Спящие пробудятся

Ни устало кативший свои мутные воды Мерич, который болгары зовут Марицей, а греки Эвросом, ни впадающая в нее Тунджа не приносили прохлады. У городских источников столицы толпились длинные очереди женщин с кувшинами.

Томительная духота стояла и под сводами обители, обычно хранившей летом прохладу. От метавшегося в жару Кулаксыза Алпа шел тяжкий дух. Неделю не отходил от него Гюндюз. Подавал воду, отпаивал куриным взваром. Промывал загноившуюся рану уксусным раствором. Вслушивался в его путавшуюся речь.

— Смерть изменникам! — Раненому казалось, что он кричит, а Гюндюзу пришлось склониться к его лицу, чтобы лучше слышать. — Вон они… Берегись, Михальоглу!.. С правого крыла…

Кулаксыз Али махнул было рукой. Закашлялся, застонал. В груди у него клокотало, хлюпало: страшная была пробита в ней дыра. Он глянул, не узнавая, на Гюндюза и снова провалился в забытье.

Гюндюз просунул здоровую руку ему под шею, приподнял: тело раненого горело огнем.

Вошел Касым из Фейюма. Помог подтянуть Кулаксыза к стене, устроил его полусидя. Приложил ладонь ко лбу. Отодвинув влажные свалявшиеся волосы, пощупал биенье жилки на виске. Бедреддин научил его ходить за тяжелыми больными.

— Лихорадка не спадает. Скверный знак. И запах… Что говорил?

— Да что еще? Все видится ему поле… На котором бились…

Поле под Самоковом было каменистое. Трава выбита скотом. Лишь длинные стебли жесткого коровяка торчали то тут, то там, полыхая ядовито-желтыми цветами.

За их спинами была деревня Чамурлу, по правую руку — река Искар, извилистая, обмелевшая. По левую — ряды тополей, поле. Вязкое, влажное, посверкивающее на солнце.

Перед ними на взгорье — вражеское войско, выстроенное ковшом. Посредине ковша развевался санджак Мехмеда Челеби с золотой тугрой. По обе стороны от него — знамена беев. Возле поля — Эвреноса, около реки — перебежчика Ибрагима-паши.

Его, наверно, и увидел в бреду Кулаксыз Али, остерегая Михальоглу. Но тогда они еще не знали, что за отрядом изменника стоит сербская конница. И когда Михальоглу повел туда акынджи, сербы опустили забрала и, выставив копья, ринулись им навстречу. Акынджи чиркнули по этой стальной стене, как камень по щиту. Прянув влево, с разгону врезались в средостенье вражеского войска и чуть было не прорвались к санджаку Мехмеда Челеби Тяжелая сербская конница продолжала, однако, свое движение. Смяла правое крыло акынджи. Врубилась в их ряды. Обратила вспять.

Кулаксыз Али и Гюндюз, целые и невредимые, вместе с остатками акынджийских сотен прискакали обратно к окруженному янычарами стану своего государя. Пыль осела, и безжалостно яркое солнце осветило картину разгрома: шевелящиеся тела бьющихся на земле коней, грязную рваную одежду, окровавленные изломанные доспехи.

Враг, однако, не торопился. У него был иной расчет.

На небольшой холм впереди вражеского стана выехала кучка всадников. Из нее выдвинулся бывший янычарский начальник Хасан-ага и, выкликая по именам своих бывших тысяцких, сотников, десятников, стал звать их к измене. Дело, мол, проиграно, правит вами не государь, а шальной мальчишка, он ведет вас к погибели.

Такого Муса Челеби вынести не мог. Не успели они и глазом моргнуть, как его вороной жеребец взвился на дыбы, перемахнул через наставленное янычарами дреколье и вынесся в поле.

Быстрей других опомнился сотник Сары Салор. Вместе с остатком своей сотни, в которой были и Кулаксыз с Гюндюзом, пустился вслед за государем.

Хасан-ага и его люди спокойно глядели на приближавшихся. Верно, думали: следует их призыву. А когда узнали Мусу Челеби, было поздно. Хасан-ага растерялся, открыл было рот, чтобы крикнуть. Но сабля Мусы Челеби, сверкнув на солнце, снесла с него голову. Струя крови ударила в гриву прянувшего от испуга коня, тело воеводы повалилось акынджи под ноги.

Муса не успел снова занести саблю. Его правая рука, отсеченная страшным ударом, упала на землю, рядом с окровавленной головой.

— Отдайте… — Отдайте… Аллах… — Кулаксыз попытался сесть. — Мамочка… Вот государь…

Гюндюз придержал его за плечо.

— Лежи, брат, спокойно… Даст Аллах — поправишься… Государь тебе без пользы теперь…

Какой государь грезился ему. Мехмед Челеби? Или Муса?

Потеряв руку, Муса не потерял мужества. Зажав обрубок руки под мышкой, он развернул коня и пустил его в сторону поля.

Подоспели акынджи Сары Салора. Прикрывая государя, кинулись в схватку.

Муса Челеби, наверное, ушел бы: на выручку ему спешили янычары, да и стан был недалек. Но его вороной, перескочив через арык, орошавший поле водами Искара, увяз в грязи.

Мусу Челеби настигли. Окружили. Сбили наземь. Связали и, перекинув через седло, представили брату.

Мехмед Челеби глянул молча и махнул рукой. Начальник его охраны Балтаоглу знал, что это значит. Отвел Мусу в сторону, захлестнул на его шее тетиву и удушил.

По повелению нового государя тело его брата как доказательство победы было торжественно отправлено в Бурсу для погребения в усыпальнице Османов.

А Гюндюз, раненный в плечо, три дня с короткими привалами по ночам вез в Эдирне своего друга Кулаксыза Алпа — он был чуть не насквозь пронзен тяжелым сербским копьем. Для равновесья приторочил к коню с другого бока сотника Сары Салора, исколотого саблями, потоптанного копытами. Надеялся на шейха Бедреддина — о его искусстве целителя рассказывали чудеса.

Салор Сары умер на втором перегоне, но Гюндюз не сказал об этом Кулаксызу. Хоронить, перегружать вьюки, искать новый противовес у него не было сил. Последний комок черного горького мумиё — Гюндюз время от времени клал его под язык, чтобы утишить боль и унять слабость, — он отдал другу, когда тот стал просить оставить его. Все равно, мол, помирать, так хоть мучений меньше.

Когда прискакали в Эдирне, старый боевой товарищ Бёрклюдже Мустафа все понял с полуслова. Тут же отвел Гюндюзу с Кулаксызом келью в обители. Позвал шейха Бедреддина. Тот осмотрел Гюндюза, сказал: «Будешь жить, джигит!» Поруб на его плече был чистый, широкий, такие заживают быстро. А вот у Кулаксыза Алпа рана пошла пузырями, появился запах, поднялся жар. Шейх только головой покачал: «И как его довезли?!» В поджаром, иссеченном шрамами теле Кулаксыза жил, однако, могучий дух: не мог он подвести товарища, который столько сил потратил на заботы о нем. Только когда прибыли в Эдирне, Кулаксыз впал в беспамятство.

— Не надо… К Орхану… Без толку, — чуть шевеля губами, шептал раненый.

Гюндюз услышал. И понял его.

Орханом звали сына старшего из наследников Сулеймана Челеби, приконченного туркменами в деревне Дюгюнджюлю по дороге в Константинополь. В обмен на помощь византийцев Сулейман, сражаясь с Мусой, отдал императору не только города, завоеванные отцом, но и собственного наследника. Орхана держали в Константинополе заложником. Когда же Муса, победив брата, потребовал от императора уплаты оброка и явился под стены города, византийцы, поднаторевшие в интригах, немедля выпустили Орхана в поле. Ведь он стал теперь соперником Мусы в борьбе за стол Османов. Орхан собрал в Валахии дружину и объявился в османских пределах.