Среди людей

Забирали его всегда за драку. Так получилось в жизни старухи, что она видела на своем веку много драк, — и кольями бились, и бутылками, и замахивались топорами, а уж кулаки и не в счет, — но в тюрьму попадался не всякий: вечером схлестнутся, утром замирятся. Славке же не везло, судьба его так складывалась, что его забирали. Конечно, он вино пил без меры, но и Гришка, другой сын, тоже выпивал будь здоров, и кругом никто от вина не отказывался, а вот Славику судьба отмеривала положенный срок. И старуха не кляла эту судьбу. Она только горилась, что уж здорово не везет. У старшего сына Гришки жилось ей худо. Она переехала к нему, когда младшего отправили в колонию. Жена Славика относилась к свекровке хорошо, даже звала ее мамой, но дожидаться своего мужа пять лет ей нe было расчета.

— Я вас, мама, со всей охотой буду содержать при себе, — сказала невестка. — А куковать через Славку второй раз нету моих сил. Выйду взамуж.

Она поплакала вместе со старухой, что приходится расставаться, и старуха ее не осудила.

Старший сын Григорий жил не бедно. Таисия, жена его, работала в поселковом молокозаводе, а сам он получал приличную военную пенсию и, чтоб не одичать с тоски, помогал в сельсовете по общественной линии.

Григорий был старше Таисии лет на пятнадцать, и хотя порыкивал на нее порой, однако верх был ее.

Старуха не угодила Таисии, а в чем — понять не могла. Невестка вязалась к ней по всякой мелочи и глядела в рот, когда свекровь кушала. Чай ей доставался спитой, спала она на прохудившейся раскладушке, днем раскладушка убиралась на чердак и к вечеру сильно там выстывала.

Особых болезней у бабки не было. Худенькая, она двигалась споро, зубов во рту было два, но десны уже закаменели и перемалывали пищу хорошо. Силы сохранились в ней по возрасту — возраст был семьдесят четыре года. Глаза еще видели разборчиво, а уши подвели: лет пятнадцать назад она застудила их, по докторам не стала ходить, все перемогалась, и нынче сильно оглохла. К своей глухоте бабка уже привыкла; в сущности, это затрудняло только тех, кто с ней разговаривал, она же сама чего надо, то и слышала. Поселковая учительница, жалея старуху, привезла ей в подарок из города слуховой аппарат с батарейками, обучила, как пользоваться им, но аппарат старухе не понравился. С непривычки обрушилось на нее столько лишних, бесполезных звуков, что у бабки разболелась голова. Со своей глухотой ей было жить спокойней: не всякая невесткина брань достигала до ее поврежденного слуха. А сына Григория она понимала и так — когда по губам, а когда и разбирала слова.

В хозяйстве сына старуха могла бы еще приносить свою пользу, но Таисия всячески устраняла ее помощь: вроде бы и посуду бабка мыла грязно, и половики вытряхнуть не умела, и даже печи дымили от ее топки.

Плакать старуха устала. Держало ее на поверхности жизни сознание, что она еще может сгодиться Славику, когда он выйдет на волю.

Изредка от него приходили письма. На второй год своей отсидки он написал:

«Здравствуйте, мама! С приветом к вам сын Славка. Мама, я живу ничего, вы за меня не переживайте. Сам себя чувствую здоровым. Мама, мне охота повидать вас, пока вы живая. Если здоровье вам позволяет, приезжайте ко мне на свиданье. Мама, на дорогу вашу я деньги заработал, леса повалил страсть сколько. Поведение мое хорошее. Мама, дорога до нас дальняя, харчи берите на всю путь консервами. Хлеба тоже. Мама, начальник обещался отпустить меня на пять дён, когда вы прибудете. Разрешенье вам я выправил. Сахар тоже берите, и трусы с майкой, а кальсоны нам выдают. Мама, вы у меня на всем свете остались одна. Третьего дни повидал вас во сне, вы картофель сажали, а я обочь стою, не роблю ничего. Вот ведь дурость какая. Мама, чаю тоже прихватите, и которые жиры в дороге не стухнут. Кланяюсь брату Григорию, а Тайка обойдется. С этим остаюсь ваш сын Слава».

Старуха прочитала письмо не один раз, но, боясь, не упустила ли чего, понесла его учительнице. Да и хотелось еще услышать его складно; с голоса. Наклонившись к бабкиному уху, учительница медленно, громко читала, а бабка потихоньку плакала, без звука, одними слезами.

— Неужели, бабуся, поедешь? — спросила учительница.

— Только ты моему Гришке покудова не сказывай, — попросила старуха. — Он злой на Славку.

2

— Вам, мама, сахар даден к чаю, — сказал Григорий. — Зачем же вы опять прячете его в подол? И по поселку треплете с кем ни попадя.

Старуха вынула из кармана юбки кусок пиленого сахара и положила его на стол. В кармане она нащупала еще два куска, но оставила их там.

— Вчера стою в магазине, — сказала Таисия, — Алка из мясного мне говорит! мамаша ваша сбирается в дальний путь. Я спрашиваю: это откуда же тебе известно? Она говорит: никому не секрет, за два года за прилавком я кажного покупателя всю допотопную знаю, а он всю мою допотопную знает.

— Вбейте вы себе в старую голову, мама, — сказал Григорий, постучав костяшками кулака по своему лбу, — ваше поведение компроментирует меня.

— Это ж до чего дойти, — сказала Таисия, — мать офицера ходит по дворам стирать белье!

— Ну, это ты не ври, — оборвал жену Григорий. — Кому она стирала?

Обидевшись, Таисия встала и унесла посуду на кухню.

Григорий покосился на мать.

— Мама, — сказал он ей в ухо, — вы что, действительно чужих людей обстирываете?

Старуха не ответила.

— Можете вы понять, — сказал Григорий, — что я в поселке фигура? Народ в любой момент может спросить с меня. Я должен быть перед ним чистый как стеклышко. — Он понизил голос, зная, что мать все равно его услышит: — А если вас Тая другой раз обижает, то вы, мама, перепустите. Она женщина очень качественная, она против вас никакого зла не держит. Вы поняли меня, мама?

Старуха кивнула, но Григорий знал, видел по ее мутным глазам, что она плохо слушает его и, вероятно, думает о том, о чем ей думать совершенно не следовало.

— А Славку выбросьте из головы, — велел он, подымаясь из-за стола. — Наградили меня брательником, срамотище подумать.

— Гришуня, — сказала старуха, — вы же оба-два мои сыны.

— Я с этим прохиндеем ничего общего иметь не желаю! — крикнул Григорий. — И вы меня, пожалуйста, с ним не равняйте. Я еще пока баланду в колонии не пробовал. И пробовать не собираюсь. А вашему Славке хлебать ее пять лет.

— Гришуня, — сказала старуха, — а из чего ее варят?

Он уже дошел было до двери, но, услышав вопрос матери быстро вернулся.

— Вы что, совсем сбрендили?

На пороге кухни показалась невестка.

— Ты у нее лучше спроси, — сказала Таисия, — зачем она деньги копит? По дворам ходит, побирается…

— Не ври на меня, Тая, — сказала старуха.

— Я вас в последний раз спрашиваю, — подступился к ней сын, — перестанете вы позорить меня?

— Чем же, сынок? — удивилась старуха.

Она даже попыталась погладить его по руке, которую он положил на спинку стула, но Григорий убрал руку.

— Добьетесь вы, мама, что я вас пристрою в Дом хроников. Гоже будет, да?

— По крайней мере там в байню станет ходить, — сказала Таисия. — По три недели не мывшись.

— Да отстань ты со своей байней! — рявкнул Григорий.

— Не ори, паразит!

И они начали лаяться между собой, и старуха знала, что, чем больше они грызутся, тем хуже будет потом ей.

3

Деньги она действительно копила. От Славика пришел перевод — сто рублей. Старуха сходила на станцию, узнала, сколько стоит билет в оба конца; оставалось на руки не густо.

Билет она погодила брать, решила сперва приработать маленько, да и не просто было управиться с покупками. Гришка денег для брата не даст, это она знала.

Наступили для бабки деловые ночи: спала она и так-то дыряво, а теперь сон и вовсе перестал брать ее. Лежала и все прикидывала, высчитывала, как получше, повыгодней купить. Грамоты было у нее три класса, но считать бабка умела и даже записывала цифры в тетрадку, не полагаясь на свою память.