Среди людей
Шрифт:
В первый же день старуха постирала свое бельишко, заношенное в дороге, прихватила в стирку и портянки охраны, и всякую грязную тряпку, найденную в избе, начистила песком чайник, перемыла кружки.
А Славка все ходил за ней следом и просил:
— Говорите, чего помочь, мама.
Помощи от него не требовалось, только грязную мыльную воду из бадьи он выхлестывал на улицу.
Пищи она наготовила сразу много, и кушали они, не соблюдая времени, целый день. Глядя, как сын уплетает все, что ему подложено, старуха и жалела его и радовалась — значит, не зря дожила до этого дня. И сидела она
На другой день пришел навестить их замначальника по режиму. Старухе он понравился: веселый с лица, чисто одетый, худой; он прямо с порога громко сказал:
— С приездом, мамаша. Будем знакомы — капитан Рудаков. — И протянул ей руку.
Здороваться за руку старуха еще не научилась за свои семьдесят четыре года, но сейчас постаралась сделать это правильно.
Капитан сел на стул, осмотрел комнату, словно видел ее впервые, и спросил:
— Жалоб на условия свидания нет?
От волнения слух старухи обострился, она разобрала голос капитана и ответила, кланяясь:
— Всем я довольная, повидалась с сыном перед смертью.
Славка сидел на кровати не подымаясь, а старуха стояла.
— Вам, мамаша, помирать еще рано, — сказал капитан. — Вам еще сына надо доводить до кондиции. У тебя какой срок?
— Пять лет, — сказал Славка.
— Двести шестая? Славка кивнул.
— Ну вот, мамаша, — сказал капитан, — был у вас, очевидно, брачок в воспитании сынка, разбаловали его, и нам, государству, приходится за это расплачиваться. Да вы садитесь, мамаша, тянуться вам передо мной совершенно не надо.
Старуха села на кровать.
— Как жизнь-то в деревне? Как настроение людей? Боевое?
— В поселке мы живем, — сказала старуха.
— Поросенок небось есть? Огород? Картошечка своя, капустка?
Она кивнула.
— Да, — сказал капитан, — три года я не был в отпуске… Деньги сыну привезли, мамаша? — внезапно спросил он старуху в упор.
Она ответила, как учил ее сын:
— Все извела. Только на обратный билет оставшись.
— Покажите.
Она показала: три десятки лежали в пустой металлической коробке из-под чая,
— Имели место случаи, — сказал капитан, — когда приезжающие для свидания родственники привозили с собой деньги и передавали их заключенным. В результате — возможность пьянства и карточной игры в зоне.
Все это капитан проговорил в иной интонации, чем говорил до сих пор. Интонации его изменялись легко, как бы механически.
— Сын ваш, — сказал капитан, — ведет себя в данное время хорошо, норму выработки выполняет и в нарушениях режима колонии замечаний не имеет.
Капитан поднялся.
— Вот, мамаша, сынка вашего мы подремонтируем морально, укрепим его уважение к правопорядку, и тогда получайте его себе на здоровье. Пусть тешит вашу старость… А теперь отдыхайте, мамаша, беседуйте с сыном, не буду вам мешать.
Он вышел, снова пожав неумелую руку старухи.
Она хотела сказать Славке, что надо бы попросить начальника похлопотать насчет ее пензии, чтобы у нее была своя копейка,
но лицо сына после ухода капитана стало вдруг напряженным, и мать не решилась заговорить с ним.Она только спросила:
— Чего он говорил-то? Будет тебе полегчание, Славик?
Сын ничего не ответил. Он перепрятал деньги, которые она ему привезла — сорок рублей, — из кулька с пшеном в макароны, свернув каждую пятерку трубочкой и запихнув их по одной в макаронину.
— Без меня не варите, мама, — велел он. — Я их пометил.
С конвойными солдатами старуха поладила легко, они ей зла не чинили. По ее представлениям, это были такие же деревенские парни, как и ее Славка, только судьба их сложилась удачливее — не он их караулил, а они — его. Могли б, может, и они напиться, думала старуха, и тоже б нашли, кому набить морду, и получить срок, да бог уберег их. С богом у старухи были затейливые отношения: она верила в него не во всякую минуту, а для объяснения крайних случаев своей трудной жизни.
Солдатам же, этим конвойным, обвыкшим в своей службе, появление старухи в вохровской казенной избе, где было не продохнуть от тяжелого холостяцкого духа, от круглосуточного уставного распорядка, — появление этой старухи словно бы напомнило солдатам, что где-то в дальних деревнях и поселках у них тоже имеются бабки, матери, тетки, схожие с этой старухой. Она и разговаривала с ними давно позабытыми и никогда здесь не употребляемыми словами. Обращаясь к ним, она называла их сынками, детками, и, отвечая ей, они говорили: мамаша, бабуся, и эти непривычные, домашние слова сперва с трудом проталкивались сквозь их служебное горло.
На третий день пребывания в колонии старуха отдала сержанту Бобылеву привезенные два пол-литра. Ничего ей от конвоя не надо было, а хотела она порадовать их гостинцем к празднику.
Было это так.
Разувшись после ночного дежурства и протянув закалевшие от сырости ноги к горячей плите, Бобылев дремал. Еще не развиднелось, однако старуха уже подхватилась с постели и тотчас стала прикидывать, что бы ей еще сделать для пользы сына. Славка спал. Она поправила на нем сползшее на пол одеяло, утерла ему щеку, залитую ночной слюной — он не проснулся, — и вышла на кухню.
Увидев здесь дремлющего Бобылева, она воротилась назад в комнату, вынула припрятанные две бутылки и сложила их в свой фартук.
В полутемной кухне она приблизилась к Бобылеву и дотронулась до его плеча.
Он обернулся моментом, словно бы и не дремал.
— Чего тебе, бабка?
Старуха развернула перед ним фартук.
— За это знаешь что полагается? — строго спросил Бобылев.
Она не расслышала. Наклонясь к ней, он крикнул:
— За это дело знаешь что дают?
— По два восемьдесят семь отдала, — сказала старуха. — Или у вас дороже?
— У нас дороже! — сказал Бобылев. — У нас за такое дело срока дают. Вот составлю сейчас акт на тебя, и будешь ты, бабка, сидеть от звонка до звонка. На пару со своим Славкой… Да не держи ты вино в подоле — уронишь. Поставь вон в шкапчик.
Нисколько старуха не оробела. Здесь, в колонии, она уже ничего не боялась.
— Это можно, сынок. Со Славиком — я не против.
— Неужто согласилась бы, бабушка? — удивился Бобылев.