Спящие пробудятся

Как бы там ни было, скала, если глядеть сбоку, в самом деле походила на женскую голову с развевающимися волосами, и из ее глаз денно и нощно текли, как слезы, капли ключевой воды.

У подножия скалы и выше по ущелью Баяндыр было разбросано несколько дервишеских домиков. В самой обители постоянно жило человек сорок, считая детей и женщин, хотя помещения могли вместить куда больше.

Сюда, в обитель шейха ахи, и пришел Ху Кемаль со старшинами цехов, старостами ближайших деревень, купеческими старейшинами и своими сподвижниками после того, как объявил народу о новой победе воинства Истины.

Один за одним в торжественном молчании миновали они, следуя течению ручья, ворота внутренних дворов, покуда не очутились под сенью плакучих ив у бассейна. То было место, где хозяин обители имел обыкновение уединяться для размышлений и тайных бесед. Устланный коврами одноэтажный дом с низкими потолками и низкими угловыми софами, стоявший возле бассейна, был жилищем самого шейха. Когда предводитель торлаков спустился с гор, шейх уступил ему этот дом. Тот сперва отказался: не желал, чтобы оказанная ему честь навлекла на него недовольство приближенных ахи-баба. Шейх, однако, настаивал на своем, и предводитель торлаков согласился, давая понять, что покоряется хозяйской воле. Живя в обители, он стал обращаться к ахи-баба как гость к хозяину, чем доставил ему тщательно упрятанное, но не укрывшееся от глаз Торлака удовлетворение. На деле же в обители установилось двоевластие: во дворе с водоемом верховодил предводитель торлаков, возле трапезной и гостеприимного дома властвовал шейх. Между ними установились непривычные для окружающих отношения равенства, чего, собственно, и добивался Ху Кемаль.

Как равные и уселись они под ивами во челе ковра, бок о бок. По правую руку от шейха — его старшины, по левую от Ху Кемаля — его торлаки, лицом к вождям — деревенские старосты.

Только расположились — прибежал воин ахи с вестью о разгроме особняка.

— Дурачье! — вырвалось у Ху Кемаля. — Крушат свое. Никак в толк не возьмут, что теперь все наше.

Старейшина каменщиков приложил руку к груди:

— Дозволь правду молвить, Ху Кемель?

— По правде — изголодались. Кривдой — по горло сыты, отец!

— Тогда послушай: торлаки твои ничем не дорожат, оттого что ничего не имели. Не обессудь!

— Крушить — не строить, — подхватил старшина рисоторговцев. Купеческий клан всегда держал торлаков недалеко от разбойников: и те, и другие не дорожили добром.

— Абдал Торлак! — позвал своего помощника Ху Кемаль. — Возьми людей, приведи крушителей в разум!

— Нужды нет, Ху Кемаль! — остановил их вестник. — Сорвали зло и разошлись. В городе спокойно.

Деревенские, опасавшиеся распри между своими, перевели дух.

— Видать, дошло до ума!

— Навряд ли, — усомнился рисоторговец. — Почуяли, что виноваты, испугались кары.

Такого Абдал Торлак не мог перенести.

— Торлаки ничего и никого, кроме Аллаха, не страшатся!

— И зря, Абдал Торлак, — осадил его Ху Кемаль. — Глупости собственной ох как страшиться надобно! — Он обернулся к воинам ахи. — Где наш ашик Дурасы Эмре?

— Верно, уединился. Зализывает свои раны.

— Надобно разыскать и повиниться перед ним. Не почуял я правды в его речах. Слово бейской ненависти в самом деле до конца можно побить только словом любви.

— Не в пронос тебе будь сказано, Ху Кемаль, — вступил наконец в беседу шейх ахи, — но слово бейской ненависти пало торлакам в душу, что зерно в борозду, потому как торлаками издавна двигали не мысли, а чувства. Сам посуди: стяжать добро презренно? Значит, презирай всякое добро. Кабальный труд ненавистен? Значит, бросай любой труд и валяй в горы. Опротивели запреты? Значит, все дозволено, пей вино, глотай гашиш…

— Обыкновения торлаков мне известны, ахи-баба, — мягко возразил Ху Кемаль. — Только мы давно живем по иному уставу.

— Живете по-иному, а чувствуете по-старому. Вот и влез торлак на бочку да пошел бревном крушить…

— Мы его накажем, ахи-баба.

— Накажете? А как? Выпорете или снесете голову? На кол посадите или в рабство продадите? Так беи поступали, а вы что надумаете?

Молчание было ему ответом. И он продолжал:

— До сей поры вы все говорили: нет, нет, нет. Настало время сказать: да.

— Для того и собрали мы здесь, ахи-баба, уважаемых старшин ремесленных и купеческих цехов, старост деревенских, братьев наших, чтоб найти путь к желаемому. Хоть есть у нас перед глазами образец: устройство земель карабурунских и айдынских, но ни мне, ни кому другому в одиночку сего не поднять. Так что помощи просим у всех.

— Скажи для начала, как торлака накажете, — стоял на своем шейх ахи.

Ху Кемаль задумался. Оглядел споспешников. Те сидели, как в рот воды набрали, оскорбленные слышанным. Подумать только, им, освободившим Манису, вверх дном перевернувшим бейский порядок, в лицо говорят такое! Хоть знали они, что горожане их недолюбливают, а все же не ждали. Но еще большей неожиданностью оказалось для них поведенье предводителя: осадил самого Абдала Торлака, лучшего и храбрейшего из них, когда тот вступился за их честь.

Ху Кемаль Торлак прочитал их мысли. Усмехнулся.

— Спасибо тебе, ахи-баба, на дружеском слове, — молвил он. — Не зря говорят: недруг поддакивает, а друг спорит. Наказание предлагаю такое. Вызовем этого торлака сюда, при всех растолкуем ему его глупость и пустим по городу глашатаев. Такой-то, такой-то свершил, мол, глупость — в приступе гнева, лишившись разума, разгромил наш общий дом? Что скажете?

— Сраму натерпится, бедолага, за всю жизнь не отмыть…

— Жалеешь, Абдал Торлак?

Тот опустил свою квадратную голову.

— Жалею, Ху Кемаль. Сам знаешь: позор — только земля прикроет. А крушил он не один.

Старшина каменщиков потянул вверх палец.

— У меня есть добавка! Пусть глашатай присовокупит: «Кто вместе с торлаком, не помня себя, крушил и громил, пусть поможет отстроить. Для чего надлежит явиться на площадь Виноторговцев к конаку, прежде принадлежавшему Караосман-беям!» Как? Годится?

Старшина ткачей с сомнением покачал головой.

— А не придут?

— От людских глаз не скроешься! Придут!

— Ловко ты, брат, придумал! — обрадовался словам каменщика Ху Кемаль. — И урок дадим, и дом отстроим.

— Аминь! — подтвердил его решение ахи-баба.

Давно задумывался Ху Кемаль, чем заменить обыкновения торлаков, стоявшие на многократном «нет» бейским порядкам, когда эти порядки будут порушены. Видения желаемого будущего ярко рисовались перед его взором. Но каковы к ним пути? И так прикидывал и сяк, но, кроме общих слов и тумана, ничего не являлось. Оставалось уповать на учителя: он-де, придет время, подскажет. Или, в крайнем случае, на ученого муллу Керима: найдет что-нибудь в своих книгах.