Спящий сталкер

– Этой ночью умер Марик!

– Из-за тебя, сука, умер! – Колобок от души приложил меня ногой по ребрам.

Умер Марик…

Повторив про себя обвинение, я открыл глаза.

Посмотрел на наш дом. Там умер Марик. В бывшем домике путевого обходчика, на затерянной в лесу узкоколейке. Умер в обветшалой берлоге, в которой мы обитали… жили… порой снимались и уходили – но всегда возвращались. Умер не в Зоне, умер здесь, где мы чувствовали себя дома. Чувствовали, что спина прикрыта. Что под дырявой крышей, но в большом теплом подвале всегда найдется кусок хлеба. Всегда есть с кем посудачить, перекинуться в карты…

Теперь все.

Марик умер. Умер Немец. Умер Колун. Угрюм с Коляем сгинули в Припяти.

Зона забрала их души.

Застонал от безысходности. Да, все так. Чуял я, что Марик мертв. Узнал еще до того, как вернулся в лагерь.

И что теперь?

– Кесарь… – Вставать сил не было. Сплюнув в грязь кровь и осколок зуба, я остался лежать. – Кесарь, меня же ночью не было на базе! Не было! Я ведь только что…

Холодная сталь обожгла горло, заткнула рот. Чертов молоток придавил меня к ржавой створке бывших ворот ремонтного бокса. Железо мерзко заскрипело, порождая ассоциацию с пыточной камерой.

– Я в курсе, – прошипел палач. – Штуцер подтвердил, что ночью ты не приходил. Но как ты объяснишь вот это?!

Свободной рукой Кесарь рванул ворот моего комбеза и вытянул за шнурок медальон.

Он заискрился, заиграл всеми цветами радуги, хотя солнце пряталось среди туч. Я смотрел на скрюченного сталкера. Как он светится и пульсирует. Сам я лежал точно так же, скрючившись, и все во мне пульсировало от боли.

Свояки подошли поближе, приглядываясь и перешептываясь.

– Если надо, забирай себе, – просипел я.

Кесарь ногой перевернул меня на спину. Посмотрел в глаза и отпустил шнурок. «Спящий сталкер» упал мне на грудь. Молот вдавил его в меня.

– Великодушное предложение, базара нет. – Из-за звона в ушах мне казалось, что Кесарь шептал. – Но мне на хрен не уперлось. Не хочу закончить как Марик. Как Немец. И хватит с меня твоих косяков. Шустрик, вторая ходка в Припять, Граф, рамсы с вояками! Лоцман, «отмычка» твоя, у «Догмы» отирается! Мы в заднице, Гришко!

– Зови меня Седым. – Не скрывая ненависти, я посмотрел Кесарю в глаза, в глаза двум сошкам. – Гришко, Сидор-ли сгинул там, в Припяти, когда кукловод схватил нас за мозги.

Кесарь переглянулся с одной сошкой, и с другой.

– Ты меченый, Гришко. Меченый. Думаешь, я не заметил, как ты от артефактов шарахаешься? Дал тебе «сердце», так ты чуть истерикой не изошел. – Кесарь отстранился от меня. – Не хочу, чтобы зараза твоя сгубила всех нас. Я не убью тебя. Даже не из-за былой дружбы. Ты меченый, и этим все сказано. Уходи.

Я всмотрелся в каждого. Кесарь, Колобок, Мешок. Три предателя. Прочитал на лицах приговор.

Изгой.

Такой же, как Конфета.

Ненависть взвыла во мне бешеной собакой. Отбросы. Вне Зоны были отбросами, сюда пришли – отбросами и остались. Комбезы и куртки цвета грязи, черные маски, грязные дождевики. Одним словом – дерьмо.

Ты покойник, Седой. Скорее раньше, чем позже.

Я с тоской посмотрел на нашу берлогу. Окна халупы таращились равнодушной пустотой, с немым осуждением. Покосившиеся бетонные столбы забора презирали меня. Осветительная вышка со Штуцером на пару плевать хотели на меня. Мертвая трава шептала проклятия… И лишь грязь не осуждала меня. Потому что теперь я тоже грязь. Зона смешала меня с нею.

Молот Кесаря выбил искры из железного листа рядом с моей головой. Кровь, смешавшись со ржавчиной, потекла во вмятину.

– Когда скорпы тебя обобрали, ты же обменял цацку у Марика на хавку и ствол? – Кесарь завелся не на шутку. – Три дня назад было дело! А нынче она опять на твоей шее!

Еще один удар молотом по створке ворот.

– Ствол Марика тоже при тебе! Сам Марик синеет на шконке! Как так? Почему скорпы все забрали, а цацку не забрали? Почему?

Почему?

Потому что «Спящий сталкер» возвращается ко мне сам. Я сплю – он действует, я не сплю – спит он.

И это мое проклятие.

Снова грохот молота о железо.

– Лучше бы сам сдох… – Еще удар. – Убью, сука. Седой, мля…

«Уже не седой, – мелькнула отстраненная мысль, – кроваво-ржавый».

Пришло просветление.

Здесь все.

Надо бежать, пока Кесарь не слетел с катушек.

Но как? Лежу на ржавых воротах. У дальнего забора дозорная вышка со Штуцером. Пасет. Если побегу, подстрелит как дикого зайца.

Надо что-то делать.

– Но… – Я попробовал приподняться. – Но с чего ты взял, что дело в цацке?

– Седой, ты меня за тормоза не держи!

Ошибка. Короткий размах, и молот прилетает в живот. Нестерпимая боль. Хочу вздохнуть и не могу. Воздуха хватает лишь на стон. Валюсь обратно на створку.

– В прошлом месяце то же самое стряслось с Немцем! Ты впарил ему свою цацку, а потом у него крыша съехала! Дырок в себе наделал! О призраках твоих орал. А цацка опять у тебя нарисовалась! Как ни в чем не бывало. Ну как, а? – Вопрос Кесарь приправил ударом с ноги.

Мешок с Колобком добавили.

– Тут даже ущербный все поймет! – сквозь дурман услышал я и потерял сознание.

…Очнулся от тычков в лицо. Кровь на глазах запеклась. С трудом осознал, где нахожусь. Берлога, братки…

Не братки они мне больше. Я изгой.

Зеваю, как рыба на берегу. Вырвали мне жабры… Хорошо хоть по зубам не бьют… Кесарь… Выживу – убью. Убью суку и все припомню, падле…

Солнца нет, одни тучи. «Спящий сталкер» пульсирует еле заметным свечением.

Плохо дело.

Надо вставать и угребывать.

Два раза без сил заваливался на спину, пока не сообразил перевернуться на живот. Уперся в железо руками. Кое-как встал на колени. Тело терзала боль, язык распух и не ворочался. Хотелось пить.

Просить Кесаря… Это новые побои.

Надо уматывать…

Боль когтями разрывала горло, от каждого вздоха колыхалась студнем в груди, перебирая ребра.

В ушах звон, ничего не слышу… по губам Колобка разобрал: «Меченый».

Надо уходить…

– Х… х… хорош… хва…тит… – прошептал я. – У… ухожу.