Спутник 'Шаг вперед'

"Ты сходишь с ума, - подумал Кедрин.-Чтобы получить ответ, надо поставить эксперимент. В виде исключения - не на электронной модели. А на чем? Тогда сними с руки медифор. Сними. Тогда ты будешь испытывать себя, а не Службу Жизни и Технику Безопасности: сотни, тысячи людей, посвятивших себя охране миллионов жизней. Но, сняв медифор, ты просто разобьешься. Ты предашь жизнь".

Кедрин содрогнулся, потом он вяло двинулся к своему домику, выращенному за несколько минут из карманного стереотипа, пластмассовой конструкции сложных, скользящих очертаний, конструкции, не похожей ни на одну из соседних, таких же сложных и неповторимых. Стоя около дома, он долго следовал взглядом за всеми изгибами и стремительными скачками линий, создававших контур зданьица.

Он торопливо вошел в домик, выслушал сообщение информатора: "Великая Аномалия пройдена; начат монтаж второго, внешнего метеорологического пояса; никто не заходил и ничего не оставлял; до ужина осталось полчаса".

В комнате Кедрин вызвал письменный стол, затем диван, прилег на него и подумал, что с ним что-то не в порядке и отдых пока что не помог, так что просто удивительно, почему Служба Жизни до сих пор не вызвала его.

Неужели и здесь его будет преследовать то, из-за чего он покинул прежнюю беспокойную жизнь, пытаясь найти безмятежность в тихих стенах Института связи? Там был устоявшийся ритм. Гимнастика и бассейн - с утра. Драгоценные часы размышлений. Обед. Снова лаборатория, если хочешь. Если нет - что угодно. Читай, слушай, смотри. Или не делай ничего. Или иди гулять. Или к кому-нибудь - поговорить или помолчать, смотря по настроению. Или собраться втроем или вдесятером - и спорить, и соглашаться или не соглашаться, и пронзать вселенную логикой и интуицией, чтобы еще раз почувствовать себя хозяином бытия. Или играть в футбол, или жать штангу - и в конце концов ты снова оказываешься в лаборатории и надеваешь шлем Элмо, делающего беспредельными силы твоей мысли, и вот тогда ощущаешь себя властелином бытия по-настоящему.

"Властелин бытия, - усмехнулся он.
– А вот Ирэн не выдержалa. Ушла пять лет назад. И оказалось, достаточно одного несчастного случая, чтобы сбить и с тебя спесь. Властелин, а?

Что ж, значит, не должно быть несчастных случаев. Так говорит Слепцов. Опытный и умный Слепцов. Такими он воспитал их. Велигай, чувствуется, с этим не согласен, хотя и не показывает виду. Но Велигай, кажется, не очень мощный интеллект. Человек, который там, наверху, занимается, верно, даже физической работой. В глазах Слепцова - это нонсенс".

Кедрин вышел из дома, медленно зашагал к площадке - ужинать. Не успел он ступить на площадку, как день внезапно погас.

На площадке были столики. Кедрин уселся у самой балюстрады, за которой начинался склон. Негромко звучала музыка. Кедрин взглянул на середину площадки и вздрогнул.

Женщина - та самая - скользила между низкими столиками. Танец был незатейлив и радостен.

Потом женщина шла к своему столику. Обычные щедрые пожелания счастья провожали ее. Она села неподалеку от Кедрина, за четвертый от него столик. Протянула руки, и ее пальцы легли на другие, неподвижно лежавшие на столе.

Ее спутник был немолод. Если женщина была бронзовой от загара, то его лицо казалось высеченным из северного камня. В глубоких морщинах лица гнездились холодные тени. Но камень внезапно ожил. Пальцы дрогнули, человек улыбнулся и что-то сказал - вернее, губы его шевельнулись, но Кедрин не услышал звука голоса, хотя и желал этого.

Он почувствовал внезапно, что хочет знать все об этой женщине с крылатыми глазами, которые смотрели так, словно у нее было все, что она лишь могла пожелать. И об ее спутнике с каменным лицом Кедрин тоже должен был знать все. Очень давно уже не возникало у него такого желания. Пожалуй, больше пяти лет - с тех пор, как... Но это не имеет значения. Пять лет - это много, даже когда человек живет сто тридцать, за пять лет многое может измениться и многое изменилось в нем. Он должен все знать об этой женщине...

Кедрин знал, что может просто подойти и спросить у нее об этом. Это было бы в порядке вещей. Но он знал также, что не подойдет; он почувствовал - при одной мысли о разговоре с нею у него начинают дрожать пальцы и участившееся дыхание высоко поднимает грудь. Нет, всегда бывает очень легко заговорить с теми людьми, к кому не испытываешь особого интереса, но заговорить с ней... Кроме того, Кедрин мог заговорить лишь невзначай, но чем больше он думал об этом, тем менее вероятной представлялась ему возможность подойти к ней. Тогда он отвернулся и стал смотреть в ночь. Светлую площадку окружала горячая темнота. Она была густой и ленивой. Она располагала не к действию или беседе, а лишь к неторопливым размышлениям. Во всяком случае, тех, кто хотел размышлять.

Люди, портовики и энергетики, были ярко одеты. Их голоса и смех растворялись в говоре волн и леса.

Лес шумел сдержаннее волн. Широкие листья деревьев поблескивали коротко и таинственно.

Можно было смотреть еще и вниз, на бухту. Там, чуть покачиваясь, лежал на фосфоресцирующей воде "Магеллан". Океанский лайнер набирался сил, чтобы завтра, взлетев над водой и опираясь на нее лишь стройными, обтекаемыми лапами, рвануться в Оран - аванпорт Средиземсахарского канала. Сейчас там был еще ранний вечер...

А на острове, где был порт, настала ранняя ночь, и люди со всех концов острова собирались туда, где были друзья, свет и прозрачный звон, летящий от звезд. Других звуков почти не было: остров находился вдалеке от тех людных берегов, где порой сама земля содрогалась от мощных движений машин и сдержанного гула титанических плазмоцентралей.

Люди входили, улыбаясь и раздавая слова привета. Они пришли, чтобы после работы отдохнуть,

Кедрин взглянул: женщина и человек с каменным лицом все еще сидели на месте и так же негромко разговаривали, и это почему-то успокоило Кедрина. Он снова перевел взгляд на то место площадки, где был вход.

Люди все шли. Уже все места были заняты, и только к столику, за которым сидел Кедрин, не подошел еще никто. Не было принято нарушать покой человека, ушедшего в свои мысли, а Кедрин со стороны казался именно таким.

На самом же деле он не мыслил и даже не размышлял, потому что размышлять означает все-таки делать усилие, всесторонне обдумывая какую-то проблему. Кедрин же не делал усилий.

Он просто чувствовал, что чего-то не хватает. Хотелось чего-то другого, неясного: какого-то движения, чего-то неизведанного, незнакомого.

Он начал настраивать себя на прогулку. В теплой темноте, по влажному песку. Броситься в светящуюся воду. Плыть далеко-далеко. Лежать на воде. Нырнуть глубоко - насколько хватит дыхания. Смотреть на длинные, мерцающие тела рыб. Смотреть на звезды и их отражение в воде. И не думать. И не вспоминать.

Он уже совсем было встал. Потом снова взглянул на женщину и остался.

Он уйдет, а они останутся здесь. Потом они уйдут вдвоем, и он не будет знать куда. А если бы даже и знал... Ему не хотелось, чтобы они ушли вдвоем, хотя он и не видел, как может помешать этому.

Может быть, просто пригласить ее купаться? Всякий волен в своем выборе, и она тоже. К тому же может статься, это прсто ее знакомый? Женщины не любят сидеть за столиком одни или с незнакомыми. Так оно идет с древности. Значит, можно подойти?

"Не подойдешь, - сказал он себе.
– И никуда не уйдешь. Будешь сидеть здесь, и смотреть на них, и думать, что ты умеешь рисковать только в построении гипотез..."

Он опустил голову. Затем поднял ее, почувствовав на себе чей-то взгляд.