Среди людей

Покупки надо было до отъезда припрятывать, она договорилась с учительницей, что будет сносить их к ней. Забирать в магазине сразу помногу старуха остерегалась, таскать большой груз ей было не под силу. Выпросила она в магазине большой картонный ящик и складывала в него пакеты. И еще дала ей учительница толстый длинный чемодан.

Приработать в поселке копейку было трудно, люди управлялись со своим хозяйством сами. Однако старуха довольствовалась такими грошами, что от ее помощи не отказывались: у кого за ребенком присмотрит, где примоет полы, кому грядки прополет. А иногда за эту работу ее только кормили — тоже было сытнее, нежели дома. Получая за свои труды полтинник, старуха думала: «Славику на полкило сахара». Когда она переводила в уме полученные деньги на продукты для сына, ей всегда казалось, что заплатили ей хорошо. Особенно любила она пересчитывать свой заработок на крупу — пшена выходило много.

Сборы в дорогу подходили к концу. Ящик и чемодан были набиты доверху. Учительница Вера Сергеевна попыталась приподнять груз с пола и охнула.

— Как же ты, бабуся, их понесешь?

— Люди подмогнут.

— Ведь тебе же ехать с пересадками?

— Не знаю, милая, на билете, должно, написано.

Оставалось сказать Гришке, что она уезжает. Старуха все откладывала этот разговор, но сын сам начал. Таисия ушла на свой молокозавод, Григорий покормил двух поросят, налил воду индюку, курам и сел на ступеньки разводить пилу — он собирался в лес заготавливать дрова.

— Привезу две машины, кубов двенадцать, — сказал он. — За неделю, мама, мы с вами распилим их. А с Таисии стребуем за это на литр. Как полагаете, мама, — даст?

Он засмеялся, взглянув на старуху. Она отвела глаза.

Отложив трехгранник, которым он направлял зубья, Григорий велел:

— Выкладывайте, чего надумали?

— Не серчай, Гриша, — сказала старуха, — надумала ехать к сыну.

— А я кто? — спросил он. И, засопев, сказал: — Назад можете не вертаться.

Старуха печально улыбнулась.

— Послухал бы, чего говоришь, — сказала она. — Ведь ты хороший, Гриша.

— Вы мне баки не забивайте! — крикнул он. — Слово даю: поедете к Славке в колонию — все, крест, нету у меня матери! Хоть судитесь со мной!

— Совсем очумевши, — сказала старуха.

На другой день она собралась и поехала. Учительница Вера Сергеевна велела двум старшеклассникам помочь старухе; они донесли ее багаж до шоссе и поставили его на обочине.

Она села на чемодан. Мимо проносились машины в город — шоссе было бойкое, ходовое, — пыль курчавилась из-под колес и повисала сухим облаком над дорогой. Бабка не скучала, не томилась, она знала, что ее подберут. Была у нее с собой бутылка воды, теплой и невкусной от солнца. Посасывая воду из горлышка, бабка свободно жила сейчас у обочины, сидя на богатстве, которое она скопила оголодавшему сыну.

Раза два шоферы грузовиков притормаживали подле нее, полагая, что с этой бабки можно содрать приличную сумму, но, рассмотрев старуху и увидев, что ничего рыночного она не везет с собой, шоферы нажимали на газ и катили дальше.

Часа через полтора остановился возле нее самосвал, пожилой шофер высунулся из окошка кабины:

— Тебе куда, мамаша?

Старуха рассказала, что надо ей в город, на станцию, а оттуда путь ее лежит далеко: поездом трое суток, и еще, сын писал, километров пятьдесят на попутке.

Шофер попался понятливый, он спросил:

— В колонию, что ли?

Она радостно закивала, шофер понравился ей. Он вышел из своего самосвала, погрузил старухину поклажу в порожний кузов, а саму старуху взял к себе в кабину.

— Ты вот что, мамаша, — сказал шофер, — ты не сиди молча: я вторые сутки не сплю, могу закемарить за баранкой. Ты пой.

Она не разобрала того, что он говорил. Тогда он крикнул:

— Глухая?

— Недослышиваю, — ответила старуха.

Не понижая голоса, шофер во второй раз пояснил:

— Можем мы с тобой разбиться к чертовой матери, если я засну за рулем. Поняла?

— Поняла, — сказала старуха.

— Твоя задача — не давай мне спать, мамаша. Ставь передо мной вопросы, а я буду отвечать.

— Тебя как зовут? — спросила старуха для начала.

— Минаев, Степан Данилович.

— Семейный?

— По второму разу.

— Разошедшись или померла жена?

— Умерла, — сказал шофер. — Замечательная была женщина… Объясни мне, мать, если можешь, почему всякая сволочь живучее хороших людей?

— Не знаю, — сказала старуха. — Не буду врать.

— Третьего дни показывали у нас в Доме культуры кино. Нашли на Кавказе столетних стариков, сняли, как они чай пьют в саду, как прытко персики с дерева обирают. А я смотрю на них и думаю: какую же вы, заразы, спокойную жизнь прожили, если дотянули до ста лет!

— Может, невестки у них хорошие, — сказала старуха. — Или зятья.

Но шофер не слушал ее.

— Это ж сколько надо близких людей похоронить за такой срок, и чтоб душа не надорвалась! Это ж надо только об себе думать, чтоб так долго жить!.. Ты прикинь, мать, цифру подлости за сто лет: чего они насмотрелись на своем веку? Вон ты оглохла совсем, и душа в тебе держится на самом кончике…

— Верно, — сказала старуха. — Сработавшись я, устала уже маненько.

— А до ста годов тебе еще дудеть лет двадцать. Выдюжишь?

— Куда мне, — сказала старуха. — И так зажилась.

— Ты с какого года?

— Не знаю, милый.

— Пенсию получаешь?

— Нету у меня пензии, — вздохнула старуха.

— А за что взяли сына?

— За драку.

— Убил кого?

— Не, — сказала старуха. — Было сотрясение мозог. Выздоровел. Ходит. Кабы не милиция, они б и так замирились.

Дорога разворачивалась плоская, однообразная, ни кустика по обочинам. Пожилому шоферу захотелось спать с новой силой. Он вел машину, высунув голову в боковое окошко, чтобы встречным ветром сдувало с лица сон.

В городе у вокзала он выгрузил старухину поклажу, снес ее на тротуар и пошел к машине, но, оглянувшись на глухую к городскому шуму бабку, совсем тощую и махонькую в толпе быстрых и уверенных людей, шофер выматерил себя громко за свою дурью жалость, воротился и занес багаж в здание вокзала к кассам.