Спят усталые игрушки

Я схватила телефон и стала напрашиваться в гости к дарованию.

Уж не знаю, как там обстояло у Сундукян дело с божьей искрой, но домашнее хозяйство явно не ее хобби. В небольшой прихожей кучей, вперемешку с уличными ботинками, валялись тапочки, а по полу мотались клочья пыли.

Небольшая кухня, куда провела меня Нинель, выглядела не лучше: грязно-серые занавески, плита в жирных пятнах, липкая клеенка и гора немытых чашек.

– Кофе хотите? – любезно предложила хозяйка.

Я секунду поколебалась, разглядывая заляпанный чайник. Лучше бы не рисковать, а сразу отказаться. Но язык машинально произнес:

– Спасибо, с удовольствием.

Нинель налила напиток в не слишком чистую чашку и спросила:

– Что привело вас ко мне? – И добавила: – Кажется, мы встречались раньше, но никак не вспомню где. Знаете, я близорука и у меня отвратительная зрительная память. Бывает, встречу человека, чувствую, что мы знакомы, а кто он, убей бог, не помню…

Я глотнула кофе и удивилась – необыкновенно вкусный, такой выпью с удовольствием даже из сомнительной посуды. А вот напоминать Нинель о нашей первой встрече на ее собственных «поминках» мне ни к чему, и ее отвратительная зрительная память мне только на руку.

Смакуя кофе, я вытащила из сумки листочки и, сделав восторженную мину, залепетала:

– У меня такая обычная внешность, что вечно за кого-то принимают… Извините за беспокойство, Ниночка, пишу стихи, а посоветоваться не с кем… Вот на днях попал в руки журнал с вашей подборкой, и так захотелось с вами побеседовать, но сначала прошу автограф…

Нинель расплылась в довольной улыбке и принялась старательно расписываться на подсунутых ей листочках.

– Принесли свои стишата? – спросила она, закончив процедуру. – Давайте взгляну.

Я сунула ей в руки тетрадь.

– Нуте-с, – пробормотала поэтесса и с чувством принялась декламировать:

Под мостом Миработихо Сена течети уносит нашу любовь.День догорел, пробил час,Я осталась, а день угас.

Чтение заняло у нее минут пятнадцать. Потом, взяв в руки карандаш, Нинель начала объяснять мне мои просчеты.

Глядя, как она ловко разделывает произведение выдающегося французского поэта Аполлинера в моем вольном переводе, только подивилась. Небось, узнай, какому перу принадлежат строки, мигом закатила бы глаза и с придыханием сообщила: «Потрясающе!»

А так: образ невнятный, метафоры неоригинальны, стиль хромает, чувства странствуют.

Слушая эту разгромную рецензию, я невольно вспомнила наши семейные фокусы.

В конце восьмидесятых один знакомый, приехавший из Лондона, привез нам с Наташкой в подарок литровую бутылку водки с надписью «Смирнофф». Пришедшие гости с восторгом выпили «огненную воду», повторяя на все лады:

– Да, у нас такую не делают, всякую дрянь употребляем!

Красивую, редкую по тем временам пустую емкость, мы не выбросили, а, купив самую обычную «Столичную», перелили туда. И вновь приятели восторженно дегустировали напиток, охая и ахая.

– Ну и водка, просто слеза младенца, чистая, сладкая, не то что наша «Столичная».

С тех пор, вплоть до начала девяностых, когда питейное изобилие хлынуло на прилавки, у нас с Наташкой к столу всегда была «фирменная» выпивка. «Эффект бутылки» срабатывал и в других случаях. Шампунь «Малыш», перелитый в пузырек из-под немецкого средства для мытья волос, моментально расхваливался за потрясающую пену, духи «Ландыш», оказавшись во флакончике из-под «Диориссимо», поражали тонким ароматом, растворимый кофе, произведенный в Ленинграде, попав в жестянку с красными буквами «Нескафе», приобретал неповторимый вкус. А от советского аспирина, засунутого в пластиковую коробочку с буквами «Made in USA», голова гарантированно проходила у всех.

Разгромив патриарха французской поэзии, Нинель удовлетворенно вздохнула и поинтересовалась:

– Что, на душе тяжело?

– И как только вы догадались! – лицемерно подтвердила я.

Сундукян порылась в огромной сумке, больше похожей на чемодан, и, вытащив отвратительные ментоловые сигареты, принялась щелкать дешевой зажигалкой. Пламя никак не хотело вылетать наружу, и я машинально вытащила свое «огниво» от Картье.

– Спасибо, – улыбнулась хозяйка и, кинув глаз на золотую зажигалку, пробормотала:

– Дорогая штучка, я вот не рискую завести такую, постоянно теряю всякие мелочи – перчатки, сигареты, часы… Приходится пользоваться дешевкой.

Засунув зажигалку в карман, я со вздохом произнесла:

– Богатство есть, а счастья нету!

– Что так? – проявила неподдельный интерес Нинель.

– Ах, дорогая, – завела я, – трудно вам будет меня понять, к тому же живу в одиночестве и не привыкла рассказывать посторонним о своих проблемах. Но, честно говоря, иногда так хочется с кем-нибудь поделиться!

– Ваши стихи уже мне многое приоткрыли, – с чувством сообщила Нинель, – кажется, мы родственные души, одинокие, непонятые, утонченные…

Я стиснула руками край клеенки и принялась самозабвенно плакаться.

Живу в огромном загородном доме в окружении домработницы и животных. Но никакие собаки, естественно, не могут заменить детей, а их-то как раз господь и не послал. Замуж, правда, выходила, последний брак заключила со старым и богатым французом. От него и досталось феерическое состояние. Не скрою, первое время деньги радовали. Приятно ездить в шикарном «Вольво», а не в переполненном метро, питаться свежими качественными продуктами и не вставать около семи утра, чтобы успеть на службу. Но скоро стало понятно: счастье и любовь не купить. Начались проблемы со здоровьем. Мучают мигрени, открылась язва, частенько болит сердце… Вот решила выпустить за свой счет сборничек стихов, издательства отказали в публикации. Словом, богатые тоже плачут. От тоски не знаю, куда и податься. Несколько месяцев исправно посещала церковь, но глубоко разочаровалась. Служат как-то слишком театрально, батюшка вечно торопится, никогда не выслушает, матушка огрызается… Ждут лишь богатых пожертвований. Короче говоря, иллюзии развеялись, кукую в одиночестве, плачу в подушку, а на людях пытаюсь изобразить благополучие…

– Дорогая, – прошептала Нина, – дорогая, даже не представляете, как я вас понимаю. Богатства, правда, нет, но в остальном…

Она уставилась мне в лицо черными, бездонными глазищами. И я еще раз удивилась ее сходству с покойной Людмилой Шабановой. Та же смуглая кожа, те же смоляные роскошные кудри, тот же тонкий нос с нервными ноздрями.

– Иногда в голову приходят жуткие мысли, – стала я нажимать посильней на педаль. – Купить в аптеке побольше снотворного, да и дело с концом. Жаль лишь, что все миллионы достанутся государству, родственников никаких, подруг близких нет…

Нинель всплеснула руками:

– Страшный грех! Ни в коем случае нельзя даже помыслить о самоубийстве. Наши мысли материализуются, думать следует только о хорошем!

– Пытаюсь, да плохо получается, – шмурыгнула я носом, потом уронила голову на стол и затрясла плечами, изображая бурные рыдания и крайнюю степень отчаяния.

Сундукян погладила меня по волосам.

– Ну-ну, из каждого даже очень сложного положения все-таки существует выход!

– Нет, – горестно прошептала я, – не из каждого…