец Тербовен примчался на своем бронированном «Мерседесе». В его свите был один генерал из «Schnellkomando» [43] , имя которого я забыл и которого больше никогда не видел. Но с Тербовеном была другая, более важная личность, носившая длинный титул — Der h"ohere SS — und Polizeif"urer Nord und Central der Polizei [44] Вильгельм Редисс. Я хорошо его помню еще по встрече у Тербовена, когда речь шла о Фангене. Высокий, тучный человек с тяжелым, мрачным взглядом. В тот раз у него была с собой пачка документов, касающихся Фангена, которые не показали ни отцу, ни мне, но Тербовен пролистал их, прежде чем отказать нам.

43

«Отряд быстрого реагирования» (нем.).

44

Высший руководитель СС, полицайфюрер Севера и генерал полиции (нем.).

В Форнебу Тербовен обошел всех по кругу и всем пожал руки, оставалось только сесть в самолет. Самолет был не военный с обычными сиденьями, очевидно, Тербовен пользовался им для своих служебных поездок. Мы все направлялись в Берлин по разным делам.

Полет был короткий. Всего несколько сотен метров. Не успев набрать высоту, самолет снова оказался на земле. Мы вповалку повалились друг на друга, но никто не пострадал. Когда мы вышли наружу, то увидели, что самолет стоит, покачиваясь на склоне над покрытым льдом Осло-фьордом. Еще бы чуть-чуть — и…

Подъехал автомобиль, и нас отвезли обратно в зал ожидания, устроенный в бараке. Тербовен приказал принести бутылку шнапса, чтобы разделить ее на всех. Он был сдержан, но лицо у него было пунцовое, объяснение с незадачливым пилотом состоялось немного позже. Если бы произошла авария, одним махом оказались бы прихлопнуты сразу две мухи — Йозеф Тербовен и Кнут Гамсун!

Весной 1941 года Мюллер снова выразил желание поговорить со мной. Он поинтересовался, считаю ли я возможным, что мой отец примет еще одно приглашение из Германии. Мне лично казалось, что отцу не стоит упускать возможность поговорить о положении Финляндии, которое, как я знал, очень его тревожило, и я написал ему письмо. Вот его ответ: